— Это cane marino^[41], — сказал он и сделал шаг в сторону, собираясь уйти.

— Черт возьми, капитан! — воскликнул я, удерживая его. — По-видимому, вам очень противно на нее смотреть. Cane marino? Но это же акула, не так ли?

— Не совсем, — ответил капитан, — но это рыба того же вида.

— В таком случае, это акуленок, — заметил Жаден.

— Этот экземпляр не самый крупный из тех, что встречаются, — сказал капитан, — и все же он имеет в длину от шести до семи футов.

— Да вы шутник, капитан! — воскликнул Жаден.

— Это чистая правда.

— Скажите, капитан, а нельзя ли ее поймать? — спросил я.

Капитан покачал головой.

— Наши матросы не захотят, — заявил он.

— Почему же?

— Это плохая рыба.

— Значит, есть еще один повод убрать ее с нашего пути.

— Нет: одна из сицилийских пословиц гласит, что всякое судно, забирающее у моря акулу, отдаст морю человека.

— Но тогда нельзя ли хотя бы увидеть ее вблизи?

— О! Это просто: бросьте ей что-нибудь, и она приплывет.

— А что бросить?

— Что хотите; она не гордая. От пачки свечей до телячьей котлеты — для нее все сгодится.

— Жаден, не спускайте с рыбы глаз, я сейчас приду.

Я побежал на кухню и, невзирая на крики Джованни, выкладывавшего в эту минуту отбивные котлеты на сковороду, схватил цыпленка, которого он только что ощипал и у которого заранее связал крылышки и лапки, собираясь зажарить его нам на обед. Ступив на трап, я услышал такие тяжкие вздохи, что остановился взглянуть, от кого они исходят. Это был Кама: его снова одолела морская болезнь, и, узнав, что за нами следует акула, он, подобно всем суеверным матросам, вообразил, что она явилась по его душу. Я попытался его успокоить, но, видя, что напрасно теряю время, вернулся к акуле.

Она была на том же месте, но капитан уже отошел в сторону и беседовал с рулевым, предоставив нам полную свободу действий и горя желанием посмотреть, что будет происходить между нами и акулой. Четверо гребцов оставили весла и, опираясь о бортовое ограждение в нескольких шагах от нас, по-видимому также обсуждали важное событие, свидетелем которого мы стали.

Акула по-прежнему была неподвижной и держалась примерно на той же глубине.

Я привязал к шее цыпленка камень из нашего балласта и бросил его в воду в направлении акулы.

Цыпленок медленно уходил вниз и уже погрузился на глубину примерно в двадцать футов, в то время как рыба, которой он был предназначен, по-видимому, не проявляла к нему ни малейшего интереса, как вдруг нам показалось, что акула явно начала увеличиваться в размерах. В самом деле, по мере того как цыпленок опускался, она поднималась, приближаясь к нему. Наконец, когда между ними осталось всего несколько саженей, акула перевернулась на спину и открыла пасть, в недрах которой цыпленок мгновенно исчез. Что же касается булыжника, который мы привязали к приманке, чтобы заставить ее уйти под воду, то он, как видно, нисколько не смутил нашу гостью; более того, прельщенная полученной закуской, она продолжала подниматься и, соответственно, увеличиваться в размерах. Наконец, когда она оказалась то ли в одной сажени, то ли в полутора саженях от поверхности моря, мы были вынуждены признать, что капитан сказал правду: длина мнимой щуки составляла около семи футов.

И тут нас снова охватило желание, вопреки наставлениям капитана, поймать акулу. Мы позвали Джованни, и тот, полагая, что нам не терпится приступить к завтраку, поднялся по трапу и предстал перед нами с отбивными котлетами в руке. Мы объяснили ему, что речь идет совсем о другом, и указали на акулу, попросив его сходить за гарпуном и пообещав, что он непременно получит луидор, если сумеет ее поймать; но Джованни только покачал головой и, положив котлеты на стул, ушел со словами: "О ваше превосходительство, это плохая рыба".

