Кантарелло вздрогнул и пристально посмотрел на меня, словно желая проникнуть в глубину моей души; однако на этот раз его взгляд не смутил меня, а придал мне силы, ибо я заметила, что в его глазах сквозит страх. Я воспользовалась этим кратковременным колебанием и сказала священнику:

"Отец мой, этот человек — несчастный безумец, который любил меня, и я могу приписать преступление, которым он решил сегодня себя запятнать, исключительно переизбытку его любви. Прошу вас, позвольте мне поговорить с ним вполголоса возле алтаря, но у всех вас на глазах, и я надеюсь, что он раскается и признает мою правоту".

Кантарелло рассмеялся.

"Это я сказал правду, — промолвил он, — и нет такой силы на свете, которая могла бы заставить меня отречься от своих слов".

"Тихо! — ответила я. — И следуйте за мной".

Бог вдохнул в меня небывалую, неведомую силу, которую я в себе до тех пор даже не подозревала. Священник спустился с алтаря; я подала Кантарелло знак следовать за мной, и он это сделал. Все присутствующие образовали вокруг нас широкий круг; один Луиджи стоял впереди, сжимая в руке нож и не спуская с нас глаз.

"Тереза, — сказал Кантарелло шепотом, первым заговорив со мной, как будто он страшился того, что я собиралась сказать, — почему вы не сдержали слово, которое было дано вами маркизу ди Сан Флоридио? Зачем вы вынудили меня прибегнуть к такому средству?"

"Потому, — ответила я, в свою очередь пристально глядя на него, — что не желала быть женой вора и убийцы".

Кантарелло побледнел как смерть, но все же, за исключением этой бледности, ничто не указывало на то, что нанесенный мной удар поразил его в самое сердце.

"Вора и убийцы! — повторил он со смехом. — Я надеюсь, вы объясните мне эти слова?"

"Я могу дать вам лишь одно объяснение, — был мой ответ, — я находилась в соседней комнате и сквозь трещину в стене видела все".

"И что же вы видели?" — спросил Кантарелло.

"Я видела, как вы вошли в спальню маркиза в тот самый миг, когда его ранило упавшей балкой; я видела, как вы бросились на него и задушили его поясом от его халата; я видела, как вы взломали секретер и забрали все: золото и банкноты, а затем сдернули с кровати соломенный матрас, опрокинули секретер, стулья, диван и подожгли все это головней, взятой из печи. Это я закричала, заставив вас поднять голову, а когда вы встретили меня внизу, в прихожей, и я убежала от вас, вы подумали, что я побледнела от испуга, не так ли? А я побледнела от ужаса".

"Сказка придумана довольно неплохо, — произнес Кантарелло. — И вы, конечно, надеетесь, что вам поверят?"

"Да, ибо это не сказка, а страшная реальность".

"А где же доказательство?"

"Что? Какое доказательство?"

"Да, надо будет представить доказательство. Во дворце был пожар, труп сгорел, а секретер, где хранились это выдуманное золото и эти воображаемые банкноты, обратился в пепел. Да, доказательство! Доказательство!"

И тут, наверное, мне подал мысль Господь.

"Значит, вы не знаете, что произошло?" — спросила я.

"Что же произошло?"

"После вашего ухода, после того как вы уехали из города, чтобы припрятать украденное в каком-нибудь надежном убежище, слуги маркиза собрались и, когда ненадолго настало спокойствие, поднялись в его спальню. Найденный там труп оказался неповрежденным, его поместили в часовне, и след от удавки вокруг его шеи, несомненно, виден до сих пор. Да, секретер обратился в пепел; да, банкноты сгорели, но золото плавится, а не горит. Слуги знали, что этот секретер был полон золота; они станут искать золотые слитки, а слитков там не окажется. Тогда я скажу, где они должны найтись; быть может, стоит хорошенько поискать в подвалах и саду вашего дома в Катании, и они там найдутся".

Кантарелло издал нечто вроде глухого рычания, которое могла слышать только я, и мне стало понятно, что он раздумывает, не заколоть ли меня тут же кинжалом, а там будь что будет.

