Плутон, только что похитивший Прозерпину, увозит ее на своей колеснице, не зная толком, куда он ее везет; наконец, он оказывается в окрестностях Ортигии. Вот текст переводчика.

Там-то жила — от нее происходит и местности имя —

Нимфа, в Сицилии всех знаменитее нимф, Кианея.

Вот, до полживота над поверхностью водной поднявшись,

Деву узнала она. "Не проедете дальше! — сказала. —

Зятем Цереры тебе не бывать против воли богини;

Просьбой, не силою взять ты должен был деву. Коль можно С малым большое равнять, — полюбил и меня мой Анапис,

Все ж он меня испросил, я в брак не со страха вступила". Молвила нимфа и их, в обе стороны руки раздвинув,

Не пропустила. Сдержать тут гнева не мог уж Сатурний. Страшных своих разогнал он коней и в бездну пучины Царский скиптр, налету закрутившийся, мощной рукою Кинул, — и, поражена, земля путь в Тартар открыла И колесницу богов приняла в середину провала.

А Кианея, скорбя, что похищена дева, что этим Попрано право ее, с тех пор безутешную рану Носит в безмолвной душе и вся истекает слезами.

В воды, которых была божеством лишь недавно великим,

Вся переходит сама, утончаясь; смягчаются члены,

Кости — можно согнуть, и ногти утратили твердость,

Что было тоньше всего становится первое жидким, —

Пряди лазурных волос, персты ее, икры и стопы.

После, как члены она потеряла, в холодные струи Краток уж был переход. Бока, спина ее, плечи И ослабевшая грудь — все тонкими стало ручьями.

Вот наконец, вместо крови живой, в изменившихся жилах Льется вода, и уж нет ничего, что можно схватить бы.^[37]

Этот перевод пользовался грандиознейшим успехом в особняке Рамбуйе. Мадемуазель де Скюдери расценивала приведенный нами фрагмент как важнейшую часть произведения; Шаплен наслаждался им, а мадемуазель Поле сама обращалась в ручей всякий раз, когда этот отрывок читали в ее присутствии.

По всей видимости, брак Анапо и Кианеи оказался удачным, ибо берега русла, по которому они текут вместе, поистине восхитительны. Это настоящие стены зеленых зарослей, которые изгибаются дугой, образуя прохладный и сумрачный свод. Время от времени казалось бы нарочно проделанные просветы, хотя на самом деле они сотворены природой и случаем, позволяют разглядеть на левом берегу развалины Эпипол, а на правом — руины построенного Гелоном храма Юпитера Урия, от которого сохранились лишь две колонны. Именно в этом храме стояла знаменитая статуя под золотым покрывалом, которое присвоил себе Дионисий, используя хитроумный предлог, что оно было слишком тяжелым для лета и слишком холодным для зимы. Верресу, собиравшему предметы искусства, статуя без покрывала понравилась даже больше, и он отправил ее в Рим. Это было одно из трех прекраснейших изваяний античного мира: двумя другими, как известно, были статуи Венеры Каллипиги и Аполлона.

Во времена Мирабеллы, сицилийского писателя, сочинявшего в начале XVII века, еще стояли семь колонн этого храма; они были цельными, и их высота составляла двадцать пять ладоней.

Примерно напротив этих колонн можно пройти под одноарочным мостом, переброшенным через Анапо, и, сделав еще сто шагов, оказаться на месте слияния обеих рек. Из соображений галантности мы оставили Анапо справа от себя и отправились дальше по берегу Кианеи.

Впрочем, нет ничего более дивного, чем бесконечные извивы этой очаровательной реки с берегами, сплошь заросшими папирусом, этим царем тростников. То это прелестные маленькие озера с различимым дном; то быстрый поток с крутыми берегами, в журчании которого слышится голос самой нимфы, все еще рассказывающей Овидию о своем печальном преображении; то маленькие островки, населенные множеством водяных птиц, которые улетали при нашем приближении или ныряли в заросли тростника, где мы могли следить за их бегством по тому, как эти дебри гибкого зыбкого камыша колыхались от их движения. Таким образом мы примерно в течение часа поднимались вверх по течению, пока не добрались до источника, с которого начинается ручей, — большого водоема окружностью примерно в сто футов. Именно здесь Плутон ударил оземь своим трезубцем и скрылся в преисподней. Поэтому ходят слухи, что этот источник — пропасть, дна которой никто никогда не мог обнаружить. Местные жители называют его Ла Пизма. Вокруг этого источника карфагеняне некогда разбили свой лагерь.

