Это послужило поводом для одного курьезного недоразумения.

В 1806 году граф фон Ведер, немец старой закалки, на что указывает его имя, отправился из Вены на Сицилию; он поднялся на борт судна в Триесте, высадился в Анконе, посетил Рим, сделав там остановку, как и затем в Неаполе, чтобы взять несколько рекомендательных писем, после чего снова отправился в плавание и высадился в Катании.

Граф фон Ведер давно знал о существовании монастыря святого Николая, и ему было известно, что один из послушников местной братии слывет лучшим поваром во всей Сицилии. Поэтому граф фон Ведер, будучи чрезвычайно утонченным гурманом, не преминул заручиться в Риме у одного кардинала, с которым он обедал у австрийского посла, рекомендательным письмом к настоятелю монастыря святого Николая. Письмо было убедительным: графа рекомендовали в нем как благочестивого и ревностного паломника и просили дать ему в монастыре приют на все то время, какое ему угодно будет там провести.

Граф был человек ученый, но на немецкий лад, то есть он прочел огромное количество совершенно забытых ныне книжек и, таким образом, мог в подтверждение своих суждений, какими бы ошибочными и нелепыми они ни были, назвать определенное количество неизвестных имен, придававших его парадоксальным утверждениям своего рода педантское величие. Так вот, среди этих книжек находился перечень бенедиктинских монастырей, разбросанных по всему свету, и наш герой вычитал в нем и с цепкостью, свойственной зарейнскому уму, запомнил, что устав бенедиктинцев монастыря святого Николая в Катании предписывает им, как я уже говорил, селиться на крайнем рубеже reggione coltivata^[15] и на переднем крае reggione nemorosa^[16]. Поэтому, когда граф обратился к одному из погонщиков мулов, чтобы тот отвез его в монастырь святого Николая, и этот погонщик спросил у него, в старый или новый монастырь его отвезти, тот решительно ответил:

— A San Nicolo sull'Etna^[17].

Этим ограничивались познания графа в итальянском языке.

Указание было четким и ясным, и не понять его было нельзя; между тем погонщик осмелился на возражения, но граф заставил его замолчать, заявив: "Я карашо заплачу". Извечная сила подобных доводов хорошо известна: погонщик поклонился графу и полчаса спустя вернулся с мулом.

— Как пыть? — спросил граф.

— О чем это вы, ваша светлость? — ответил погонщик, который, будучи проводником, понимал все языки.

— Как пыть? А мой пагаж?

— Ваша светлость хочет взять свой багаж?

— Щерт побери!

— О! — воскликнул погонщик. — Вы, ваша светлость, могли бы оставить его в гостинице: так было бы надежнее.

— Видите ли, я никогта не оставлять мой пагаж, — отозвался немец.

Погонщик мулов сделал едва заметный жест, означавший: "Воля ваша", и отправился за вторым мулом. Однако, после того как мул был навьючен, честный проводник счел своим долгом порядочного человека высказать последнее замечание:

— Значит, вы, ваша светлость, так решили?

— Конечно, — ответил граф, засовывая пару огромных пистолетов в седельную кобуру своего мула.

— Ваша светлость едет в старый монастырь святого Николая?

— Я туда еду.

— Стало быть, у вашей светлости есть друзья в старом монастыре святого Николая?

— Я иметь письмо к начальнику.

— Ваша светлость хочет сказать: к атаману?

— К начальнику, я тебе говорю!

— Гм-гм! — хмыкнул сицилиец.

— Притом я карашо заплачу, я карашо заплачу, понимаешь, шельма?

— Простите, — продолжал проводник, — но раз вы, ваша светлость, так добры, не будет ли вам угодно заплатить мне заранее?

— Заранее! Почему так?

— Потому что уже три часа, потому что мы не доберемся туда до темноты и потому что мне хотелось бы сразу же вернуться.

— В темноте? — повторил граф. — Но ведь ф монастыре ушинают?

— В монастыре?

— Да, святого Николая.

— О! Конечно, ужинают; накрытый стол там даже скорее можно увидеть ночью, чем днем.

— Шутники! — воскликнул граф, на лице которого промелькнула улыбка чревоугодника. — Держи, вот тепе за карошую новость.

С этими словами он достал из туго набитого кошелька два пиастра и вручил их проводнику.

