Здесь применялся тот же способ захоронения, что и в катакомбах: склепы длиной в шесть футов и глубиной в четыре фута вырыты горизонтально, и небольшие стенки, вроде перегородок, отделяют эти погребальные владения одно от другого; я насчитал там пять ярусов гробниц.

Понятно, что не могло быть и речи о том, чтобы пообедать в одной из тех убогих лачуг, что под названием домов стояли на берегу моря. Увидев капитана, который стоял на палубе, не теряя нас из вида, мы подали ему знак прислать за нами шлюпку. Затем мы расплатились со своим чичероне и вернулись на борт.

Определенно, Джованни был великий человек: он догадался, что после пятичасовой прогулки по местам, вызывающим повышенный аппетит, мы не могли не испытывать голод. Поэтому наш повар принялся за работу и обед был уже готов.

Путешественники, собирающиеся путешествовать по Сицилии, ради Бога, возьмите внаймы сперонару! Имея сперонару — а в особенности, если это возможно, сперонару моего друга Арены, на которой чувствуешь себя лучше, чем на какой-либо еще, — так вот, имея сперонару, вы сможете есть всякий раз, когда вас не будет мучить морская болезнь; в здешних же трактирах вам не удастся поесть никогда. И это следует воспринять в буквальном смысле слова: на Сицилии едят лишь то, что приносят с собой; на Сицилии вовсе не трактирщики кормят путешественников, а путешественники кормят трактирщиков.

Итак, пока капитан ездил на берег за карантинным патентом, мы превосходно пообедали. В полдень капитан вернулся, и мы снялись с якоря. Дул неплохой попутный ветер, позволявший нам идти со скоростью два льё в час, так что примерно через три часа мы оказались на уровне Ачи Реале, где, как заранее было сказано капитану, я рассчитывал сделать остановку. Поэтому он взял курс на маленькую бухточку, откуда брала начало извилистая дорога, которая вела в город, возвышавшийся над морем на высоте в триста—четыреста футов.

Здесь пришлось идти за очередным карантинным патентом и терпеть еще одно часовое ожидание, после чего нам разрешили посетить город. Жаден уверенно последовал за мной, не подозревая о том, что я намеревался там делать.

Ачи показался мне довольно красивым и довольно правильно построенным городом. Крепостные стены придают ему немного грозный вид, которым он, по-видимому, очень гордится; но я приехал сюда не за тем, чтобы смотреть на городские стены и дома, а в поисках кое-чего поважнее — я искал сына Нептуна и Тоосы. Резонно полагая, что он не пойдет мне навстречу, я обратился к некоему господину, который шагал по улице, следуя в направлении, противоположном моему. Итак, я подошел к этому человеку; признав во мне иностранца и подумав, что я желаю обратиться к нему с каким-то вопросом, он остановился.

— Сударь, — сказал я, — позвольте спросить у вас дорогу к пещере Полифема.

— Дорогу к пещере Полифема? Надо же! — воскликнул господин, глядя на меня. — Дорогу к пещере Полифема?

— Да, сударь.

— Вы ошиблись, сударь, примерно на три четверти льё. Это не здесь, а ниже, в направлении Катании. Вы узнаете гавань по четырем скалам, которые выступают в море и которые Вергилий называет Cyclopea saxa^[13], а Плиний — scopuli Cyclopum^[14]. Вы сойдете на берег в гавани Улисса, пойдете прямо, повернувшись к морю спиной, и между деревнями Ачи Сан Филиппо и Ниццети найдете пещеру Полифема.

Прохожий попрощался со мной и отправился дальше.

— Что ж! Этот господин, похоже, неплохо разбирается в циклопах, — заметил Жаден, — и его сведения кажутся мне достоверными.

— Ну тогда, при условии, что у вас нет тут особых дел, давайте вернемся на судно, если вы не возражаете.

— Запомните, дорогой мой, — ответил Жаден, — что мне нечего делать там, где стоит сорокаградусная жара, что я оказался здесь, лишь последовав за вами, и что отныне, если вам не будут точнее известны адреса, по которым вы направляетесь, сделайте милость, оставляйте нас, меня и Милорда, там, где мы будем. Не правда ли, Милорд?

