И тут перед Милордом возникло серьезное препятствие: ему легче было прыгнуть за борт, чем снова подняться на судно; но, как известно, Милорд обрел в лице Пьетро преданного друга: в одно мгновение шлюпка была спущена на воду и Милорд оказался в шлюпке. Именно там он закончил со своим чисто британским хладнокровием перемалывать последние косточки котлеты, едва не стоившей ему жизни.

Бульдогу, вернувшемуся на сперонару, устроили подлинную овацию; правда, Жадену очень хотелось поколотить обжору, чтобы навсегда отбить у него охоту гоняться за котлетами, но я настоял на том, чтобы ничто не омрачило Милорду радость триумфа, воспринятого им, впрочем, с присущей ему скромностью.

Весь день прошел в разговорах об утреннем событии. Около трех часов дня мы оказались среди полудюжины мелких островов, или, точнее, крупных рифов, носящих название Формике. Матросы предлагали нам высадиться на одной из этих скал и там же пообедать, но я уже остановил свой выбор на маленьком прелестном островке, видневшемся примерно в трех милях от нас, и приказал держать курс на него; он значился на моей карте как остров Порри.

Однако это был день, когда экипаж противился всем моим желаниям: стоило мне отдать этот приказ, как Нун-цио, капитан и Винченцо принялись долго совещаться, а затем капитан подошел к нам и сказал, что если я буду продолжать настаивать, то он направит судно к указанному месту, но прежде ему следует нас предупредить, что три-четыре месяца тому назад члены его команды нашли на этом острове труп какого-то матроса, выброшенный морем на берег. Я спросил, что стало с этим трупом; капитан ответил, что он и его матросы вырыли для утопленника могилу и похоронили его так, как подобает хоронить христианина, а затем навалили на могилу все камни, какие только им удалось там найти, вследствие чего там образовался небольшой пригорок, который теперь можно видеть в центре острова; кроме того, по возвращении в деревню Делла Паче они заказали заупокойную мессу по этому человеку. Поскольку трупу больше ничего не требовалось, я не стал отменять отданный приказ и, чувствуя, что у меня пробуждается аппетит, призвал матросов взяться за весла; минуту спустя шестеро гребцов уже сидели на своих местах, и мы продвигались вперед почти так же быстро, как под парусом.

Тем временем над каютой показалась голова Нунцио; как правило, это был знак того, что он собирается нам что-то сообщить. Мы подошли ближе, и рулевой рассказал нам, что до захвата Алжира этот маленький остров был логовом пиратов, подстерегавших здесь добычу и, подобно хищным птицам, обрушивавшихся оттуда на любые суда, которые оказывались в пределах их досягаемости. Однажды, когда Нунцио, развлекаясь, ловил здесь рыбу, он видел, как шайка берберов похитила небольшую яхту, которая принадлежала князю ди Патерно и в которой находился сам князь.

Это происшествие повлекло за собой событие, позволяющее судить о характере сицилийских знатных особ.

Князь ди Патерно был одним из самых богатых землевладельцев на Сицилии; берберы, знавшие, с кем они имеют дело, обходились с пленником с величайшим почтением и, отвезя его в Алжир, продали дею за 100 000 пиастров, или 600 000 франков, то есть за бесценок. Поэтому дей даже не стал торговаться, заранее зная, что может нажиться на этом товаре; заплатив 100 000 пиастров, он приказал привести князя ди Патерно, чтобы вести с ним переговоры как равный с равным.

Но, стоило алжирскому дею сказать князю ди Патерно, зачем он его позвал, как князь ответил, что он никогда не занимался денежными делами, и, если дею необходимо уладить с ним подобные отношения, то ему лучше было бы договариваться об этом с его управляющим.

Алжирский дей не был гордецом: он отослал князя ди Патерно и приказал привести управляющего. Разговор был долгим; в конце концов было решено, что выкуп за князя и всю его свиту составит 600 000 пиастров, то есть почти 4 миллиона, и будет выплачиваться равными частями в два приема: 300 000 пиастров по истечении срока, необходимого для того, чтобы управляющий вернулся на Сицилию и привез оттуда эту сумму, и 300 000 пиастров — еще через полгода.

