В семь часов судья вместе с двумя секретарями, командиром ночной стражи и комиссаром полиции занял место на помосте; как и обещал метр Гаэтано полковнику, для него было оставлено место рядом с судьей. Явившись в половине восьмого, офицер очень вежливо, с присущим ему надменным видом важной особы поблагодарил судью за любезность и, посмотрев на свои роскошные, усыпанные бриллиантами часы, чтобы узнать, не слишком ли долго ему придется ждать, сел на почетное место среди городских властей Кастро Джованни.

В восемь часов колокола зазвонили вдвое тише прежнего, возвещая о том, что осужденного вывели из тюрьмы.

Через несколько минут послышался все нараставший ропот толпы, свидетельствовавший о приближении осужденного. И в самом деле, вскоре появились: палач, ехавший впереди на лошади; затем четверо стражников, шагавших позади палача; затем сам осужденный, сидевший задом наперед верхом на осле и ехавший таким образом, чтобы не терять из вида гроб, который несли позади него братья Милосердия; затем, наконец, все жители Кастро Джованни, замыкавшие шествие.

Осужденный, казалось, очень рассеянно слушал поучения сопровождавшего его монаха. Кругом говорили, что подобная рассеянность объясняется тем, что этот священнослужитель — не тот монах, который навещал узника в тюрьме. Действительно, тот монах не пришел ко времени, когда его ждали, и пришлось посылать за другим, чтобы обреченный не остался в свой смертный час без помощи религии.

Как бы то ни было, бедняга, как уже говорилось, казался весьма обеспокоенным и озирался по сторонам, бросая на окружающих взгляды, свидетельствовавшие о его душевном смятении. Более того, время от времени он, вопреки обыкновению смертников, старающихся как можно дольше избавлять себя от этого зрелища, поглядывал на виселицу, вероятно, прикидывая в уме, сколько времени ему осталось жить. Внезапно, когда осужденный оказался напротив помоста судьи и исповедник стал помогать ему слезть с осла, он громко вскрикнул и, поскольку руки у него были связаны, замотал головой, указывая на полковника, сидевшего возле судьи.

"Святой отец, — воскликнул он, обращаясь к монаху, — святой отец: вот тот синьор, который, если он пожелает, может меня спасти".

"Какой синьор?" — спросил удивленный монах.

"Тот, что сидит рядом с судьей, святой отец; тот, на котором красный мундир и эполеты полковника. Сам Бог посылает его мне, святой отец. О чудо, чудо!"

И все принялись повторять слово "чудо" вслед за осужденным, еще не понимая, о чем идет речь; тем не менее палач подошел к смертнику, собираясь приступить к своим обязанностям. Однако исповедник встал между палачом и смертником.

"Подождите, — сказал он, — ради Бога, подождите! Судья, — продолжал монах, — осужденный говорит, что он узнал сидящего рядом с тобой свидетеля, который может спасти ему жизнь, удостоверив его невиновность. Судья, я заклинаю тебя выслушать этого свидетеля".

"Кто этот свидетель?" — спросил судья, вставая на помосте.

"Полковник Санта Кроче! Полковник Санта Кроче!" — закричал смертник.

"Я? — удивленно спросил полковник, в свою очередь вставая. — Я, друг мой? Вы, наверное, ошиблись, и, хотя вам известно мое имя, я вас не знаю".

"Так вы его не знаете?" — спросил судья.

"Никоим образом", — ответил полковник, посмотрев на осужденного еще внимательнее, чем в первый раз.

"Я так и думал, — сказал судья, покачав головой, — это одна из обычных уловок таких мерзавцев".

Он снова сел и подал знак палачу, чтобы тот продолжал свою работу.

"Полковник, — вскричал смертник, — полковник, вы же не дадите мне умереть вот так, когда одно лишь ваше слово может меня спасти! Полковник, позвольте только задать вам один вопрос".

"Да! Да! — подхватила толпа. — Правильно, дайте осужденному слово, дайте ему слово!"