Красный как огонь язык Милорда, свешивавшийся из его пасти на полфута, в сочетании с тем, что бульдог принялся с некоторых пор учащенно дышать, подтверждали, что он всецело разделяет мнение своего хозяина.

Мы спустились к морю и сели на судно. Полчаса спустя я без труда узнал указанное место по четырем циклопическим скалам; к тому же я спросил у капитана, действительно ли рейд, который я видел перед собой, это гавань Улисса, и он ответил утвердительно. Мы бросили якорь там же, где некогда сделал это Эней.

Такова сила гения, что по прошествии трех тысяч лет эта гавань сохранила название, данное ей Гомером, а история Одиссея и его спутников, которая упрочилась как легенда, пройдя не только сквозь века, но и сквозь периоды владычества последовательно сменявших друг друга испанских сиканов, карфагенян, римлян, греческих императоров, готов, сарацин, норманнов, анжуйцев, арагонцев, австрийцев, французских Бурбонов и герцогов Савойских, кажется местным крестьянам столь же живой, какими нам представляются наши собственные народные средневековые предания.

И потому первый же ребенок, у которого я спросил, где находится пещера Полифема, пустился бежать передо мной, указывая дорогу. Что касается Жадена, то, вместо того чтобы следовать за мной, он благородно бросился в море, выставив предлогом, что в его планы входит искать там Галатею. Впрочем, в этих местах можно найти все, хотя, разумеется, в менее гигантских объемах, чем в поэмах Гомера, Вергилия и Овидия; но пещера Полифема и Галатеи по-прежнему на месте, как и тридцать веков тому назад; скала, раздавившая Акида, тоже еще здесь, увенчанная и защищенная норманнской крепостью, которая названа его именем. Акид, правда, превратился в речной поток, который именуется в наши дни Аквегранди и который я тщетно искал, но мне показали его ложе, что сводится к тому же самому. Я предположил, что он отправился ночевать в другое место, только и всего. Когда стоит жара в 35—40 градусов, не стоит проявлять слишком большую строгость в отношении нравственного облика рек.

Кроме того, я искал лес, откуда на глазах Энея вышел несчастный Ахеменид, забытый Одиссеем и подобранный этим героем, хотя тот и был грек; однако от этого леса почти ничего не осталось.

Начинало темнеть, и солнце, которое утром у меня на глазах взошло за Калабрией, мало-помалу исчезало теперь за Этной. Выстрел, послышавшийся с борта сперонары и явно адресованный мне, напомнил о том, что начиная с определенного часа уже невозможно будет попасть на борт судна. Я не очень-то был склонен ночевать в пещере, будь то даже пещера Галатеи, и к тому же слишком мало походил на прекрасного пастуха Акида, чтобы нереида обманулась на этот счет. Поэтому я решил вернуться на сперонару.

Я застал Жадена в ярости. Наш ужин подгорел; мой спутник заверил меня, что если я продолжу водить дружбу со столь сомнительной компанией, как циклопы, нереиды и пастухи, то он отделится от меня и будет путешествовать самостоятельно.

Мы изнемогали от усталости; позади был тяжелый день, проведенный между Таорминой, Ачи Реале и гаванью Улисса; так что бдение продолжалось недолго. Поужинав, мы упали на свои постели и заснули.

Наше пробуждение оказалось менее красочным, чем накануне: мне показалось, что я вижу перед собой церковь, затянутую в черное для проведения погребальной церемонии. Мы находились в порту Катании.

Катания возвышается будто остров, зажатый между двумя потоками лавы. Самый давний, охватывающий ее правую часть, восходит к 1381 году; самый последний, подступающий к ее левому краю, датируется 1669 годом. Эта лава, оказавшись в стихии воды, которую она вначале отодвинула на четверть льё, в конце концов, остыла, превратившись в гигантскую глыбу, испещренную причудливыми темными впадинами, которые напоминают преддверия ада и на которых по странному контрасту гнездится множество ласточек и голубей. Что же касается дна порта, то оно оказалось заполнено лавой, и теперь туда могут заходить лишь небольшие суда.