В главе, посвященной Мессине, мы рассказывали о землетрясении 1783 года и о его прискорбных последствиях. Маркиз ди Сан Флоридио стал одной из жертв этого печального события. Кровля его дворца обрушилась, и он был убит упавшей балкой; двое его слуг, Терезина и Гаэтано, выжили во время этого бедствия, оставшись целыми и невредимыми, несмотря на то, что Гаэтано, пытавшийся спасти хозяина, как говорили, оставался под развалинами дома больше часа. Таким образом, граф ди Сан Флоридио, представитель младшей ветви рода, оказался главой семейства, унаследовав титул и состояние своего старшего брата. Маркиз, умерший в ту минуту, когда он менее всего этого ожидал, унес тайну часовни с собой в могилу; однако следует сказать, что граф ди Сан Флоридио больше всего сожалел не об этом секрете, а о сумме в 50—60 тысяч серебряных дукатов наличными, которые, как известно, хранились в сундуках покойного и которые, несмотря на многократные поиски, так и не удалось найти. Бедный Кантарелло был в отчаянии из-за этой пропажи, ибо, заявлял он, готовый рвать на себе волосы, ее могли вменить в вину ему. Граф утешал Гаэтано изо всех сил, говоря, что преданность слуг семьи слишком хорошо известна, чтобы его могло коснуться подобное подозрение; в подтверждение своих слов он предложил Гаэтано занять подле него то место, какое тот прежде занимал подле его брата, но Кантарелло ответил, что, потеряв такого хорошего хозяина, он не желает больше никому служить. Тогда граф спросил, известна ли ему тайна часовни; Гаэтано заверил, что он ничего о ней не знает. После этого разговора граф предложил достойному слуге довольно значительную сумму, но тот отказался и удалился в окрестности Катании, и никто больше о нем ничего не слышал. Граф ди Сан Флоридио вступил во владение состоянием брата, которое было огромным, и принял титул маркиза.
С тех пор прошло десять лет, и маркиз ди Сан Флори-дио, заново отстроивший дворец своего брата, летом жил в Мессине, а зимой в Сиракузе; однако, где бы маркиз ни находился, он непременно заказывал в семейной часовне мессу за упокой души покойного. Эту мессу служили в тот самый час, когда произошло трагическое событие, а именно, в девять часов вечера.
Близилась десятая годовщина гибели маркиза, и ее собирались отметить с обычной торжественностью, но в этот раз на службе должен был присутствовать новый персонаж, играющий главную роль в этой истории. Это был молодой граф дон Фердинандо ди Сан Флоридио, которому недавно исполнилось восемнадцать лет и который, только что закончив учебу в колледже Палермо, прибыл домой лишь несколькими днями раньше.
Дон Фердинандо прекрасно знал, что он носит одно из самых славных имен и что ему предстоит стать наследником одного из самых крупных на Сицилии состояний. И потому он старался вести себя как истинный дворянин. Это был красивый молодой человек с иссиня-черными волосами, чей цвет, к сожалению, был скрыт под слоем пудры, которой тогда посыпали волосы, с карими глазами, греческим носом и белоснежными зубами; он ходил подбоченившись, слегка сдвинув шляпу набекрень, и очень любил смеяться над святынями, как это было принято в ту пору; что же касается остального, то юноша был превосходным наездником, искусным фехтовальщиком и плавал как рыба — словом, он умел все, чему учили в колледже для дворянских детей. Правда, говорили, что к этим традиционным занятиям прекрасные дамы Палермо добавили иные уроки, к которым граф Фердинандо пристрастился не меньше, чем к тем, какие он столь блестяще усвоил, хотя эти женские уроки и не значились в школьной программе. Одним словом, молодой, красивый и храбрый граф вернулся в Сиракузу, находясь в том удалом возрасте, когда всякий мужчина полагает, что ему суждено стать героем какого-нибудь романа.
Между тем настала десятая годовщина гибели маркиза. Отец и мать графа за три дня до этого известили сына о предстоящей траурной церемонии, чтобы он к ней подготовился. Дон Фердинандо, который редко посещал церковь и, как мы уже говорили, был отъявленным вольтерьянцем, предпочел бы освободиться от этой повинности, но он понимал, что нельзя уклониться от выполнения родственного долга и что всякая выходка такого рода по отношению к дяде, от которого он получил в наследство сто тысяч ливров годового дохода, была бы крайне неприличной. К тому же молодой человек надеялся, что эта церемония привлечет в маленькую часовню, сколь бы уединенной она ни была, какую-нибудь прекрасную даму из Сиракузы или какую-нибудь хорошенькую крестьянку из Бельведере, и, таким образом, траурный наряд, который ему придется надеть по этому печальному случаю, так или иначе не останется незамеченным. Итак, дон Фердинандо вполне спокойно смирился с обстоятельствами и, посадив отца и мать в дорожные носилки, столь решительно вскочил в свои, словно собирался на бал, где ему предстояло участвовать в кадрили.
