Как бы то ни было, театр по-прежнему здесь, он существует, и этого нельзя отрицать; именно в нем Гелон собрал вооруженный народ и, придя туда один, без оружия, стал давать ему отчет о своем правлении. Агафокл собрал в нем сиракузян после убийства первых лиц города, и, как уверяет Плутарх, туда часто приходил старый и слепой Тимо-леонт, чтобы советами своего разума поддержать тех, кого он освободил силой своих рук.
К тому же нет ничего более живописного, чем эти дивные развалины, которыми завладел какой-то мельник и которых никто у него не оспаривает. Он спокойно ведет здесь хозяйство, нисколько не помышляя о достопамятных событиях, какие он попирает ногами. Воды древнего неаполитанского акведука, ход течения которых был изменен, шумно вытекают из трех маленьких арок и, разбившись на небольшие водопады в двух первых ярусах театра, самым прозаическим образом заставляют вертеться мельничное колесо; выполнив это действие, чересчур полноводный поток растекается по всему сооружению, струится, разбиваясь о камни, и вытекает множеством серебристых протоков, сверкающих посреди рожковых деревьев, алоэ и опунций. В глубине, за равниной, где волнами расстилаются оливковые рощи, виднеется Сира-куза; за Сиракузой раскинулось море.
Зрелище было великолепное. Жаден остановился здесь, чтобы сделать зарисовку. Я помог ему устроиться, а затем расстался с ним, чтобы продолжить прогулку, пообещав вернуться за ним туда, где я его оставил.
Я шел по дороге, ведущей из Сиракузы в Катанию и отделяющей Ахрадину от Тихеи, не находя на ней следов других развалин, кроме тех, что прилегают к самой скале. Здешние дома строили без фундамента, укладывая камень к камню, только и всего; следы их контуров просматриваются, хотя и не без труда. Гораздо легче распознать улицы: колеи, оставленные колесами, служат путеводной нитью и уверенно направляют взгляд. Помимо обломков домов и следов колесниц, на земле до сих пор видны многочисленные ямы разных размеров: очевидно, это были колодцы, водоемы, бассейны, бани и акведуки.
Дойдя до Скала Пупальо, мы, вместо того чтобы спуститься к порту Тротилу, ныне Стентино, не представляющему собой ничего интересного, снова поднялись к Эпиполам, следуя вдоль руин древней стены, которую, как уверяют, шестьдесят тысяч человек построили за двадцать дней по приказу Дионисия.
Эпиполы, как свидетельствует их название, это крепость, возведенная на вершине холма и возвышающаяся над четырьмя другими кварталами Сиракуз. Дата ее строительства неизвестна; известно лишь, что она уже существовала во времена Пелопоннесских войн. Афиняне во главе с Никием захватили крепость и разместили в ней свои склады, но были почти тотчас же изгнаны оттуда своими извечными врагами спартанцами, которые переправились через море и явились на помощь сиракузянам. После изгнания тиранов ее захватил Дион, построивший новые укрепления в придачу к прежним. У подножия Эпипол находятся каменоломни Дионисия Младшего.
Мы поднялись на вершину Эпиполийского холма, украшенного в наши дни телеграфом, который в ту минуту отдыхал с ленивым видом, радовавшим глаз, при том, что другой телеграф продолжал без конца посылать ему сообщения. Мы тихо открыли входную дверь и увидели безмятежно спящих телеграфистов. После этого нам стало понятно, почему бездействует их аппарат.
С высоты Эпиполийского холма, если повернуться спиной к морю, по правую руку от себя видишь равнину, где стоял лагерем Марцелл, а по левую — все течение реки Анапо. На заднем плане этой картины амфитеатром возвышается Бельведере, очаровательная деревушка, казалось, спящая в тени оливковых деревьев с таким же наслаждением, с каким телеграфисты спали в тени своего аппарата.
Проводник обратил мое внимание на маленькую готическую часовню, расположенную в пятистах шагах от деревни, на берегу реки Анапо, и предложил мне ее посетить, так как около полувека тому назад там произошла некая страшная история. Я ответил, что прекрасно вижу отсюда часовню и охотно удовлетворился бы страшной историей, если он соблаговолит мне рассказать ее. Проводник заметил в ответ, что история эта длинная и в высшей степени интересная, а потому, по совести говоря, она не должна идти в счет дневной платы, составляющей полпиастра. Я успокоил чичероне, заверив его, что он получит полпиастра за день работы и еще полпиастра за историю. После этого проводник больше не возражал и приступил к рассказу, к которому мы вернемся в следующей главе.
