Мы отправились в деревню и зашли в тот же самый дом. Обе женщины по-прежнему были там: одна из них пряла, другая вязала. На столе лежали перья и стояла чернильница. Я прислонилась к этому столу и незаметно положила одно из перьев в карман. Тем временем Кантарелло тихо разговаривал с молодой женщиной. Судя по всему, речь опять шла обо мне, так как, разговаривая, она поглядывала на меня. Я слышала, как женщина сказала ему: "Мне кажется, что ваш юный родственник так и не привык к жизни в семинарии, ведь он теперь еще бледнее и печальнее, чем в первый раз, когда вы его к нам приводили". Старуха же не сказала ни слова и не отрывала взгляда от своей прялки: она казалась слабоумной.
Примерно десять минут спустя Кантарелло, как и в первый раз, взял меня под руку, пошел той же дорогой и спустился к берегу небольшой реки. Во время пути я сказала Кантарелло, что тоже хотела бы иметь спицы и пряжу, чтобы вязать, и он пообещал принести мне это.
По дороге к часовне я поняла, что стоит поздняя осень: время жатвы прошло, и урожай винограда уже был собран. Теперь мне стало ясно, почему Кантарелло четыре месяца не предлагал мне выйти на улицу. Он ждал, когда крестьяне уйдут с полей.
У дверей часовни он снова завязал мне глаза. Я покорно шла за ним, не оказывая ни малейшего сопротивления. Я снова отсчитала сорок шагов, и мы остановились. Мне стало ясно, что во время этой задержки Кантарелло рылся у себя в кармане, чтобы достать оттуда ключ. Затем я услышала, как он пытается нащупать замочную скважину в стене. Подумав, что он должен стоять ко мне спиной, я быстро приподняла повязку и тут же ее опустила. Это был всего лишь миг, но его оказалось достаточно. Мы были в часовне, слева от алтаря. Стало быть, дверь находилась между двумя пилястрами.
Именно там следует искать вход в подземелье, искать до тех пор, пока он не найдется, ибо он совершенно определенно находится там.
Кантарелло ничего не заметил. Две двери открылись перед нами одна за другой, и, как только третья дверь закрылась за мной, я снова оказалась в нашей темнице.
Как и в первый раз, мы с Луиджи долго хранили молчание, и, решив, наконец, что Кантарелло никак не может все еще стоять за дверью, я достала из кармана перо и показала его Луиджи. Он сделал мне знак, что перо надо спрятать, и я засунула его под матрас.
После этого я села рядом с мужем и, как и в первый раз, подробнейшим образом рассказала ему о своей прогулке. То, что я узнала о существовании в церкви потайной двери, было драгоценным открытием, и можно было не сомневаться, что, благодаря столь точным сведениям, которые я теперь могла сообщить, людям, в конце концов, удастся найти замочную скважину от двери в подземелье, а отыскав ее, добраться и до нас.
Я подождала еще примерно день, прежде чем попытаться писать, а затем взяла одну из оловянных кружек, разбавила водой немного сажи, оставшейся на стене с того времени, как там жгли огонь, взяла перо и, обмакнув его в эту смесь, с радостью убедилась в том, что она вполне может заменить мне чернила.
В тот же день я приступила, под защитой Господа и Девы Марии, к этой рукописи, в которой содержится точный рассказ о наших злоключениях, а также в высшей степени смиренная и настоятельная просьба к любому христианину, в чьи руки она попадет, как можно скорее прийти нам на помощь.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь!"
Под этими словами был нарисован крест, после чего рукопись продолжалась; однако форма повествования изменилась: вместо прошедшего времени употреблялось настоящее время. Это были уже не воспоминания десяти-, восьми-, шести-, четырех- или двухлетней давности, а ежедневные заметки и непосредственные впечатления, записанные по свежим следам.
"Сегодня Кантарелло явился как обычно; помимо привычных съестных припасов на неделю, он, как и обещал, принес пряжу и вязальные спицы; рукопись и перо были спрятаны, а обе вымытые чистые кружки стояли на столе, так что он ничего не заметил. О Господи! Храни нас и впредь.
Прошло уже три недели, а Кантарелло больше не предлагает вывести меня на прогулку. Неужели у него возникли какие-то подозрения? Не может быть. Сегодня он оставался с нами дольше, чем обычно, и пристально смотрел на меня; я почувствовала, что краснею, будто он мог прочесть на моем лице надежду; и тогда я взяла на руки ребенка и стала баюкать его, напевая, настолько велико было мое волнение.
