Вопреки моим ожиданиям, паспортный контроль прошел благополучно; мне сделали лишь замечание по поводу того, что в паспорте у меня нет описания примет: эту меру предосторожности принял Гишар, так как его приметы не особенно совпадали с моими. Я учтиво ответил служащему, что он волен восполнить этот пробел; чиновник и в самом деле последовал моему совету. После того, как эта формальность была выполнена, в результате чего мой паспорт оказался, к нашему обоюдному удовольствию, в полном порядке, чиновник громогласно дал нам с Жаде-ном разрешение сойти на берег. Мне очень хотелось подождать еще немного, чтобы узнать, как выйдет из затруднения Кама, но, поскольку в глазах любезного правительства, с которым мы имели дело, все выглядело подозрительным — и спешка, и промедление, — я ограничился тем, что вверил судьбу повара капитану и сел вместе с Жаденом в лодку, которая, наконец, доставила нас на пирс. Мы тотчас же вошли в город, воспользовавшись проходом, устроенным среди портовых сооружений.

Пятого февраля 1783 года, примерно в половине первого пополудни, в пасмурный день, когда небо было покрыто густыми облаками причудливых очертаний, начали ощущаться первые признаки катастрофы, следы которой Мессина сохранила по сей день. Животные, в отличие от нас инстинктивно чующие приближение любых стихийных бедствий, первыми начали проявлять испуг, видимые причины которого тщетно искали люди. Птицы взлетели с деревьев, где они сидели, и с крыш, где они гнездились, и стали описывать огромные круги, не решаясь снова опуститься на землю; собаки, охваченные судорожной дрожью, уныло завыли; быки, бродившие по полям, испуганно разбежались в разные стороны, словно спасаясь от незримой опасности. Тотчас же послышался страшный взрыв, похожий на раскаты подземного грома и длившийся три минуты: то был голос самой природы, громко призывавшей своих детей подумать о бегстве или приготовиться к смерти. В тот же миг дома затряслись, точно охваченные лихорадкой, некоторые из них обрушились сами собой, и во всех уголках города поднялись столбы пыли и дыма, придавшие небу еще более мрачный и угрожающий вид; вслед за этим вся земля содрогнулась, словно накрытый стол, который кто-то встряхнул, взяв за ножки, и часть города обрушилась. Все еще стоявшие дома тотчас же извергнул и своих обитателей через окна и двери, и те, кто уцелел во время первого толчка, ринулись к главной площади; но, прежде чем объятая ужасом толпа туда добралась, ее настигло на улицах повторное землетрясение, и люди стали гибнуть под обломками домов; в тот же миг образовались гигантские каменные завалы, на вершинах которых виднелись, подобно призракам, те, кто, пытаясь спастись, топтал тех, кто был погребен под обломками. Две трети города оказались разрушенными.

Главная площадь была запружена огромным скоплением людей, которые, как бы далеко они ни удалились от строений, тем не менее вовсе не были защищены от опасности. Каждый миг образовывались все новые расселины, которые поглощали дома, дворцы и целые улицы, а затем, словно насытившиеся чудовища, закрывали свои дымящиеся пасти. Одна из таких пропастей могла разверзнуться под ногами горожан и поглотить их так же, как были поглощены дома. Наконец, земля, похоже, успокоилась, как бы устав от собственных усилий; низкое хмурое небо разразилось сильным грозовым дождем; оцепенение природы передалось людям; все, казалось, застыло в невыразимом горе; затем наступила ночь, страшная, темная и ненастная ночь, во время которой никто не отваживался вернуться в немногие уцелевшие дома; те, у кого были экипажи, ложились в них спать, другие дожидались рассвета на улицах или за городом. В полночь ненадолго успокоившаяся земля снова содрогнулась, а затем затряслась, но на этот раз без какого-либо определенного направления, так что было трудно понять, где больше волнение: на суше или в море. В эту минуту одну из колоколен сорвало с фундамента и подбросило вверх; в то же время обрушился купол кафедрального собора, а вслед за ним полностью, точно подкопанные у основания, рухнули королевский дворец, дома на Марине, двенадцать монастырей и пять церквей. Два первых толчка продолжались четыре—шесть секунд, а последний — пятнадцать.