Прошло уже больше часа. Время близилось к полудню; солнце было в зените и безжалостно испепеляло меня сорокаградусной жарой, в которую вносили свой вклад раскаленные плиты Тихеи. Я подумал, что пора возвращаться к Жадену и отправляться вместе с ним обратно в Сиракузу. Итак, я добрался до театра, где, к своему великому изумлению, обнаружил только стул своего спутника, но не увидел ни его папки для эскизов, ни его солнечного зонта. У меня возникли опасения, что Жаден стал жертвой какой-то страшной истории, вроде той, которую только что поведал мне проводник, как вдруг я заметил, что мой друг восседает верхом на большой ветке роскошного фигового дерева, дававшего ему одновременно тень и пищу. Я подошел к Жадену и заметил ему, что мельник, которому принадлежит дерево, может посчитать вольности, какие тот себе позволяет, очень странными; однако Жаден гордо заявил в ответ, что он чувствует себя здесь как дома и что за десять грано он приобрел право есть фиги вволю и даже набивать ими карманы. Эта сделка показалась мне невыгодной для мельника, так как в панбархатной куртке Жадена было одиннадцать карманов разных размеров.
Мы вернулись в город таким быстрым шагом, что промокли насквозь, словно искупались в одном из трех сиракузских портов. Это объяснило мне превращение Аретузы и Кианеи в ручьи: стоило нам провести еще час на этом восхитительном солнце, и мы бы тоже безусловно обратились в реки.
Господин ди Гаргалло предвидел, что в эту страшную жару нам вряд ли захочется немедленно отправляться в путь. Поэтому он заказал лодку только на три часа дня, что давало нам полчаса на ванну и полтора часа на отдых. Таким образом, когда матросы пришли нам сказать, что все готово, мы были свежими и бодрыми, как будто со вчерашнего дня не покидали постелей.
На сей раз мы пустились в плавание из Большой гавани. Именно здесь произошло знаменитое морское сражение между афинянами и сиракузянами, в котором было сожжено двадцать и потоплено шестьдесят афинских кораблей. В наши дни весь сиракузский морской флот состоит из десяти—двенадцати лодок наподобие той, в которую мы сели.
Прежде всего мы посетили реку Алфей: по месту и почет. Как уже было сказано, после того как река Алфей исчезает возле Олимпии, она снова появляется в Большой гавани, в двухстах шагах от источника Аретузы; на поверхности моря заметно бурление его волн, и, как говорят, если опустить в него на некоторую глубину бутылку, то она заполняется пресной и вполне пригодной для питья водой. К сожалению, мы не смогли это проверить, так как у нас не было необходимых предметов для проведения опыта.
После этого мы направились напрямую через гавань к устью Анапо, еще одного речного потока, определенным образом отмеченного в мифологии, хотя своей известностью Анапо обязан в большей степени реке Кианее, с которой он сливается, чем себе самому. В самом деле, река Кианея, впадающая в Анапо приблизительно в четверти льё от его устья, носит имя самой аристократичной из нимф, наяд и дриад. Никто ничего не знает в точности о ее отце и матери, но достоверно известно, что она была родственницей другой Кианеи, дочери речного потока Меандра, превращенной в скалу за то, что она не захотела слушать прекрасного юношу, который был страстно влюблен в нее и покончил с собой в ее присутствии, но его смерть не вызвала у нее ни малейшего волнения. Поспешим добавить, что наша Кианея отнюдь не отличалась таким твердым закалом; поэтому она была обращена в источник, что было некогда обычным превращением для чувствительных душ. Вот каким образом произошло это достопамятное событие. Мы предоставляем рассказать о нем г-ну Ренуару, переводчику "Метаморфоз" Овидия. Этот отрывок, датируемый 1628 годом, должен дать представление о том, как понимали античность в середине царствования Людовика XIII, прозванного Справедливым, но не потому, как можно было бы подумать, что он велел казнить господ де Марильяка, де Бутвиля, де Сен-Мара, де Ту и де Монморанси, а потому, что он родился под знаком Весов.