— Спасибо, — ответил погонщик, который, получив свое, не имел более никаких возражений.

— Карашо! А теперь поехали? — сказал граф.

— Как вам будет угодно, ваша светлость.

Проводник помог немцу забраться на мула и пустился в путь, затянув какую-то песнь, гораздо больше похожую на покаянный псалом, чем на тарантеллу; однако граф был слишком поглощен мыслями о предстоящей трапезе, чтобы обратить внимание на то, что музыкальное вступление к ней звучало на редкость уныло.

Они почти не разговаривали в пути. Проводник, видя уверенность графа, подкрепленную парой огромных пистолетов в его седельной кобуре, в конце концов подумал, что немец находится в наилучших отношениях с обитателями старого монастыря святого Николая и что он, возможно, даже принадлежит к какой-нибудь банде из Богемии, состоящей в деловых отношениях с сицилийскими бандитами. К тому же он знал, что лично ему бояться нечего, так как разбойники обычно считают погонщиков мулов неприкосновенными, тем более, разумеется, когда те привозят им таких выгодных клиентов, каким, очевидно, был граф.

Однако погонщик под тем или иным предлогом останавливался в каждой деревне, встречавшейся на их пути. По-видимому, он делал это для очистки совести, чтобы дать графу время одуматься и вернуться обратно, если ему это будет угодно. Однако во время каждой остановки граф, томимый голодом, все более настойчиво повторял:

— Фперед; поехали, фперед, der teufel!^[18] Так мы никогда не приедем.

Немец уезжал, провожаемый изумленными взглядами местных крестьян, которые, узнав от проводника о цели этого странного паломничества, не могли понять, как кому-то могло прийти в голову добровольно отправляться в старый монастырь святого Николая.

Так они проследовали через деревни Травина, Санта Лючия ди Катарика, Масса Аннунциата и Николози. Приехав в эту последнюю деревню, проводник предпринял последнюю попытку.

— Ваша светлость, — сказал он, — на вашем месте я бы поужинал и заночевал здесь, а завтра, не спеша, один пошел бы в старый монастырь святого Николая.

— Разве ты не говорил, што я найти в монастыре каро-ший ушин и карошую кровать?

— Конечно, черт возьми! — ответил проводник. — Если только там согласятся вас принять.

— Но я же говорить тебе, что у меня айн письмо к начальнику.

— К атаману?

— Нет, к начальнику.

— Ну что ж, — сказал проводник, — раз уж вы непременно этого желаете...

— Конечно, желаю.

— В таком случае поедемте.

И оба путника отправились дальше.

Между тем, как и предупреждал погонщик мулов, стемнело; ночь была безлунной, и на расстоянии четырех шагов впереди ничего не было видно. Однако, поскольку проводник превосходно знал местность, им не грозило заблудиться. Они свернули на едва заметную тропу, уходившую вправо, в поля, а затем, постепенно отдаляясь от возделанных земель, вошли в лес. По прошествии часа ходьбы путники увидели впереди темную громаду, в окнах которой не было заметно никакого света.

— Вот и старый монастырь святого Николая, — вполголоса сказал погонщик мулов.

— О! — воскликнул граф. — Фот айн монастырь ф очень печальном состоянии.

— Если вам угодно, — живо откликнулся проводник, — мы можем вернуться в Николози, и, если вы не хотите ночевать на постоялом дворе, там есть один добрейший человек, господин Джемелларо, который не откажет вам в ночлеге.

— Я его не знать. К тому же я хочу идти ф монастырь святого Николая, а не ф Николози.

— Zerebello da tedesco^[19], — пробормотал сицилиец.

Затем, подстегивая обоих мулов, он двинулся дальше.

Несколько минут спустя они оказались у ворот монастыря.

Вблизи монастырь выглядел ничуть не более утешительно. Это было древнее сооружение XII века, и губительные последствия каждого из многочисленных иноземных вторжений, происходивших со времени его основания, были легко различимы на его стенах. На одном из его камней были высечены даты всех пожаров и землетрясений, случившихся на его веку. По ряду зазубрин, которые явственно выделялись на фоне темно-синего неба, усыпанного звездами, было нетрудно понять, что часть строений разрушилась. Однако стены* окружавшие здание, казалось, поддерживались в довольно хорошем состоянии, и в них были проделаны бойницы, придававшие обители святого Николая скорее облик крепости, чем монастыря.