Фердинандо заключил девушку в объятия.

— О да! Да! Да! — воскликнул он, осыпая ее поцелуями. — Да, будь спокойна, я вернусь.

Между тем сигнал повторился.

— Ты слышишь? — спросила Кармела. — Тебя ждут.

Фердинандо ответил, в свою очередь трижды хлопнув в ладоши, после чего моток веревок, переброшенный через стену, упал к его ногам.

Кармела испустила вздох, похожий на стон, и горе, переполнявшее ее душу, вырвалось наружу: она разразилась такими бурными и приглушенными рыданиями, что Фердинандо, уже сделавший шаг к веревочной лестнице, вернулся к девушке и, обвив ее стан рукой, а затем придвинувшись к ней, сказал:

— Послушай, Кармела, только скажи, и я останусь с тобой.

— Фердинандо, — ответила девушка, призывая на помощь все свое мужество, — ты сказал, что в этом подземелье скрыта какая-то странная тайна, возможно, кто-то погребен там заживо; только подумай, Фердинандо, только подумай; прошло уже две недели с тех пор, как Кантарел-ло погиб, а ты был ранен; уже две недели, о Боже, даже подумать страшно! Уезжай, Фердинандо, уезжай, ведь стоит мне задержать тебя хотя бы на миг, как ты, быть может, когда-нибудь предстанешь передо мной с суровым осуждающим видом и, быть может, впервые скажешь: "Кармела, это твоя вина". Уезжай же, уезжай!

С этими словами девушка бросилась к мотку веревок и развернула лестницу, которой суждено было отнять у нее все, что она любила на этом свете. Благодаря ясновидению, свойственному лишь женскому сердцу, она догадалась о том, что в часовне происходит какая-то страшная трагедия. Дон Фердинандо, которому до сих пор приходило в голову лишь то, что в часовне спрятаны какой-то похищенный клад или груда украденных вещей, начал осознавать, что там, возможно, таится нечто иное. Эти отчаянные крики, этот звон цепей, которые крестьяне приняли за стенания души Кантарелло, пришли ему на ум, и тогда он, в свою очередь, принялся укорять себя за то, что так долго медлил, и ему стали в полной мере ясны удивительная сила и возвышенное милосердие Кармелы, которая, вместо того чтобы удерживать своего возлюбленного, самоотверженно торопила его с отъездом. Он почувствовал, что еще сильнее любит ее и, сжимая ее в объятиях, произнес:

— Кармела, я клянусь тебе перед лицом Бога, который нас слышит...

— Никаких клятв! Никаких клятв! — воскликнула девушка, закрывая ему рот рукой. — Пусть тебя приведет обратно любовь, Фердинандо, а не данное мне обещание. Просто скажи мне: "Кармела, будь спокойна, я вернусь". Вот и все, и я буду верить в тебя, как верю в Бога.

— Будь спокойна, я вернусь, — шепотом сказал молодой человек, касаясь губами губ своей возлюбленной, — о да, я вернусь; если я не вернусь, то, значит, я мертв.

— В таком случае, — с улыбкой произнесла девушка, — будь спокоен, мы расстанемся ненадолго.

Пеппино во второй раз повторил тот же сигнал.

— Да-да, я иду! — вскричал Фердинандо, бросившись к лестнице и быстро поднявшись на гребень стены.

Оказавшись там, он обернулся и увидел, что девушка стоит на коленях, протягивая к нему руки.

— Прощай, Кармела! — крикнул он. — Прощай, моя жена перед Богом и вскоре перед людьми!

После этих слов он спрыгнул вниз с другой стороны стены.

— До свидания, — послышался слабый голос, — до свидания, я буду тебя ждать.

— Да-да, — отозвался Фердинандо.

Он вскочил на лошадь, приведенную Пеппино, вонзил шпоры ей в брюхо и устремился вместе со следовавшим за ним садовником по дороге, которая вела в Сиракузу: его переполняли опасения, что если он еще немного задержится, то у него уже не хватит духу уехать.

ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Бог уберег дона Фердинандо и Пеппино от всяких нежелательных встреч, и на рассвете они прибыли в Бельведере.

Не заезжая в деревню, они сразу же направились к садовой калитке, заперли лошадей в конюшне, взяли факелы, лом, клещи, напильник и пошли в часовню. Они никого не встретили на своем пути, поскольку суеверные страхи продолжали держать ее возможных посетителей на расстоянии, и вошли туда незамеченными.

