С маркизой же все обстояло иначе: она не смыкала глаз до рассвета и слышала, как вернулся сын, но умолчала о его шалости, опасаясь, как бы ее любимого дона Фердинандо не стали бранить. К тому же в первых ночных отлучках сына всегда присутствует нечто лестное для материнского самолюбия.
Когда дон Фердинандо оказался у себя комнате, а затем и в своей постели, он вначале надеялся вознаградить себя за перерыв в сне, вызванный появлением таинственного незнакомца, но, стоило юноше закрыть глаза, как это видение снова и снова возникало в его памяти и, несмотря на то, что он изнемогал от усталости, все время гнало от него сон. Таким образом, молодой граф только и думал, что о своем ночном приключении, когда настала пора завтракать и ему надо было спуститься в столовую.
Мы уже говорили, что завтрак, как и надеялся дон Фердинандо, прошел для него без каких-либо осложнений; осмелев от снисходительности отца, граф с деланным безразличием обмолвился, что он отправляется охотиться в Пантанелли. Маркиз не стал чинить препятствий этому замыслу сына, и после завтрака граф отбыл в сопровождении охотничьей собаки, с ружьем в руке и ключом от часовни, пообещав матери принести ей к ужину целый поднос бекасов.
Граф обошел Пантанелли для очистки совести, а также для того, чтобы его гетры и собака оказались забрызганными грязью, и попытался подстрелить двух-трех бекасов, но промахнулся; добравшись до часовни, он устремился прямо к двери, открыл ее и запер за собой, так что никто его не заметил. И в этом нет ничего удивительного: был час пополудни, а в такое время на Сицилии не принято носиться по полям, если только Церера не превратила вас в ящерицу, как Стеллиона.
Несмотря на небольшие размеры окон и на то, что дневной свет, проникая внутрь лишь сквозь расписные стекла, ослаблялся, часовня была достаточно хорошо освещена, чтобы дон Фердинандо мог приступить к своим поискам. Прежде всего молодой граф направился к исповедальне, где накануне его одолел сон, а затем обратил свои взоры на алтарь, над которым у него на глазах склонялся человек в плаще. Он подошел к алтарю и принялся шарить по обеим сторонам от него, надеясь отыскать какое-нибудь входное отверстие, но ничего не нашел. Между тем собака графа упорно обнюхивала стену справа от дарохранительницы, словно учуяла какой-то след, и, поглядывая на хозяина, тихо и протяжно скулила. Дон Фердинандо, знавший, что чутье никогда не подводило его верного пса, больше не сомневался, что незнакомец прошел через эту часть стены; но, сколько он ни смотрел, ему так и не удалось отыскать никаких следов какого-нибудь отверстия, так что после часа бесплодных поисков дон Фердинандо покинул часовню, отчаявшись раскрыть обычными средствами тайну, которую она хранила.
Выйдя из часовни, молодой граф остановил свой выбор на единственном решении, которое ему оставалось принять, а именно, снова укрыться ночью в часовне, подстеречь там человека в плаще и, благодаря темноте, узнать его секрет. Этот замысел требовал некоторых подготовительных мер, а также определенной независимости и свободы, на что дон Фердинадо не мог надеяться в Сиракузе, где он пребывал под двойным надзором маркиза и маркизы; поэтому молодой человек немедленно выработал определенный план.