"Если вы только шелохнетесь, — сказала я, отступая на шаг, — я позову на помощь, и вы погибли. Лучше подумайте".

В самом деле, Луиджи и еще трое молодых людей из числа наших родственников и друзей были настороже, готовые броситься на Кантарелло по первому моему знаку. Кантарелло посмотрел на них искоса, увидел, что они настроены враждебно, и, казалось, на минуту задумался.

"А что, если я уйду, если я уеду из Сицилии, если я позволю вам наслаждаться счастьем с вашим Луиджи?"

"Тогда я буду молчать".

"Кто мне за это поручится?"

"Я своей клятвой".

"И даже ваш муж не узнает о том, что случилось?"

"Если только вы оставите нас в покое и не попытаетесь омрачить наше счастье".

"В таком случае, поклянитесь".

Я протянула руку к алтарю.

"О Господи! — произнесла я вполголоса. — Прими клятву, которую я сейчас даю, обещая никогда не говорить ни одной живой душе на свете о том, что мне пришлось увидеть во дворце Сан Флоридио пятого февраля. Услышь клятву, которую я даю убийце и вору, обещая утаить его преступление от всех, точно сама была его сообщницей, и никогда, ни прямо, ни косвенно, никому не открывать эту тайну".

"Даже на исповеди".

"Даже на исповеди; если только, — прибавила я, — он сам не избавит меня от клятвы какими-нибудь новыми происками".

"Поклянитесь кровью Христа!"

"Клянусь кровью Христа!"

"Отец мой, — промолвил Кантарелло, спустившись по ступеням алтаря и обращаясь к священнику, — я несчастный грешник, простите меня и помолитесь за меня; я солгал, эта женщина незамужняя".

Кантарелло произнес эти слова таким тоном, как будто их исторгло из его уст одно лишь раскаяние, а после прошел мимо группы молодых людей; Луиджи и управляющий обменялись взглядами: в одном из них сквозило презрение, а в другом — угроза; затем, закутавшись в плащ, Кантарелло решительным шагом направился к двери и ушел.

После этого брачная церемония, прерванная столь странным и неожиданным образом, была без каких бы то ни было других происшествий доведена до конца.

Когда мы вернулись домой, Луиджи начал допытываться, что произошло между мной и Кантарелло, и спросил, с помощью какого средства мне удалось заставить его подчиниться; я лишь ответила, что дала клятву, как он, наверное, видел, и эта клятва заключается в том, чтобы я хранила молчание. Луиджи больше не настаивал, зная, что никакие просьбы не заставят меня нарушить столь торжественно данное обещание, и с тех пор я ни разу не слышала, чтобы он с досадой вспоминал о моем отказе.

Мы стали жить в доме Луиджи. Это был очаровательный уединенный домик, стоявший среди виноградников в трех четвертях льё от Патерно, по другую сторону Джаретты, на дороге в Ченторби. Ходили слухи, что Кантарелло уехал из Сицилии, и никто не видел его с того самого дня, когда он появился в церкви Таормины. Впрочем, ни убийство, ни кража так и не вышли наружу, и никто не подозревал, что смерть маркиза ди Сан Флоридио была не случайна.

В течение трех лет мы, Луиджи и я, были самыми счастливыми людьми на земле; единственным горем, которое мы пережили, стала потеря нашего первенца, но Бог послал нам второго сына, пышущего здоровьем и силой, и мало-помалу мы начали забывать о первой утрате, какой бы горькой она ни была. Наш второй ребенок, который был еще грудным младенцем, находился в Феминаморте, небольшой деревушке, расположенной примерно в двух льё от нашего дома, и по воскресеньям либо мы навещали его, либо кормилица привозила его к нам.

Однажды, в ночь со 2 на 3 декабря 1787 года, кто-то принялся колотить в дверь нашего дома; Луиджи встал и спросил, кто там стучит.

"Откройте, — послышался мужской голос, — я прибыл из Феминаморты, меня послала кормилица вашего ребенка".