Тем временем мы самым тщательным образом обследовали остров. Обитавшие здесь пираты, очевидно, питали необычайное пристрастие к луку, ибо замеченные нами еще издали высокие травы, через которые мы теперь с великим трудом прокладывали себе проход, были не чем иным, как зарослями зрелого лука-татарки. Так что стоило нам пройти полсотни шагов по этому своеобразному огороду, как мы начали обливаться слезами. Решив, что это слишком дорогая плата за изыскания, не обещавшие науке ничего нового, мы вернулись к нашему очагу, к которому по приказу капитана уже доставили стол и стулья. Мы тотчас же воспользовались этим знаком внимания:
Жаден принялся подправлять незаконченные эскизы, а я — писать письма кое-кому из друзей.
Оставляя в стороне этот малоприятный лук, я сохранил в памяти не так уж много столь же красочных картин, как сцена нашего обеда возле могилы бедного утонувшего матроса, на этом маленьком островке, бывшем пиратском логове, в компании всей нашей жизнерадостной, предупредительной и распевающей песни команды. Море было удивительно красивым, а воздух настолько прозрачным, что мельчайшие подробности пейзажа просматривались даже на расстоянии двух-трех льё от берега; поэтому мы оставались за столом до тех пор, пока не стало совсем темно.
Около девяти часов вечера с берега подул легкий приятный ветерок, о котором можно было только мечтать. Поскольку сицилийское побережье от мыса Пассаро до Джирдженти не представляет собой ничего интересного, я предупредил капитана, что рассчитываю пристать, если это возможно, к острову Пантеллерии, древней Коссире. Случай как нельзя более этому благоприятствовал, и капитан предложил нам как можно скорее подняться на борт. Не теряя время, мы откликнулись на это приглашение, успев, однако, поджечь перед этим сухую траву, которой был покрыт остров. В одно мгновение весь он был охвачен пламенем.
При свете этого гигантского маяка мы пустились в плавание, не забыв отдать двумя выстрелами честь могиле бедного утонувшего матроса.
СИНЬОР АНГА
Когда мы проснулись на следующий день, берега Сицилии были едва видны. Поскольку продолжал дуть попутный ветер, мы проделали за ночь пятнадцать льё. Это была примерно треть расстояния, которое нам предстояло преодолеть. Если бы погода не изменилась, мы, вполне вероятно, могли бы добраться до Пантеллерии еще до следующего рассвета.
Около трех часов пополудни, в то время как мы, лежа в постелях, курили длинные турецкие трубки с отличным синайским табаком, который нам дал Гаргалло, нас позвал капитан. Зная, что он никогда не беспокоит нас без важной причины, мы тут же поднялись и вышли на палубу. Капитан обратил наше внимание на фонтан, видневшийся впереди, на расстоянии в пол-лье от судна, чуть правее его курса; его струя, напоминавшая бьющий ключом родник, поднималась на дюжину футов над поверхностью моря. Мы спросили у капитана о причине такого странного явления. Как выяснилось, это было все, что осталось от знаменитого острова Юлия, невероятную историю которого мы уже рассказывали. Я попросил капитана провести судно как можно ближе к этому водяному столбу. Наше пожелание было тотчас передано Нунцио, стоявшему у руля, и спустя четверть часа мы оказались в пятидесяти шагах от фонтана.
На таком расстоянии от него воздух был насыщен сильным запахом смолы, а море заметно бурлило. По моей просьбе набрали воды в ведро: она была теплой. Я попросил капитана подойти ближе к центру клокочущей воды, и мы проплыли еще около двадцати футов в этом направлении, после чего Нунцио, очевидно, не захотел двигаться дальше. Поскольку его желания, как правило, имели силу закона, мы тотчас же уступили и, оставив бывший остров Юлия по правому борту, снова легли и докурили трубки, в то время как судно, ненадолго отклонившись от своего маршрута, опять взяло курс на Пантеллерию.
Около семи часов вечера мы заметили впереди землю. Матросы заверили нас, что это и был остров, к которому нам хотелось пристать, и мы легли спать, пребывая в этой уверенности. И нас не обманули. Около трех часов утра мы проснулись от грохота якоря, пытавшегося зацепиться за дно. Я высунулся из каюты и увидел, что мы стоим в какой-то гавани.
