Между тем грабежи продолжались со все возраставшей наглостью. Молодой офицер, квартировавший в монастыре Сан Франческо, получил просроченное денежное содержание в испанских пиастрах; он убрал это небольшое богатство в один из выдвижных ящиков своего секретера, положил ключ в карман и отправился ужинать в город, связывая надежды на безопасность своих трехсот пиастров как со святостью места, где он проживал, так и с тем, что он позаботился закрыть на ключ секретер.
Вернувшись вечером, он увидел, что секретер взломан, а ящик, где лежали деньги, пуст.
Вдобавок, поскольку в тот вечер шел проливной дождь, а ничто так не претит сицилийцу, как перспектива вымокнуть, вор унес с собой зонт молодого офицера.
Пришедший в отчаяние офицер тут же поспешил к командиру Анге и обнаружил, что тот, невзирая на отвратительную погоду, только что вернулся из одного из своих ночных походов, столь самоотверженных и, к сожалению, столь безуспешных. Несмотря на то, что синьор Анга устал, промок до нитки и был забрызган грязью до колен, он не стал заставлять жалобщика ждать, тотчас же выслушал его показания и пообещал ему на следующий же день бросить весь свой отряд на поиски его пиастров, зонта и воров.
Однако по истечении трех месяцев ни вор, ни зонт, ни пиастры так и не были найдены.
И вот как-то раз, по прошествии этих трех месяцев, когда стояла такая же скверная погода, как и в день ограбления, молодой офицер, держа в руках новый зонт, переходил через главную площадь Сиракузы, как вдруг ему показалось, что он видит зонт, настолько похожий на тот, какой у него украли, что он тотчас же вознамерился завязать знакомство с человеком, который этот зонт нес. И потому на первом же повороте он остановил незнакомца и спросил у него дорогу; незнакомец очень вежливо указал ему путь. Офицер решил выяснить имя человека, стол любезно оказавшего ему услугу, и узнал, что его собеседник — не кто иной, как доверенный слуга синьоры Анги, жены командира ночной стражи.
Это открытие оказалось тем более важным, что молодой офицер обнаружил неопровержимое доказательство того, что зонт, о котором шла речь, был его собственным. Разговаривая со слугой, он увидел свои инициалы, вырезанные на небольшой серебряной эмблеме, которая украшала набалдашник зонта (вор не счел нужным убирать это украшение).
Офицер побежал кратчайшей дорогой к командиру ночной стражи; однако синьора Анги не было на месте: он отлучился по делам службы; офицер потребовал, чтобы его провели к хозяйке дома и рассказал ей, что один из ее слуг — вор или, по крайней мере, скупщик краденого. Госпожа Анга принялась возмущаться, клятвенно уверяя, что это невозможно; в ту самую минуту слуга вернулся домой; молодой офицер, уже отчасти выведенный из терпения этим запирательством, которое было направлено на то, чтобы выставить его безумцем или обманщиком, схватил за ухо слугу, подвел его к хозяйке, вырвал у него из рук зонт, все еще находившийся при нем, указал на эмблему и заставил их признать, что это его инициалы. На это нечего было возразить, так что хозяйка и слуга пребывали в крайнем замешательстве, как вдруг дверь открылась и появился сам синьор Анга.
Офицер тотчас же повторил свое обвинение, утверждая, что пиастры пропали одновременно с зонтом и, раз зонт нашелся, пиастры должны быть поблизости. Синьор Анга, удивленный столь категоричной постановкой вопроса, вначале смутился, но затем, быстро опомнившись, сказал молодому офицеру что-то резкое и, в конце концов, выставил его за дверь.
Это было ошибкой: гнев хозяина дома вызвал у пострадавшего подозрения, которые без этого никогда бы у него не появились. Он поспешил к английскому полковнику, командовавшему в городе гарнизоном: полковник вызвал судью, после чего судья в сопровождении секретаря суда и комиссара полиции нагрянул в дом синьора Анги и, к величайшему его унижению, произвел у него обыск.