"Господин судья, — сказал полковник, — я полагаю, что из гуманных соображений мы должны пойти навстречу этому несчастному. К тому же, если он хочет нас обмануть, мы без труда это поймем, и в таком случае он отсрочит свою казнь всего лишь на несколько минут".

"Я ни в чем не могу отказать вашему превосходительству, — ответил судья, — но, ей-Богу, не стоит, поверьте, полковник, доставлять ему это удовольствие".

"Я прошу вас об этом, сударь, для очистки моей собственной совести", — произнес полковник.

"Я уже сказал вашему превосходительству, что весь к вашим услугам", — ответил судья.

После этого он поднялся и приказал:

"Стражники, приведите осужденного".

Осужденного привели. Он был бледен как смерть и дрожал всем телом.

"Ну, мошенник, — сказал судья, — его превосходительство смотрит на тебя; говори же".

"Помнит ли ваше превосходительство, — спросил осужденный, — что восемнадцатого мая нынешнего года вы высадились в Палермо, прибыв из Неаполя?"

"Я не смог бы указать этот день так же точно, как это сделали вы, друг мой, но я и вправду прибыл на Сицилию примерно в это время".

"Помнит ли ваше превосходительство носильщика, который подвез на тележке ваши чемоданы к дверям гостиницы "Четыре Угла", где вы поселились?"

"В самом деле, я поселился в гостинице "Четыре Угла", — подтвердил полковник, — но, признаться, я совершенно не помню лица человека, который меня туда провожал".

"И все же, ваше превосходительство, вы не могли забыть, что, когда мы проходили мимо дверей слесаря, один из его подмастерьев, выходивший с железным прутом на плече, ударил меня по голове и нанес мне эту рану. Поглядите".

И, нагнув голову, осужденный в самом деле показал едва зарубцевавшийся шрам, оставшийся у него на лбу.

"Да, вы правы, вы совершенно правы, — сказал полковник, — и я помню этот случай так, как будто он только что произошел".

"И вот тому доказательство, — с радостью продолжал осужденный, к которому начала возвращаться надежда, — вот тому доказательство: будучи щедрым синьором, вы дали мне тогда не шесть карлино, как я просил у вас, а две унции".

"Все это чистая правда, — подтвердил полковник, повернувшись к судье, — но сейчас мы узнаем это еще более точно. У меня с собой записная книжка, куда я ежедневно заношу то, что делаю; таким образом, мне будет легко проверить, не назвал ли этот человек ложную дату".

"Посмотрите, посмотрите, полковник, — сказал осужденный, — теперь я уверен, что правда за мной".

Полковник открыл записную книжку; дойдя до указанной даты, он прочел во всеуслышание:

"Сегодня, 18 мая, я прибыл в Палермо в одиннадцать часов утра. — Нанял в порту какого-то беднягу, который получил рану, пока вез мои чемоданы. — Поселился в гостинице "Четыре Угла"".

"Вот видите?! Вот видите?!" — вскричал осужденный.

"По правде сказать, господин судья, — сказал полковник, повернувшись к метру Бартоломео, — если преступление, в котором обвиняют этого бедного человека, и в самом деле было совершено восемнадцатого мая, то я должен поклясться честью, что восемнадцатого мая он был в Палермо, где, как свидетельствует моя записная книжка, его ранили, когда он оказывал мне услуги. Итак, поскольку этот человек не мог находиться в Палермо и Ченторби одновременно, он, безусловно, невиновен".

"Невиновен! Невиновен!" — закричала толпа.

"Да, невиновен, друзья мои, невиновен! — воскликнул осужденный. — Я так и знал, что Бог сотворит для меня чудо".

"Чудо! Чудо!" — подхватила толпа.

"Хорошо! — произнес судья. — Мы снова отправим его в тюрьму и проведем новое расследование".

"Нет, нет, освободить! Немедленно освободить!" — закричал народ.

С этими словами часть толпы устремилась к помосту, схватила осужденного и развязала ему руки, в то время как другая опрокинули виселицу и камнями прогнала палача.