Среди этого ночного мрака и опустошения некоторые части города едва заметно озарялись светом и там слышалось шипение. Вскоре на вершине развалин засияли огоньки, которые напоминали жало змеи, погребенной под грудой обломков и пытающейся выбраться на поверхность. Поскольку бедствие произошло в обеденный час, почти во всех домах горел огонь в камине или в кухонном очаге; именно этот заваленный обломками огонь, вначале тлевший будто в подземной топке, стал вгрызаться в деревянные балки и обшивку стен, чтобы вырваться наружу, ибо ему было слишком тесно в его печи. Около двух часов ночи город был объят пламенем почти повсюду. 6 февраля стал днем унылого скорбного покоя; на рассвете земля снова сделалась неподвижной. Всего несколько зданий уцелело в этом еще накануне цветущем городе. В сердцах его жителей вновь затеплилась надежда, если и не вернуться в свои дома, то хотя бы остаться в живых, ибо они провели ночь под открытым небом, озаренным огнем, неистово перепрыгивавшим с руины на руину. Тем временем люди начали окликать и узнавать друг друга, сообща радоваться за живых и оплакивать мертвых; 7-го, около трех часов пополудни, толчки постепенно ослабели, однако они ощущались на протяжении еще более года, прежде чем прекратились полностью.

Между тем люди уже три дня ничего не ели, а все продовольственные склады были разрушены; в порт зашло несколько судов, экипажи которых поделились съестными припасами с самыми голодными. Вскоре соседние города стали оказывать помощь собрату. Даже Калабрия, несмотря на свою давнюю ненависть к Мессине, выказала себя великодушным врагом и прислала пострадавшим хлеб, вино и оливковое масло. Вице-король отправил из Палермо в Мессину офицера, наделенного всеми полномочиями для оказания благотворительности; мальтийские рыцари послали туда же четыре галеры, 60 000 экю, партию коек и лекарств, четырех хирургов для ухода за ранеными и семьсот африканских рабов для восстановления местных домов. Городские власти согласились принять из всего этого лишь то, что предназначалось для больницы: четыреста унций, койки, лекарства и врачей. Началось строительство деревянных бараков для учреждений первой необходимости, без которых население не может обойтись, как-то: судов, учебных заведений и церквей. Были отменены все пошлины на мыло, масло и шелк — главные статьи городской торговли. Самым бедным раздали милостыню, других старались поддержать словами утешения и обещаниями. Мало-помалу страх пошел на убыль вместе с ослаблением подземных толчков, хотя время от времени земля еще продолжала содрогаться, как живое существо. По прошествии двух недель люди начали рыться в развалинах, чтобы извлечь оттуда все, что могло уцелеть после двойного бедствия, но огонь пожара был настолько сильным, что металлические предметы расплавились; найденные золотые и серебряные монеты превратились в слитки. Самые богатые превратились в бедняков.

Вот почему в Мессине невозможно найти никаких или почти никаких древних сооружений, которые воздвигали здесь последовательно греки, сарацины, норманны и испанцы. Тем не менее, как мы уже говорили, сохранились стены собора, купол которого рухнул. Францисканский монастырь, построенный в 1435 году Фердинандом Великолепным, чудесным образом избежал разрушения. Уцелели и два фонтана, один из которых находится на Соборной площади, а другой возле порта. Первый, датируемый 1547 годом, был построен в честь Занкла, легендарного основателя Мессины; второй, сооруженный в 1558 году, изображает, как уже было сказано, Нептуна, сажающего на цепь Сциллу и Харибду. Оба фонтана были созданы фра Джованни Аньоло. Мы осмотрели фонтан с Нептуном, проходя по территории порта, а затем направились к кафедральному собору.

Фасад этого здания в своем нынешнем виде представляет собой своеобразную смесь различных архитектурных стилей, сменявших друг друга начиная с XI века. Часть этого фасада, поднимающаяся от основания собора до его боковых нефов, восходит к его основателю, Рожеру II; его кладка красного мрамора, разделенная, как в мечетях Каира и Александрии, фрагментами с инкрустациями из мрамора всевозможных цветов, носит отпечаток арабского стиля, преображенного византийским резцом. Что касается трех входов из белого мрамора, то их контуры гармонично выделяются на фоне богато украшенных стен теплых тонов; над средним входом, гораздо более высоким по сравнению с остальными, красуется герб короля Арагона, что позволяет отнести сооружение этой части собора примерно к 1350 году.