Попутно расскажем немного об этом прелестном способе путешествия. На Сицилии существуют лишь три средства передвижения: экипаж, мул и дорожные носилки.
Экипаж в древней Тринакрии представляет собой то же самое, что и в других местах, если не считать того, что он сохранился здесь в виде кареты, а такое несказанно порадовало бы славного герцога де Сен-Симона, если бы, дабы покарать нынешних грешников, Господь позволил ему вернуться на этот свет. Кареты созданы для улиц, по которым можно ездить в каретах, а также для дорог, по которым можно путешествовать в экипаже; в каждом городе найдется то или иное количество проезжих улиц, и я затрудняюсь назвать их число. Что же касается проезжих дорог, то их сосчитать проще, поскольку существует всего одна такая дорога: она ведет из Мессины в Палермо и обратно. Таким образом, если у вас иной маршрут, то вам придется ехать на муле или в дорожных носилках.
Всем известно, что значит ехать на муле, и, стало быть, мне незачем распространяться о таком способе путешествия, но людям обычно невдомек, что значит ехать в носилках, по крайней мере, так, как понимают это на Сицилии.
Дорожные носилки — это большой портшез, рассчитанный, как правило, на двух человек, которые, вместо того чтобы сидеть бок о бок, как в современных двухместных экипажах, располагаются друг против друга, как в наших старинных колясках визави. Этот портшез ставят на парные оглобли, которые прилаживают к спинам двух мулов: один из слуг ведет первого, за которым просто следует второй. В итоге движение носилок, тем более в стране со столь пересеченной местностью, как Сицилия, довольно точно уподобляется килевой качке корабля и точно так же вызывает морскую болезнь. Поэтому каждого, как правило, охватывает неприязнь к людям, с которыми он путешествует подобным образом. По прошествии часа, проведенного в носилках, вы начинаете препираться со своим лучшим другом, а к концу первого дня пути ссоритесь с ним навеки. Если бы Дамон и Пифий, эти античные образцовые друзья, пустились в путь из Катании в дорожных носилках, то, приехав в Сиракузу, они непременно стали бы драться на дуэли и по-братски убили бы друг друга, точь-в-точь как Этеокл и Полиник.
Поэтому маркиз и маркиза вышли из носилок, бранясь, и муж даже не подумал подать жене руку, так что маркизе пришлось позвать своих слуг, чтобы они помогли ей спуститься. Что же касается молодого графа, то он ловко спрыгнул из своих носилок на землю, достал из кармана красивое зеркальце, чтобы убедиться, что его прическа не растрепалась, поправил свое жабо, аристократически взял под левую руку шляпу и вошел в маленькую церковь вслед за своими благородными родителями.
Вопреки ожиданиям молодого графа, в часовне не было ни единой души, за исключением священника, ризничего и певчих. Дон Фердинандо хмуро огляделся, три-четыре раза вполне непринужденно обошел церковь и, решив, что стоять на коленях крайне неудобно, в конце концов уселся в исповедальне, где, еще прежде убаюканный покачиванием дорожных носилок, вскоре уснул.
Граф спал, как и подобает это делать в восемнадцатилетнем возрасте. Поэтому он проспал всю заупокойную службу, и его не разбудили ни серпент, ни орган, ни "De Profundis"[39]. Когда богослужение закончилось, маркиза принялась повсюду разыскивать сына и даже вполголоса звать его; однако маркиз, все еще пребывавший в дурном настроении после поездки, повернулся к жене и сказал, что ее сын — распутник, которого она балует своей непомерной материнской слабостью, и что ему совершенно ясно: если тот исчез, то искать его следует вовсе не в церкви. Бедной матери нечего было на это ответить: отсутствие молодого человека на столь торжественной церемонии свидетельствовало против него; она опустила голову и вышла из часовни. Выйдя вслед за ней, маркиз закрыл входную дверь на ключ, и они снова сели в носилки, собираясь вернуться в Сиракузу. Маркиза заглянула в носилки сына, надеясь его там увидеть, но она ошибалась: в носилках никого не было. Тогда она велела носильщикам дожидаться дона Фердинандо, однако маркиз, высунув голову из дверцы, заявил, что раз граф счел уместным уйти, не сказав, куда направляется, то он вернется пешком; впрочем, это не было таким уж большим наказанием, поскольку часовня находилась не более чем в одном льё от Сиракузы.