Утром нам пришлось, как обычно, преодолевать неимоверные трудности, чтобы сойти на берег. В это время все очень боялись холеры, и жителям Пантеллерии всюду мерещились холерные больные. Наши документы взяли пинцетом, обработали уксусом и стали рассматривать через подзорную трубу; в итоге состояние нашего здоровья было признано удовлетворительным, и нам разрешили сойти на берег.
Трудно представить себе что-нибудь более жалкое и убогое, чем этот городишко, разбросанный по берегу моря и окруживший поясом грязных и ветхих домов маленькую гавань, где мы бросили якорь. Замызганный трактир, в который нас привели, внушил нам отвращение, и, после того как Пьетро вызвался приготовить для нас отличный обед на местный лад, мы решили двинуться дальше и отправились в путь не поев.
Главные здешние достопримечательности — это две пещеры, расположенные в горах, примерно в пол-льё от берега: в одной из них, именуемой Печью, так жарко, что стоит пробыть в ней хотя бы десять минут, как ваша одежда пропитывается паром. В другой, именуемой Ледником, напротив, до того холодно, что вода в графине полностью замерзает там менее чем за полчаса. Разумеется, обе эти пещеры как двойной источник дохода прибрали к своим рукам врачи, которые ежегодно умерщвляют здесь немалое количество больных — одних жарой, а других холодом.
Выйдя из Печи, мы увидели Пьетро, сдиравшего шкуру с козленка, которого он только что купил за десять франков. Два оливковых чурбана, превращенных в подставки, и вертел из олеандра должны были с помощью гигантского костра, разведенного возле скалы, довести всю тушу целиком до приемлемого состояния готовности. На плоском камне были разложены изюм, фиги и каштаны, которыми, за неимением трюфелей, предстояло ее начинить. Кама, собиравшийся разделать тушу и отделить от нее отбивные, задние ножки, плечи и филейную часть, потерпел поражение и стал подручным шеф-повара Пьетро, горько сожалея о своем подчиненном положении.
Мы направились к Леднику и вошли туда, лишь когда, по совету нашего проводника, успели как следует остыть. Эта предосторожность оказалась не напрасной, так как температура в пещере, безусловно, не превышала восьми-десяти градусов ниже нуля. Я очень быстро оттуда вышел, но распорядился, чтобы там оставили воду и вино для нашего обеда.
Несколько вопросов, которые мы задали проводнику по поводу геологических причин двух этих природных явлений, остались без ответа или повлекли за собой такие ответы, что я не посчитал нужным заносить их в своей путевой дневник.
Когда мы вышли из Ледника, чичероне спросил нас, не желаем ли мы подняться на вершину самой высокой горы острова и посетить там небольшую церковь. Мы спросили, что можно увидеть с вершины горы, и нам ответили, что оттуда видна Африка. Это обещание, в сочетании с уверенностью, что наш обед будет готов не раньше, чем через два часа, показалось нам решающим доводом, и мы дали утвердительный ответ. Тотчас же от группы людей, которые окружали нас и шли за нами от самого города, глядя на нас с любопытством полудикарей, отделился мужчина лет тридцати; проскользнув между скалами, он вскоре скрылся за одним из пригорков. Меня удивил этот уход, последовавший непосредственно за нашим согласием, и я спросил у проводника, кто этот только что покинувший нас человек; проводник ответил, что он его не знает и, вероятно, это какой-то пастух. Я попытался расспросить о нем двух других местных жителей, но эти славные люди изъяснялись на таком странном наречии, что по прошествии десяти минут диалога мы не поняли ни слова из того, что нам было сказано. Тем не менее я поблагодарил их за любезность, и мы двинулись в путь.
Высота горы составляет приблизительно две тысячи пятьсот футов над уровнем моря; тропа, отчетливо видимая и довольно проходимая, тем более для людей, спускавшихся с Этны, свидетельствует о том, что маленькая часовня, о которой я упоминал, является достаточно посещаемым местом паломничества. Преодолев примерно две трети подъема, я увидел, как мне показалось, того, кто нас недавно покинул; он бежал, преодолевая речные потоки, скалы и овраги. Я указал на него Жадену, который в ответ сказал лишь:
