Другая площадь чуть более живописна, так как она отличается чуть более неправильной формой. Посреди площади возвышается мраморный фонтан, увенчанный фигурой слона из базальта, а на спине слона высится гранитный обелиск. Египетского ли происхождения этот обелиск, или нет? Вот серьезный вопрос, вызывающий споры у сицилийских археологов. Как бы там ни было, египетский он или нет, одно не вызывает сомнений: он украшал спину в античном цирке, раскопанном в 1820 году.

Именно на этой площади я спросил у нашего проводника, знаком ли он с г-ном Беллини-отцом. Услышав этот вопрос, чичероне живо обернулся и, указав мне на какого-то старика, проезжавшего мимо в небольшой коляске, запряженной одной лошадью, сказал:

— Смотрите, вот он как раз едет за город.

Я побежал к коляске и остановил ее, полагая, что человек, сообщающий отцу о его сыне, тем более о таком сыне, никогда не нарушает правил приличия. В самом деле, стоило мне вымолвить лишь слово, как старик взял меня за руки и осведомился, действительно ли я знаком с его сыном. Тогда я извлек из бумажника рекомендательное письмо, которое перед самым моим отъездом из Парижа вручил мне Беллини и которое было адресовано герцогине ди Нойя, и спросил, узнает ли он этот почерк. В ответ бедный отец выхватил письмо у меня из рук и расцеловал адрес на конверте; затем он повернулся ко мне и сказал:

— О! Вы не знаете, до чего мой сын добр ко мне! Мы небогатые люди, так вот, после каждого его успеха я получаю от него какой-нибудь подарок, и цель каждого такого подарка — доставить старику немного радости и благополучия. Если бы вы побывали у меня дома, я показал бы вам множество вещей, которые появились у меня благодаря его сыновней любви. Каждый из его успехов преодолевает моря и приумножает мой достаток. Вот эти часы были куплены после постановки "Нормы"; эта небольшая коляска и лошадь — часть прибыли от "Пуритан". В каждом из своих писем сын все время сообщает мне, что он приедет, но от Парижа до Катании так далеко, что я не верю этому обещанию и очень боюсь умереть, так и не повидав его снова. Вы-то сами его еще увидите?

— Да, конечно, — ответил я, полагая, что увижусь с ним снова, — и если вы желаете что-нибудь ему передать...

— Нет. Что я могу ему послать? Свое благословение? Бедное дитя! Я и так молюсь за него по утрам и вечерам. Скажите ему, что вы подарили мне счастливый день, рассказав о нем, а также, что я расцеловал вас, как старого друга. (С этими словами старик поцеловал меня.) Только не говорите ему, что я плакал. Впрочем, — прибавил он, смеясь, — я плачу от радости. Значит, мой сын и в самом деле снискал славу?

— Причем величайшую славу, уверяю вас.

— Как странно! Если бы кто-то сказал это мне, когда я бранил его за то, что он, вместо того чтобы работать, сидит дома, отбивая такт ногой, и заставляет свою сестру петь наши старые сицилийские мелодии! Выходит, все это предначертано свыше. Все равно, я так хотел бы снова увидеться с ним перед смертью. Ваш друг тоже знаком с моим сыном?

— Разумеется.

— Лично?

— Лично. Мой друг и сам сын видного музыканта.

— В таком случае позовите его: я хочу и ему пожать руку.

Я позвал Жадена, и тот подошел. Он в свою очередь был обласкан и расцелован бедным стариком, который хотел отвезти нас к себе и провести с нами весь день. Но это было невозможно: он ехал за город, а наш распорядок дня был уже установлен. Мы пообещали отцу Беллини заехать к нему на обратном пути, если будем возвращаться через Катанию; после этого он пожал нам руки и уехал. Едва отъехав, он снова позвал меня. Я поспешил к нему.

— Ваше имя? — спросил он. — Я забыл узнать ваше имя.

Я ответил, но мое имя ни о чем ему не говорило. Старик даже собственное дитя знал не как музыканта, а как хорошего сына.

— Александр Дюма, Александр Дюма, — повторил он два-три раза. — Ладно, я запомню, что человек, которого так зовут, привез мне добрые вести от моего... Александр Дюма, прощайте, прощайте! Я запомню ваше имя; прощайте!

Бедный старик! Я уверен, что он не забыл его, ибо известиям, которые я ему привез, суждено было стать последними, полученными им от сына!