На обратном пути дон Фердинандо снова пошел через болота, где в изобилии водилась дичь, и поскольку он был хорошим стрелком, если только ничто не отвлекало его в тот миг, когда ему надо было целиться, то вскоре составил достойный набор бекасов, чирков и коростелей. Вернувшись домой, граф положил к ногам матери свою охотничью добычу и заявил, что недавняя прогулка доставила ему такое удовольствие, что, с позволения маркиза и маркизы, он рассчитывает провести несколько дней в Бельведере, где у него будет больше возможностей вволю поохотиться. Маркиз, становившийся очень покладистым всякий раз, когда ему не предстояло или не приходилось ехать в дорожных носилках, ответил, что он не возражает; маркиза попыталась было высказать какие-то замечания по поводу данного развлечения, но маркиз ответил ей, что, напротив, охота — это вполне аристократическая забава и, по его мнению, как нельзя лучше подобающая дворянину. Он сам, добавил маркиз, в свое время нередко предавался ей, да и у его предков это было излюбленное занятие. К тому же, даже в античные времена охота была уделом преимущественно людей благородного происхождения, причем из самых знатных семейств, и свидетельство тому — Мелеагр, который был сыном Ойнея и царем Калидона; Геркулес, который был сыном Юпитера и Семе-лы, и, наконец, Аполлон, который был сыном Юпитера и Латоны, то есть бога и богини, и, стало быть, принадлежал к безупречному роду как по отцовской, так и по материнской линии, а потому вполне мог бы, как и он, маркиз ди Сан Флоридио, по праву быть рыцарем Мальтийского ордена. Маркиз прекрасно понимал, что бекасам, коростелям и чиркам далеко до змея Пифона, Немейского льва и Калидонского вепря, но, в конечном счете, его сыну, каким бы отважным он ни был, приходилось убивать лишь то, что попадалось ему на пути, а если бы случайно его пес выследил бы какое-нибудь чудовище, то, по мнению отца, дон Фердинандо непременно предал бы монстра смерти.
Бедной матери нечего было возразить на эту ученую речь, поэтому она только вздохнула, поцеловала сына и посоветовала ему вести себя осмотрительно.
В тот же вечер дон Фердинандо обосновался в загородном доме маркиза ди Сан Флоридио, расположенном всего лишь в пятистах шагах от готической часовни, которая находилась на землях поместья.
Как бы велико ни было желание юноши тотчас же возобновить свой ночной опыт, ему пришлось отложить его до следующего дня. Молодому графу надо было изучить окрестности, раздобыть ключ от калитки парка и навести у соседей кое-какие справки.
Собранные им сведения оказались бесполезными. Соседи прекрасно помнили, что время от времени в Бельведере видели мужчину, чьи приметы совпадали с приметами того, о ком расспрашивал граф, но никто не знал этого человека. Тем не менее садовник пообещал собрать более достоверные сведения об этом незнакомце.
Как только стемнело, дон Фердинандо, вооруженный шпагой и парой пистолетов, вышел через садовую калитку, в одиночку добрался до часовни, запер за собой дверь, вошел в исповедальню, расположился там, словно часовой в будке, и просидел, не смыкая глаз, до рассвета, так и не увидев снова незнакомца в плаще и не став свидетелем какого-нибудь иного связанного с ним происшествия.
Граф проделывал этот опыт три ночи подряд, но так ничего и не добился. Дон Фердинандо начал склоняться к мысли, что все это ему приснилось и что его собака учуяла крысиный след.
И все же дон Фердинандо отнюдь не считал себя побежденным и собирался провести очередную ночь на своем обычном посту, как вдруг мать сообщила ему, что, как ей стало известно, ее сестра, настоятельница монастыря урсулинок в Катании, тяжело больна и что, решив навестить сестру, маркиза просила сына сопровождать ее в качестве кавалера. Хотя дон Фердинандо всецело руководствовался собственными прихотями, он был воспитан в традициях аристократического почитания родителей. Молодой человек наказал садовнику быть начеку и наблюдать во время его отсутствия, не появится ли снова в Бельведере чернобородый мужчина, после чего отбыл, чтобы предоставить себя в распоряжение маркизы.
Маркиза уезжала на следующее утро; она полагала, что сын поедет вместе с ней в дорожных носилках, но дон Фердинандо, ненавидевший этот способ передвижения, попросил разрешения сопровождать ее верхом. Это разрешение было ему даровано, ибо маркиз считал верховую езду не менее благородным занятием, чем охота, которая входит в число предметов, в высшей степени подобающих воспитанию дворянина.
Маркиза и граф отбыли в назначенный час, сопровождаемые своими кампиери. Когда они добрались до Мелил-ли, граф увидел человека, выезжавшего верхом из города и следовавшего по той же дороге, что и они, так что им неизбежно суждено было встретиться. По мере приближения всадника дон Фердинандо все внимательнее всматривался в его лицо: ему казалось, что он узнал незнакомца в плаще; когда расстояние между ними сократилось до двадцати шагов, у графа не осталось больше никаких сомнений.
