Множество планов, один безумнее другого, тотчас же промелькнули в уме молодого человека: он хотел подъехать прямо к незнакомцу, приставить к его груди пистолет и заставить его признаться, зачем он ходил в их семейную часовню; он хотел последовать за всадником, держась чуть позади него, а по прибытии в Бельведере приказать, чтобы его задержали; он хотел дождаться вечера, под покровом темноты помчаться в часовню и снова спрятаться в исповедальне, надеясь застигнуть незваного гостя врасплох; однако затем граф рассмотрел одну за другой трудности или, скорее, непреодолимые преграды на пути осуществления всех этих планов и признал, что они не только неустранимы, но и к тому же еще лишают его всякой надежды достичь своей цели. Тем временем человек в плаще проехал мимо.
Дона Фердинандо, отставшего от носилок и в неподвижности застывшего на дороге, как будто он и его лошадь окаменели, вывел из раздумий один из кампиери его матушки, осведомившийся от имени маркизы о причине этой странной остановки на тридцатипятиградусном солнцепеке. Дон Фердинандо ответил, что он любуется пейзажем, который отсюда кажется ему особенно живописным; затем, пришпорив лошадь, он догнал носилки маркизы.
Между тем одно успокаивало дона Фердинандо: незнакомец, несомненно собиравшийся в тот же вечер посетить их семейную часовню, очевидно, наведывался туда периодически, и, поскольку со времени его последнего визита прошло шесть дней, оставалось подождать еще столько же, чтобы снова его там застать. Таким образом, граф продолжал свой путь, отчасти успокоенный этой догадкой, которая в самонадеянном воображении молодости вскоре переросла в уверенность.
Прибыв в Катанию, маркиза обнаружила, что ее сестре стало намного лучше. Почтенная настоятельница монастыря, принимавшая архиепископа Палермо, который проезжал через Катанию, устроила в его честь роскошный пир и, отдавая дань угощению, переела меренг с вареньем. Проявления недуга были настолько угрожающими, что окружающие вначале решили, будто дни аббатисы сочтены, и поспешили написать об этом маркизе; однако болезнь вскоре отступила перед упорными атаками, которые одну за другой направляла против нее наука, и к этому времени жизнь достойной аббатисы была уже вне опасности.
Дона Фердинандо как племянника настоятельницы принимали в стенах монастыря, недоступного для мирян и предназначенного только для агниц Господних. Молодой граф никогда не видел столько черных глаз и белоснежных рук; от этого он пришел в такой восторг, что у него разбежались глаза; монашки же, со своей стороны, никогда еще не видели, даже через решетку приемной, столь элегантного кавалера, так что благочестивые девы пребывали в смятении. Наконец, по прошествии двух или трех дней, после того как дон Фердинандо уже успел обменяться с самыми хорошенькими из них не одним красноречивым взглядом и сунуть в руки наименее строгих не одну записку, маркиза объявила сыну, что ему следует быть готовым наутро отправиться вместе с ней в Сира-кузу. Известие об отъезде оторвало графа от его золотых грез и заставило пролиться немало слез в монастыре. Однако перед отъездом дон Фердинандо твердо пообещал своей тетушке, которую он видел впервые и полюбил с первого взгляда, что он снова навестит ее, как только это будет возможно. Весть об этом обещании немедленно распространилось по святой обители, и всеобщее отчаяние от предстоящей разлуки сменилось тихой грустью.
Если бы дон Фердинандо остался в Катании, в монастыре, которым управляла его почтенная тетушка, среди всех этих жгучих сицилийских глаз, самых прекрасных на свете, он, вероятно, забыл бы о нераскрытой тайне часовни, но, стоило молодому человеку вернуться в Сиракузу, он уже не мог думать ни о чем другом и, сославшись на очередной приступ страсти к охоте, снова помчался в загородный дом в Бельведере.