"О! Вы поете, — сказал он, — стало быть, вам здесь не так уж плохо, как я полагал?"
"Это со мной впервые с тех пор, как я здесь".
"Вам известно, как долго вы находитесь в этом подземелье?" — спросил Кантарелло.
"Нет, — ответила я, — первые два-три года я считала дни, но поняла, что это бесполезно, и перестала себя утруждать".
"Около восьми лет", — сказал Кантарелло.
Я тяжело вздохнула, а Луиджи взревел от ярости. Кантарелло обернулся, смерил Луиджи презрительным взглядом и пожал плечами, после чего, так и не заговорив со мной о прогулке, удалился.
Итак, уже восемь лет мы томимся в этом подземелье. О Боже! О Боже! Ты слышал это из его собственных уст: уже восемь лет! В чем же мы провинились, чтобы так страдать? Ни в чем; ты прекрасно это знаешь, Господи!
О Пресвятая Дева Розария, молись за нас!
О! Услышьте, услышьте меня, вы, чье имя мне неизвестно; вы, моя единственная надежда; вы ведь женщина, как и я, мать, как и я, вы должны сжалиться над моими страданиями; услышьте, услышьте меня!
Кантарелло только что ушел. Миновало еще два с половиной месяца, в течение которых он так ничего и не сказал мне; наконец, сегодня он предложил мне выйти на прогулку через неделю; я согласилась. Через неделю он придет за мной; через неделю моя участь будет в ваших руках; ваши глаза, ваши слова, вся ваша натура, казалось, принимают во мне участие. Моя сестра в Иисусе Христе, не бросайте меня на произвол судьбы!
После моего ухода вы найдете эту рукопись в своем доме. Клянусь спасением своей души, могилой своей матери, жизнью своего ребенка! Все это чистая правда, и то же самое я скажу Богу, когда он призовет меня к себе, и при каждом моем слове ангел, который приведет мою душу к его престолу, будет говорить, рыдая от жалости:
"Господи, это правда!"
Послушайте же: как только вы найдете эту рукопись, ступайте к судье и скажите ему, что в четверти льё от его дома уже восемь лет томятся трое заживо погребенных людей: муж, жена и ребенок. Если Кантарелло — ваш родственник, свойственник или друг, не говорите судье больше ничего, кроме этого, и, клянусь Богоматерью, что, когда я выйду на волю, ни одно обличающее слово не сорвется с моих уст; я клянусь на этом кресте, начертанном здесь мною, и да покарает меня Бог, забрав моего ребенка, если я нарушу это святое обещание!
Итак, ничего не говорите судье, кроме следующих слов: "Поблизости томятся три человеческие существа, несчастнее которых никогда не было на свете; мы можем их спасти: возьмите ломы и клещи; в церкви четыре двери, четыре мощные двери, которые придется взломать, чтобы добраться до узников. Пойдемте, я знаю, где они, пойдемте". Если же судья будет колебаться, станьте перед ним на колени, как я сейчас стою перед вами, и умоляйте его, как я умоляю вас.
И тогда он пойдет, ибо какой же человек, какой же судья откажется спасти трех своих ближних, тем более, если они ни в чем не виноваты? Он пойдет, а вы пойдете впереди него и приведете его прямо к церкви.
Вы откроете дверь и приведете судью в правый придел церкви, тот, где над алтарем находится изображение святого Себастьяна, пронзенного стрелами; когда вы подойдете к алтарю, запомните как следует, вы увидите слева два пилястра. Дверь должна находиться между двумя этими пилястрами. Возможно, вы не сразу ее заметите, так как она необычайно хорошо замаскирована, как мне представляется; возможно, когда вы будете простукивать стену, вам покажется, что там нет никакого отверстия, ибо, поймите, сама эта стена служит входом в подземелье, но вход там, не сомневайтесь в этом и не отступайте от цели. Если ваши поиски поначалу не увенчаются успехом, зажгите факел и подойдите к стене; я говорю вам, что, в конце концов, вы найдете какую-нибудь незаметную замочную скважину, какую-нибудь почти невидимую щель — так оно и будет. Стучите, стучите; быть может, мы вас услышим, мы будем знать, что вы пришли, и это придаст нам надежды и мужества. Помните, что люди за стеной слышат вас и молятся за вас, да, за вас, за судью, за всех наших спасителей, кто бы они ни были; да, я буду каждый день молиться за них всех до самой своей смерти, как молюсь сейчас.