На обратном пути граф ди Гаргалло приказал нашим матросам ненадолго остановиться в восхитительном месте, защищенном со всех сторон от солнца густыми зарослями папируса, стебли которого при малейшем ветре грациозно качают своими косматыми головками. По преданию, именно здесь происходила сцена с сестрами Калли-пигами.

Сестры Каллипиги были, как известно, жительницами Сиракуз. Это были не только две самые богатые в городе наследницы, но и две самые прекрасные девушки, каких только можно было увидеть от Мегары до мыса Пахин. Среди даров, какими наградила их щедрая природа, были те самые пышные формы, благодаря которым они получили свое имя. И вот как-то раз, когда сестры купались вдвоем в том самом месте, где мы находились, между ними разгорелся спор, причем каждая утверждала, что красотой превосходит другую. Поскольку самим спорщицам трудно было разрешить эту тяжбу, они позвали пастуха, пасшего поблизости стадо. Пастух не заставил дважды подавать ему знак; он прибежал, и обе сестры, выйдя из воды и представ перед ним во всей своей ослепительной наготе, попросили его рассудить их. Новоявленный Парис долго смотрел на них, переводя свой пылающий взор с одной на другую не в силах принять решение; наконец, он высказался в пользу старшей сестры. Она же, придя в восторг от этого решения, предложила пастуху руку и сердце, которые, как нетрудно понять, он принял с благодарностью. Ну а та, что была моложе, сделала такое же предложение младшему брату судьи, ибо он, явившись сразу же после того как пастух вынес приговор, заявил, что опровергает его. После этого четверо молодых людей воздвигли храм в честь Красоты; а поскольку каждый из них продолжал отстаивать свое мнение, обе соперницы решили предоставить судить о них последующим поколениям: они заказали у двух лучших скульпторов своего времени две статуи Венеры, которые по сей день носят их имя; одна из этих статуй находится в Неаполе, а другая — в Сиракузе. С тех пор минуло две тысячи триста лет, а последующие поколения, все еще пребывающие в сомнении, до сих пор не вынесли решения в пользу одной из сестер: "Adhuc sub judice lis est^[38]", как сказал Гораций.

Что за благословенные времена, когда пастухи женились на принцессах! Да еще каких принцессах!

ГОТИЧЕСКАЯ ЧАСОВНЯ

Читатель помнит ту маленькую готическую часовню, которую показал мне проводник с высоты Эпиполийско-го холма и на которую я не хотел идти смотреть из-за стоявшей тогда сенегальской жары. Эта часовня принадлежала семейству Сан Флоридио. Построенная одним из предков теперешнего маркиза, она служила прежде всего местом погребения членов этого семейства. Существовало старинное предание об этой часовне, в которой якобы находились не только склепы: ходили слухи о неведомых подземельях, где будто бы укрывался один из графов ди Сан Флоридио в период войн с испанскими арагонцами, войн, во время которых присущий ему патриотизм обрекал его на смерть. По преданию, граф просидел в этом убежище десять лет, и его регулярно кормили там старые слуги, которые с риском для собственной жизни каждую вторую ночь приносили ему в подземелье питье и еду. Граф ди Сан Флоридио десятки раз мог спастись бегством и добраться до Мальты или Франции, но он так и не согласился покинуть Сицилию, не теряя надежды, что для нее пробьет час свободы, и полагая, что ему надлежит быть здесь по первому сигналу.

В 1783 году еще были живы двое отпрысков мужского пола этого семейства: маркиз и граф ди Сан Флоридио. Маркиз жил в Мессине, а граф — в Сиракузе. Маркиз был бездетным вдовцом, и подле него находились только двое слуг: девушка из Катании, лет восемнадцати—двадцати, по имени Терезина, прежде служившая его покойной жене, а также мужчина не старше тридцати лет, которого звали Гаэтано Кантарелло, последний из рода верных слуг, столь убедительно доказавших некогда свою преданность прежнему маркизу и из поколения в поколение проживавших в доме главы семьи. Только этот глава семьи был посвящен в тайну подземелья, тайну, которую он должен был передать своему сыну и которую он хранил в тем большем секрете, что рано или поздно маркизам ди Сан Флоридио, неизменно пребывавшим в стане патриотов, могло снова понадобиться это никому не известное убежище.