Незнакомец в плаще появлялся там опять, и садовник, будучи на этот раз начеку, проследил за ним и собрал о нем новые сведения; впрочем, эти сведения сводились к весьма расплывчатым пояснениям. Никто не знал, как звали человека в плаще, однако его считали очень добросердечным человеком, ибо всякий раз, приезжая в Бельведере, он щедро раздавал подаяния. Незнакомец обычно останавливался в доме крестьянина по имени Риццо. Садовник побывал у этого крестьянина и расспросил всех его домочадцев, но так ничего и не узнал, не считая того, что человек в плаще неоднократно навещал их, под предлогом поисков местопребывания наиболее бедных обитателей Бельведере. Он часто посылал хозяев за всевозможными продуктами, такими, как хлеб, ветчина и фрукты, а затем собственноручно раздавал их нуждающимся. Раза два-три этот мужчина приезжал вместе с молодым человеком, одетым в длинный плащ и имевшим всякий раз крайне печальный вид. Несмотря на все меры предосторожности, принятые этими людьми, крестьяне будто бы признали в этом юноше женщину и принялись подшучивать над незнакомцем в плаще, поздравляя его с такой удачей; однако мужчина плохо воспринял эту шутку и не терпящим возражений тоном ответил, что тот, кто с ним приехал и кого они приняли за женщину, это молодой священник, его родственник, который никак не может привыкнуть к жизни в семинарии, и поэтому время от времени приходится забирать его оттуда, чтобы он немного развеялся.
Прошли примерно две недели с тех пор, как незнакомец привозил в дом Риццо этого молодого человека или эту молодую женщину (несмотря на объяснения мужчины в плаще, у крестьян остались сомнения относительно пола одного из их гостей).
Понятно, что рассказанное не только не умерило любопытства молодого графа, а лишь еще больше разожгло его; поэтому начиная со следующей ночи он снова был на своем посту; но тот, кого он подстерегал, не явился ни в эту ночь, ни в следующую. Наконец, на третью ночь, седьмую со дня их встречи на проезжей дороге, дон Фердинандо услышал, как заскрипели петельные крюки, входная дверь открылась, а затем закрылась; мгновение спустя внезапно вспыхнул свет фонаря, словно его зажгли в самой церкви; этот фонарь, как и в первый раз, приблизился к исповедальне, и юноша узнал в его свете человека в плаще. Мужчина направился прямо к алтарю, приподнял верхнюю из трех его ступеней, достал оттуда какой-то предмет, который дон Фердинандо не смог разглядеть, подошел к стене и, по-видимому вставив ключ в замочную скважину, приоткрыл проделанную между двумя пилястрами потайную дверь, приведшую в движение часть каменной стены, а затем закрыл за собой эту дверь и исчез.
На этот раз дон Фердинандо вовсе не спал, так что сомневаться не приходилось: перед ним было явно не видение.
Молодой граф принялся размышлять над тем, что ему дальше делать. Если бы все происходило при свете дня, если бы поблизости находились свидетели, готовые рукоплескать его смелости, если бы его воодушевлял какой-нибудь порыв гордости, он дождался бы, когда незнакомец выйдет, подошел бы к нему и со шпагой в руке потребовал бы открыть ему секрет. Но стояла ночь, он был один, и рядом не было никого, кто мог бы одобрить то, как умело он приготовился к бою; поэтому дон Фердинандо прислушался к голосу благоразумия. И вот что подсказал ему этот голос.
Итак, незнакомец встал на колени перед алтарем и приподнял камень; из-под этого камня он достал некий предмет, должно быть ключ, так как с помощью этого предмета он открыл дверь. Уходя, мужчина непременно положит ключ на прежнее место и снова удалится на неделю, а то и больше. Следовательно, молодому графу лучше всего дождаться его ухода и взять ключ, а затем, в свою очередь, открыть дверь и проникнуть в подземелье.
Этот план был чрезвычайно простым, и не приходится удивляться, что он пришел в голову дону Фердинандо и тот остановил на нем свой выбор. При этом дон Фердинандо был в высшей степени храбрым и доблестным молодым человеком, хотя в этом и могли бы усомниться некоторые отчаянные головы, но, как уже было сказано, никто на него в эту минуту не смотрел и потому осторожность взяла верх над гордостью.
В итоге граф прождал около двух часов, но никто так и не появился. Наконец, когда часы пробили четыре часа утра, дверь открылась: человек в плаще вышел с фонарем в руке, снова подошел к алтарю, поднял камень, спрятал ключ, поправил ступеньку таким образом, чтобы нельзя было распознать, что она поднимается и опускается по желанию, вновь прошел в двух шагах от дона Фердинандо, задул огонь в фонаре, как в первый раз, и ушел, закрыв входную дверь; дон Фердинандо остался в церкви один, почти что посвященный в тайну незнакомца.