После того как мы с ним расстались, проводник повел нас в музей. Этот музей, где хранятся одни древности, был создан в наши дни. К счастью для Катании, в городе нашелся один знатный и богатый сеньор, не знавший, как распорядиться своим богатством, и разбиравшийся в искусстве. Это был дон Игнацио ди Патерно, князь ди Бискари. Он первым вспомнил, что ходит по второму Геркулануму, после чего начались раскопки в таких объемах, как если бы их осуществлял король, но велись они всего лишь частным лицом. Именно он нашел храм Цереры, обнаружил термы, акведуки, базилику, форум и общественные захоронения. Наконец, именно он основал музей, собрав и рассортировав предметы, входящие в его собрание; эти предметы делятся на три категории: древности, объекты естественной истории и диковинки.

К древностям относятся статуи, барельефы, мозаики, колонны, идолы, пенаты и сицилийские вазы.

Почти все статуи восходят к эпохе дурного стиля или упадка; среди них нет ничего по-настоящему примечательного, за исключением огромного торса, принадлежавшего, как считается, статуе Зевса Элевтерия, скульптуры умирающей Пенфесилеи, бюста Антиноя и изваяния кентаврессы, хотя этот последний экспонат представляет ценность скорее как диковинка, нежели как произведение искусства, поскольку все статуи кентавров, которые до сих пор находили, были мужского пола, а кентаврессы обычно встречаются лишь на барельефах и медальонах.

Сицилийские вазы, бесспорно, составляют самую интересную часть музейной коллекции, так как они отличаются бесконечным разнообразием форм и почти все обладают безупречным изяществом.

Что касается идолов, пенатов, светильников и т. п., то они ничем не отличаются от подобных экспонатов других музеев.

Предметы естественной истории относятся к трем царствам природы Сицилии и рассчитаны на искушенных ценителей. Любопытным и интересным для всех мне показался набор вулканических пород с Этны. Почти все эти куски лавы, куда менее красивой и разнообразной, чем лава с Везувия, рыжего цвета, с серыми вкраплениями; это связано с тем, что Этна содержит в себе железа и нашатыря в намного большем количестве, чем серы, мрамора и стекловидных веществ, тогда как в недрах Везувия, напротив, преобладают именно эти минералы.

Наконец, собрание диковинок состоит из доспехов и кирас, а также сарацинских, норманнских и испанских мечей, причем некоторые из них очень дорогие и прекрасной работы.

Кроме того, раньше посетителям показывали шкафчик, где хранилась полная коллекция сицилийских медалей, но однажды, показывая их, хранитель заметил, что в коллекции не хватает пяти наиболее ценных экспонатов, и с тех пор шкафчик всегда закрыт.

Из музея мы направились в кафедральный собор, перейдя через улицу Сан Фердинандо. Я резко окликнул Жалена; он обернулся.

— Возьмите Милорда на поводок, — сказал я ему.

— Зачем?

— Сначала возьмите, а потом я скажу зачем.

Жаден позвал Милорда и засунул свой носовой платок в его ошейник.

— А теперь, — сказал я, — взгляните на окно этой лавки оптика.

На окне лавки сидел кот, приученный смотреть на прохожих сквозь надетые на его нос очки, причем он носил их с весьма важным видом.

— Черт возьми! — вскричал Жаден. — Вам в голову пришла хорошая мысль, ведь этот кот относится к разряду ученых, и он стоил бы нам побольше двух паоло.

В самом деле, Милорд, как и подобает бульдогу, был столь заядлым душителем котов, что мы сочли полезным, напомним, принять на этот счет некоторые меры предосторожности. Вследствие чего уже в Генуе, городе, с которого Милорд начал изводить в Италии кошачий род, нам пришлось вести торг относительно придушенных котов, и с хозяевами двух первых жертв было установлено, что цена кошки обычной породы — серой пятнистой, серо-белой или в рыжую крапинку — составляет самое большее два паоло; разумеется, этот тариф не распространялся на кошек ангорской породы, ученых котов и, наконец, редких экземпляров с двумя головами или с шестью лапами. После этого мы получили за двух генуэзских котов составленную по всем правилам расписку, а к ней раз за разом стали присоединять последующие расписки, чтобы, таким образом, обладать неоспоримыми платежными документами. Всякий раз, когда Милорд совершал очередное убийство и с нас требовали больше двух паоло за его жертву, мы извлекали из кармана эти бумаги и доказывали, что два паоло — наша обычная компенсация в подобных случаях, после чего хозяин кота крайне редко отказывался довольствоваться вознаграждением, которое устраивало большинство пострадавших от бульдога владельцев. Однако, как мы уже говорили, в нашем тарифе были некоторые исключения, и кот, столь величественно носивший очки, естественно, попадал в число таких исключений. Стало быть, Жаден высказал весьма разумную мысль, заявив, что нам пришлось бы заплатить за кота из лавки оптика больше двух паоло, равно как и продемонстрировал похвальную осмотрительность, сделав поводок из своего носового платка.