Как видите, алжирский дей заключил неплохую сделку: он выручил 3 500 000 франков чистой прибыли.

Управляющий уехал и вернулся в назначенный день с 300 000 пиастров; как только алжирский дей увидел эти деньги, он, верный своему слову, заявил, что князь свободен, вернул ему яхту и для большей надежности выдал ему пропуск.

Князь благополучно возвратился на Сицилию, к неописуемой радости своих вассалов, которые его очень любили; он принялся отмечать с ними свое возвращение и потратил на эти пиршества еще примерно 1 500 000 франков. Затем князь велел управляющему заняться сбором 300 000 пиастров, которые он должен был отдать алжирскому дею.

Эти 300 000 пиастров были собраны, и их уже готовились отправить по назначению, как вдруг князь ди Патер-но получил послание на гербовой бумаге, которое он, как у него было заведено, передал управляющему. Неаполитанский король заявлял в этом письме свой протест и приказывал внести сумму, предназначавшуюся алжирскому дею, в королевскую казну.

Управляющий сообщил эту новость князю ди Патерно. Князь ди Патерно осведомился у управляющего, что это означает.

И тогда управляющий пояснил князю, что, поскольку король Неаполя двумя неделями раньше объявил войну Алжирскому регентству, его величеству показалось, что было бы крайне неразумной политикой позволять врагу обогащаться, и он счел куда более мудрой политикой обогатиться самому. Вот чем объяснялся полученный князем ди Патерно приказ внести остаток выкупа в государственную казну.

Приказ был недвусмысленным, и уклониться от его исполнения не представлялось возможным. Однако князь дал дею свое слово и не хотел его нарушать. На его вопрос, как же быть, управляющий ответил, что казна его светлости пуста и придется дожидаться следующего урожая, чтобы ее пополнить.

Князь ди Патерно, будучи верноподданным своего короля, прежде всего передал государю собранные им 300 000 пиастров, после чего продал свои бриллианты и столовое серебро и собрал еще 300 000, которые дей получил в условленный срок.

После этого кое-кто стал утверждать, что самый страшный пират из двух монархов — это не тот, кто живет по другую сторону Средиземного моря.

Что же касается князя ди Патерно, то он никогда не высказывался на эту щекотливую тему и всякий раз, когда с ним заговаривали о данной истории, отвечал, что для него было счастьем и почетом оказать услугу своему государю.

Между тем, продолжая беседовать с Нунцио, мы приближались к острову. Имея, вероятно, сто пятьдесят шагов в окружности, он был лишен деревьев, но сплошь зарос высокой травой. Когда нас отделяло от берега не более двух-трех кабельтовых, мы бросили якорь и спустили на воду шлюпку. Лишь после этого сотни птиц, покрывавших остров, с пронзительными криками взмыли в воздух. Я выстрелил в середину стаи, и две птицы упали.

Мы сели в лодку, которая сначала доставила на берег нас, а затем вернулась на судно за всем тем, что было необходимо для приготовления трапезы. В углублении скалы, уже использовавшемся для этой цели, был устроен очаг; несколько минут спустя в нем уже пылали превосходные угли, над которыми крутился вертел с жарящимся мясом.

Пока шли эти приготовления, мы подобрали подстреленных птиц и пошли осматривать остров. Птицы оказались какой-то разновидностью чаек; у одной из них было просто перебито крыло. Пьетро произвел ампутацию поврежденного органа, после чего пациент был незамедлительно переправлен на борт сперонары, экипаж которой заявил, что без труда приручит птицу.

Лодка, которая доставила на борт чайку, привезла Каму. Всякий раз, когда судно останавливалось, бедняга приходил в чувство и кое-как снова вставал на ноги. Он увидел землю, и поскольку наложенный на него запрет выходить на берег лишь отчасти распространялся на необитаемый остров, Пьетро сжалился над несчастным поваром, и тот отправился к нам, держа в обеих руках по кастрюле.