И в самом деле, около девяти часов вечера мы бросили якорь на небольшом рейде, в глубине которого виднелись светящиеся окна каких-то домов; едва лишь этот маневр был завершен, как нас окликнули из крепости, именуемой Санита, и приказали нам перебраться на другое место. Этот приказ, подобно всем распоряжениям неаполитанской полиции, не допускал промедления и не подлежал обсуждению; стало быть, следовало немедленно повиноваться; матросы попытались поднять якорь, но из-за спешки, сопутствовавшей этому маневру, по-видимому, не были приняты все необходимые меры предосторожности и трос оборвался. В воду тут же бросили буй в качестве опознавательного знака, и, поскольку, не интересуясь причинами нашего промедления, начальник крепости Санита продолжал нас торопить, мы были вынуждены идти на отведенное нам место при помощи весел.

Из-за этого происшествия мы оставались на ногах до полуночи, а затем, утомленные долгим переходом, спали, не просыпаясь, до девяти часов утра; наутро стояла чудесная погода и вода на рейде была совершенно спокойной, так что Кама, который уже встал, собирался сойти на берег, прежде всего, чтобы, подобно Антею, окончательно восстановить силы путем соприкосновения с матерью-землей, а также, чтобы купить рыбу у матросов небольших судов, на наших глазах вернувшихся с рыбной ловли. Внимательно посмотрев на два-три дома, которые, согласно вывескам, именовались постоялыми дворами, мы признали, что предусмотрительность нашего славного повара была вполне уместной и что благоразумнее было бы позавтракать на борту, прежде чем рисковать собой на суше. Поэтому Кама, которому мы разрешили поступать в отношении нашей еды как ему заблагорассудится, отважился ступить на доску, служившую мостиком между сперона-рой и соседним судном, а оттуда постепенно добрался до берега. Через минуту он появился снова, неся на голове корзину, полную рыбы.

Я поспешил сообщить эту новость Жадену, в подобных случаях всегда изымавшему часть нашей провизии в пользу своих натюрмортов. На этот раз я сразу заметил еще издали несколько огромных краснобородок; положенные надлежащим образом в одну линию рядом с дорадой, они должны были бы создавать замечательный цветовой контраст. И хотя Жадену очень хотелось поваляться в постели еще с полчаса, он, опасаясь, как бы рыба не ускользнула от него, поспешно начал натягивать на себя штаны. Пока он совершал это действие, я указывал ему издали на повара, который, продолжая двигаться с корзиной в руках, уже ступил на доску, как вдруг мы услышали страшный крик и рыба, корзина и повар будто сквозь землю провалились. Несчастный Кама, еще нетвердо державшийся на ногах, оступился и упал в море; Пьетро тотчас же быстрее молнии бросился в воду вслед за ним.

Мы поспешили на место происшествия и, к своему великому удивлению, увидели, что Пьетро, вместо того чтобы позаботиться о спасении Камы, самым старательным образом выуживает рыбу и складывает одну рыбину за другой в корзину, плавающую на поверхности воды: ему ни на минуту не пришло в голову, что Кама не умеет плавать; поэтому, не сомневаясь в том, что повар выберется сам, он занялся рыбой, утрата которой к тому же наверняка казалась ему куда более достойной сожаления, чем потеря повара.

И тут мы увидели, что несчастный Кама всплыл в нескольких шагах от судна, причем не как человек, спокойно плывущий саженками или на боку, а как утопающий, бьющий руками по воде и уже извергающий ее из носа и рта. Время было дорого: он появился и тут же снова скрылся из вида. Мы начали сбрасывать одежду, собираясь кинуться ему на помощь, но, прежде чем мы успели раздеться, Филиппо, как был в рубашке и штанах, головой вниз прыгнул за борт, прямо туда, где Кама только что ушел под воду, и четыре-пять секунд спустя вынырнул вместе с утопающим, держа его за воротник белой куртки. Мы хотели было бросить ему веревку, но он пренебрежительно махнул рукой, показывая, что не нуждается в помощи и, подтолкнув повара к лестнице, сумел вложить одну из перекладин ему в руки; Кама ухватился за нее с видом настоящего утопающего и одним прыжком, благодаря какому-то невероятному усилию, оказался на палубе. Все это произошло так быстро, что он не успел потерять сознание, но проглотил две или три пинты воды, которую тут же принялся возвращать морю. Поскольку стояла страшная жара, вынужденное купание не повлекло за собой никаких нежелательных последствий, кроме упомянутого небольшого очищения, которое, по словам всей команды, должно было лишь пойти на пользу здоровью Камы.

После того как капитан выполнил необходимые формальности и наши паспорта оказались в полиции, ничто не мешало нам совершить намеченную прогулку; так что мы отважились шагнуть на шаткий мостик, чуть было не ставший для повара роковым, и, более удачливые, чем он, благополучно добрались до берега.

Как только мы ступили на землю, какой-то человек, наблюдавший за нами уже более часа, подошел и вызвался быть нашим чичероне. Еще три-четыре человека, направлявшихся к нам явно с тем же намерением, даже не попытались вступить с ним в соперничество, увидев, что он достал из кармана бляху и продемонстрировал ее нам. На одной стороне этой бляхи красовался герб Агридженто, изображающий трех гигантов, которые поддерживают три башни с девизом: "Signat Agrigentum mirabilis aulagigantum^[42]", а на другой было выгравировано имя Антонио Чотта. Синьор Антонио Чотта и в самом деле был местным штатным проводником; он немедленно приступил к своим обязанностям, шагая впереди и призывая нас следовать за ним.

Джирдженти расположен приблизительно в пяти милях от побережья: чтобы попасть туда, надо преодолеть довольно крутой подъем, сразу же возносящий путника на высоту в тысячу футов над уровнем моря. На протяжении всей дороги нам встречались мулы, нагруженные серой, которой несколько лет спустя суждено было вызвать достопамятную тяжбу между Неаполем и Англией: выступить арбитром в этом споре был призван король французов. Дорога несла на себе следы коммерции, артерией которой она была. Поскольку мешки с товаром не были должным образом завязаны и часть их содержимого время от времени просыпалась, вся дорога покрылась слоем серы, толщина которого кое-где достигала трех-четырех дюймов. Что же касается погонщиков мулов, сопровождавших мешки, то они были совершенно желтыми с головы до пят, что придавало им в высшей степени странный вид.

Не успев войти в город, мы уже знали, как относиться к эпитету, который сицилийцы с их ярко выраженным тщеславием добавили к его названию. В самом деле, Джирд-женти Великолепный — это всего лишь грязное скопление домов из красноватого камня, с узкими улочками, не дающими возможность проехать в экипаже и соединенными между собой некими подобиями лестниц, на которых непременно следует все время держаться середины во избежание самых серьезных неприятностей. Поскольку было очевидно, что до наступления темноты нам не удастся осмотреть развалины, мы отправились на поиски гостиницы, чтобы там переночевать. К сожалению, в Джирд-женти Великолепном нелегко найти какую-нибудь гостиницу. Наш друг Чотта отвел нас в две лачуги, нагло присвоившие себе это звание, но после долгой беседы с хозяином одного и хозяйкой другого заведения, мы поняли, что даже если бы нам, в крайнем случае, удалось найти там что-нибудь съестное, то на какие-либо спальные места рассчитывать не приходилось. Наконец, третья гостиница, как оказалось, отвечала обоим требованиям, выдвинутым нами к величайшему изумлению обитателей Джирд-женти, которые никак не могли понять подобной взыскательности. Итак, мы поспешили снять комнату с двумя убогими ложами, составлявшими всю ее обстановку, а затем, заказав обед на шесть часов вечера, стряхнули блох, которыми были усеяны наши брюки, и отправились в путь, чтобы осмотреть руины города Кокала.

Я говорю "Кокал", доверившись Диодору Сицилийскому: уясним это хорошенько, ибо с учеными, обитающими по другую сторону Альп, приходится расставлять точки над "Ь>. Любая ошибка в дате или типографская опечатка способны привести на родине Вергилия и Феокрита к столь нежелательным последствиям, что следует обращать на это внимание. Скажем, какой-нибудь бедный безобидный путешественник пишет без всякого злого умысла "а" вместо "о" или "5" вместо "6"; неожиданно он исчезает, и о нем больше нет никаких известий; его семья волнуется, власти ведут расследование, и несчастный, в конце концов, находится погребенным под грудой фолиантов, как Тарпея — под щитами сабинян. Если его извлекают оттуда живым, он убегает со всех ног, и его больше не находят; однако чаще всего он погибает там, разве что, подобно Энкеладу, ему под силу встряхнуть Этну. Стало быть, я говорю "Кокал", хотя мог бы произнести иное имя, никоим образом не притязая на то, чтобы прослыть авторитетом.