Я уже слишком хорошо знал своих сицилийцев, чтобы надеяться, что мне удастся превозмочь столь единодушно выраженное нежелание пойти навстречу моей просьбе, а потому, не полагаясь на наше умение метать гарпун и не имея на борту ни одного достаточно крупного крючка, чтобы выудить подобное чудовище, я решил сбегать за ружьями. Итак, я оставил Жадена на наблюдательном посту, наказав ему, если акула проявит поползновение уплыть, удержать ее при помощи котлет, возле которых уже уселся Милорд, искоса поглядывавший на них с неописуемым вожделением, а сам поспешил в каюту, чтобы сменить заряд в своем ружье, и засунул в каждый его ствол по патрону с пулей; что же касается карабина, то он уже был заряжен сечкой; после этого я вернулся на палубу.

Там все было по-прежнему: Милорд караулил котлеты, Жаден караулил акулу, а акула, очевидно, караулила нас.

Я отдал карабин Жадену, оставив себе ружье; затем мы попросили Пьетро бросить котлету акуле, чтобы воспользоваться моментом, когда она всплывет на поверхность в погоне за угощением, и выстрелить в нее; однако Пьетро ответил, что тот, кто кормит морских собак телячьими котлетами, в то время как бедный Мел орд получает от нас только кости, гневит Бога. Поскольку этот ответ был равносилен отказу, мы решили обойтись без посторонней помощи. Я перенес блюдо с котлетами со стула на бортовое ограждение, и мы условились бросить первую котлету для пробы и выстрелить только во второй раз, чтобы рыба, отведав приманку, подплыла к нам без опасений; после этого наше представление началось.

Все прошло, как мы и предполагали. Едва лишь котлета оказалась в воде, как акула ринулась к ней, взмахнув хвостом, и, повторяя маневр, позволивший ей так удачно расправиться с цыпленком, перевернулась на спину, показав свое серебристое брюхо, открыла свою огромную пасть, оснащенную двумя рядами зубов, и проглотила котлету с жадностью, свидетельствовавшей о том, что, хотя эта хищница и привыкла к сырому мясу, она, если представился случай, не гнушается и жареным мясом.

Весь экипаж смотрел на нас с горестным чувством, которое явно разделял Милорд: он последовал за блюдом с котлетами от стула к бортовому ограждению, а теперь стоял на скамье и смотрел за борт; между тем мы зашли уже слишком далеко, чтобы отступать, и, невзирая на всеобщее осуждение, которое только из уважения к нам не выражалось во всеуслышание, я взял вторую котлету, а затем, примерившись, чтобы акула оказалась в десяти шагах и открылась нам вся, бросил котлету в воду, одновременно хватаясь за приклад ружья, чтобы быть готовым стрелять.

Однако, стоило мне сделать это движение, как Пьетро закричал, и мы услышали всплеск, сопровождавший падение в воду какого-то тяжелого тела. Это был Милорд, который, не считая, что его почтение к котлетам должно простираться за пределы блюда, где они лежали, и увидев, что мы решили проявить щедрость по отношению к существу, не имевшему, по его убеждению, права рассчитывать на это больше, чем он, бросился за борт, чтобы отстоять у акулы свою добычу.

Сцена переменилась; акула, застыв на месте, по-видимому, колебалась в выборе между котлетой и Милордом; тем временем Пьетро, Филиппо и Джованни бросились к веслам и принялись бить по воде, чтобы напугать акулу; сначала мы подумали, что это им удалось, так как она ушла вглубь на несколько футов; но, проплыв в трех-четырех саженях под Милордом, который, не обращая на хищника ни малейшего внимания, продолжал с пыхтением плыть к котлете, не теряя ее из вида, акула показалась за спиной бульдога, почти у самой поверхности, и, перевернувшись на спину, молнией устремилась к тому, кого она уже считала своей жертвой. В тот же миг раздались два выстрела; акула мощно ударила по воде хвостом, взметнув тучи долетевших до нас пенных брызг, и, очевидно серьезно раненная, нырнула в море и исчезла, слегка окрасив лазурную до этого гладь моря своей кровью.

Милорд же, не обращая внимания на то, что творится за его спиной, схватил котлету и с торжествующим видом принялся грызть ее, в то же время плывя обратно к сперо-наре; между тем я был готов приветствовать акулу последним остававшимся у меня патроном, если бы у нее достало смелости снова показаться, но она, по-видимому, получила достаточно, и мы больше не видели ее ни вблизи, ни вдали.