Обыск уже близился к концу, и осмотр всего дома грозил оказаться совершенно безрезультатным, как вдруг молодой офицер, в качестве заинтересованного лица руководивший поисками, заметил, проходя через первый этаж, что этот первый этаж имеет паркетный пол, а такое очень редко встречается на Сицилии. Он топнул ногой, и ему показалось, что этот паркет издает более глухой звук, чем подобает обычному паркету. Он позвал судью и поделился с ним своими сомнениями; судья велел привести двух плотников. Паркет сняли и обнаружили под ним, один вслед за другим, четыре подвала, заполненных не только зонтами, но и дорогими вазами, великолепными тканями, столовым серебром с фамильными гербами его владельцев, — словом, целый склад.
После этого все объяснилось, и столь долгая безнаказанность воров больше не нуждалась в комментариях. Синьор Анга оказался одновременно главарем шайки и укрывателем краденого. Помощник настоятеля монастыря, в котором квартировал молодой человек, был сообщником воров. Этот достойный монах занимался в основном сбытом украденных вещей. Впрочем, синьор Анга был выдающимся человеком, поставившим дело на широкую ногу; у него были своего рода торговые представительства в Лентини, Калата Джироне и Калата Нисетте, то есть во всех городах, где имелись крупные ярмарки; и все же, как видим, несмотря на эту энергичную деятельность, несмотря на эти многочисленные каналы сбыта, синьор Анга вел торговлю в столь крупных масштабах, что, когда тайное стало явным, его склады оказались затоваренными.
Арестованный монах благодаря своему духовному званию не подлежал гражданскому суду и был передан епископу. Поскольку с тех пор больше никто его не видел, предполагают, что он был заживо погребен в какой-нибудь подземной монастырской темнице, где когда-нибудь обнаружат его скелет.
Что же касается синьора Анги, то его приговорили к пожизненной каторге. Вначале его отправили, как рядового каторжника, на Вулкано, а оттуда, по истечении пяти лет, перевели за хорошее поведение в Пантеллерию, где он пробыл еще пять лет, не вызвав ни малейших нареканий, после чего был произведен в надсмотрщики; он уже двенадцать лет достойно исполняет свои обязанности и надеется получить со дня на день повышение по службе.
Именно это пожелал наш капитан синьору Анге на прощание.
Перед отъездом из Пантеллерии я решил из любопытства провести один опыт: я отправил по почте письма, адресованные моим друзьям и помеченные островом Порри; они прибыли по назначению через год после моего возвращения; добавить к этому нечего.
ДЖИРДЖЕНТИ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ
Было семь часов вечера, когда мы снова отправились в плавание; к невероятному счастью, ветер, в течение двух дней дувший с востока, незадолго до этого переменился на южный. Однако наше счастье не было безоблачным; этот чисто африканский ветер нес с собой горячее дыхание ливийской пустыни; он оказался дальним родственником знаменитого сирокко, образец которого мы наблюдали в Мессине, и, подобно ему, вызывал в организме каждого человека крайний упадок сил.
Мы попросили перенести наши постели на палубу. В каюте нечем было дышать. Между нами и небом носилась пыль, похожая на красный пепел, а море было настолько фосфоресцирующим, что казалось, будто оно катит огненные волны, а струя за кормой нашего судна, протянувшаяся на четверть льё, напоминала поток лавы.
В такие минуты весь экипаж куда-то исчезал, и судно, отданное во власть Нунцио, железное тело которого могло выдержать все что угодно, казалось, плыло само по себе. И все же, надо сказать, при малейшем крике рулевого пять-шесть голов высовывались из люков, и в случае надобности даже самые ослабевшие руки обретали всю свою прежнюю силу.
Не столь чувствительные, как сицилийцы, к воздействию этого ветра, мы, тем не менее, тоже испытывали некоторое недомогание, вследствие чего совершенно лишились аппетита и проспали всю ночь тяжелым сном, а затем весь день пили лимонад.
Через день после отъезда из Пантеллерии, в то время как нас еще отделяли от берегов Сицилии восемь—десять льё, ветер стих, и нам пришлось идти на веслах, но, поскольку влияние сирокко продолжало сказываться на руках каждого из гребцов, мы преодолели за утро не более трех льё. Около пяти часов подул легкий юго-западный бриз: воспользовавшись этим, рулевой приказал поднять паруса, и судно, исполненное готовности, прибавило ходу, что внушило нам надежду войти в порт Джирдженти в тот же вечер.