Дон Фердинандо был глубоко взволнован, оказавшись там, где ему довелось испытать такое сильное волнение и подвергнуться такой страшной опасности; тем не менее он твердым шагом направился к потайной двери, но по дороге увидел следы засохшей крови Кантарелло, до сих пор алевшей повсюду на мраморных плитах в той части каменного пола, что прилегала к колонне, у подножия которой он упал. Дон Фердинандо отвернулся с невольным содроганием и обогнул это место, храня молчание и искоса глядя на след, мимоходом оставленный смертью, а затем направился к потайной двери и без труда открыл ее. Войдя в коридор, молодые люди зажгли факелы, прошли по нему дальше, спустились по лестнице и оказались перед второй дверью; они за одну минуту взломали ее, но, когда она распахнулась, оттуда пахнуло таким зловонием, что им пришлось сделать несколько шагов назад, чтобы глотнуть чистого воздуха. Затем дон Фердинандо велел садовнику вернуться обратно и оставить первую дверь открытой, чтобы наружный воздух мог проникать под эти подземные своды. Пеппино поднялся по лестнице, открыл дверь, закрепил ее и снова спустился в подземелье. Между тем дон Фердинандо, сгоравший от нетерпения, продолжал свой путь, и Пеппино увидел свет его факела далеко впереди; внезапно садовник услышал крик и бросился к своему хозяину. Дон Фердинандо стоял, прислонившись к третьей, только что открытой двери: его взгляду открылось такое ужасное зрелище, что он не смог удержаться от крика, на который и прибежал Пеппино.

Эта третья дверь вела в подвал с низким сводом, где находились три трупа: труп мужчины, прикованного к стене цепью, которой было опоясано его туловище; труп женщины, распростертой на матрасе, и труп ребенка, примерно полутора лет, лежавшего на трупе своей матери.

И тут молодые люди вздрогнули: им послышался какой-то стон.

Они тотчас устремились в подвал; мужчина и женщина были мертвы, но ребенок еще дышал: он припал губами к вене на материнской руке, и, по-видимому, кровь, которую он пил, продлила ему жизнь. Однако ребенок до того ослабел, что было ясно: если ему срочно не окажут помощь, для него все будет кончено; женщина, очевидно, умерла всего несколько часов тому назад, а мужчина — двумя-тремя днями раньше.

Дон Фердинандо немедленно принял решение, продиктованное серьезностью обстоятельств: он велел Пеп-пино взять ребенка, а затем, убедившись, что в этом зловещем подвале не осталось ни одной живой или мертвой души, за исключением незнакомых им обоим мужчины и женщины, захлопнул дверь, быстро вышел из подземелья, закрыл потайной вход и вместе со следовавшим за ним Пеппино направился в деревню Бельведере. По дороге Пеппино сорвал апельсин и выдавил из него сок на губы ребенка, который открыл глаза и тут же закрыл их вновь, поднеся к ним руки и жалобно застонав, по-видимому до боли ослепленный ярким дневным светом; но поскольку в то же самое время, страдая от жажды, он открыл рот, Пеппино повторил свой опыт, и ребенок, хотя и держа глаза по-прежнему закрытыми, казалось, начал приходить в чувство.

Дон Фердинандо отправился прямо к судье и подробно рассказал ему обо всем, что недавно произошло, предъявив умирающего ребенка в качестве доказательства своих слов; он призвал его последовать за ним в часовню, чтобы составить протокол и опознать умерших; после этого молодой человек пошел в сопровождении судьи к врачу, оставил ребенка на попечение его жены, и четверо мужчин направились в часовню.

С тех пор как Фердинандо и Пеппино покинули подземелье, там ничего не изменилось. Судья начал составлять протокол.

Труп, прикованный к стене, принадлежал мужчине лет тридцати пяти-тридцати шести, который, как видно, отчаянно пытался избавиться от своих оков, ибо он все еще тянул свои судорожно сжатые руки к устам своей жены; эти руки были испещрены следами его собственных укусов, скорее знаками отчаяния, чем голода. Врач установил, что со времени смерти мужчины прошло примерно два дня. Этот человек был ему совершенно незнаком, как и судье.