Мы вернулись в каюту и бросились на матрасы. Милорд, ставший кротким как ягненок, последовал за своим хозяином, поджав хвост и опустив голову. Едва оказавшись в каюте, мы услышали, что на палубе поднялся страшный переполох, и слова: "Burrasca! Burrasca!^[4]", громко произнесенные рулевым, привлекли наше внимание. В тот же миг наше суденышко принялось раскачиваться столь странным образом, что я понял: сирокко и мистраль, наконец, встретились и два этих давних врага затеяли драку у нас над головой. Гром тут же принял участие в схватке, и до нас доносились его раскаты, заглушавшие адский шум, который производили волны, ветер и наши матросы. Внезапно раздался голос рулевого, перекрывший шум людской возни, вой ветра, плеск волн и грохот грома и самим своим звучанием призывавший к немедленному повиновению: "Tutto a basso!" ("Спустить паруса!")

Палуба затряслась от топота матросов и их подбадривающих друг друга криков, но, невзирая на готовность действовать, которую они выказывали, сперонара так сильно накренилась на левый борт, что я, будучи не в силах удержаться на месте при уклоне в 40—45 градусов, налетел на Жадена; после этого мы поняли, что происходит нечто необычное, и ринулись к двери; волна, уже готовая ворваться в каюту, в то время как мы собирались оттуда выбраться, утвердила нас в этом мнении; мы уцепились за дверь и держались за нее, несмотря на сильные толчки. Хотя часы показывали лишь пять-шесть часов вечера, ничего не было видно, настолько беспросветным был окружающий мрак и плотным дождь. Мы окликнули капитана, чтобы узнать, что происходит, но в ответ послышались какие-то невнятные крики; в тот же миг раздался страшный раскат грома, небо, казалось, вспыхнуло и раскололось, и мы увидели, как все наши матросы, от капитана до юнг, ухватились за грот, намокшие веревки которого не желали двигаться в шкивах. Между тем судно накренилось еще сильнее; мы буквально шли на боку, и конец реи был погружен в воду.

— Спустить паруса! Спустить паруса! — продолжал кричать рулевой тоном, указывавшим на то, что нельзя было терять ни секунды. — Спустить паруса, черт подери!

— Режьте! Рубите! — кричал капитан. — В Мессине есть парусина, черт возьми!

И тут мы увидели, как над нашими головами, казалось, пролетел человек; точнее, это была тень человека, прыгнувшего с крыши каюты на бортовое ограждение, а оттуда — на рею. В тот же миг послышался тихий треск рвущейся веревки. Только что натянутый, наполненный воздухом парус обвис и сам освободился от пут, державших его вдоль реи; еще какое-то мгновение, удерживаемый последним тросом, он развевался на конце реи, словно гигантское знамя. Наконец, этот последний трос, в свою очередь, порвался, и парус исчез из вида, подобно белому облаку, унесенному ветром в небесные просторы. Сперо-нара выпрямилась. Весь экипаж испустил радостный возглас.

Тем временем кормчий уже вернулся на свое место и сел у руля.

— Честное слово! — воскликнул капитан, подходя к нам. — Мы спаслись просто чудом; я было уже думал, что мы вот-вот перевернемся вверх тормашками, и, если бы не старик, подоспевший туда весьма кстати, уж и не знаю, чем бы кончилось дело.

— Послушайте, капитан, — спросил я, — по-моему, Нунцио вполне заслужил бутылку бордо: не приказать ли поднять ее для него?

— Завтра, а не сегодня; сегодня вечером ни одного стаканчика; нам нужно, видите ли, чтобы он был в здравом уме; ведь Бог движет наше судно вперед, а рулевой нас ведет.

В эту минуту к нам подошел Пьетро.

— Что тебе надо? — спросил его капитан.

— Мне? Да ничего, капитан, вот только, если позволите спросить, вы не забыли заказать заупокойную службу по этому скоту?

— Помолчи! — сказал капитан. — То, что следовало сделать, было сделано, будь спокоен.

— Но, в таком случае, чем он недоволен?

— Слушай, Пьетро, вот что я тебе скажу, — продолжал капитан, — я думаю, что пока у меня останется хоть гра-но из его проклятых денег, все будет по-прежнему. Поэтому, когда мы прибудем в Паче, я отнесу остаток денег в церковь иезуитов и сделаю ежегодный взнос, честное слово.

— Они серьезно к этому относятся, — заметил Жаден.

— А что, черт возьми, вы хотите, мой дорогой? — сказал я. — Как тут не быть суеверным, если ты плаваешь на такой скорлупке, между пылающим небом, ревущим морем и множеством всяких ветров, налетающих неизвестно откуда. Признаться, я, как и капитан, тоже готов заказать службу за упокой души этого славного господина Гаэтано.

— Не берите на себя слишком много, — возразил Жаден, — кажется, снова становится тихо.

В самом деле, настала передышка в поединке между сирокко и мистралем, так что судно отчасти успокоилось, хотя еще, казалось, вздрагивало, словно испуганный конь. И тут капитан встал на скамью и поверх крыши каюты обменялся несколькими словами с рулевым.

— Да-да, — сказал тот, — беды в этом не будет, хотя затишье продлится не очень долго. Да, благодаря этому мы все-таки выиграем одну или две мили.

— Что же нам делать? — спросил я.

— Воспользоваться этими минутами штиля и пройти немного на веслах. Эй, ребята, — продолжал он, — на весла! На весла!

Матросы бросились к веслам, протянувшимся поверх бортового ограждения, подобно лапам какого-то гигантского зверя, и принялись что есть силы грести.

С первым же ударом весел матросы затянули свою привычную песню, но в этот час, после опасности, которой мы только что подверглись, она показалось мне более тихой и унылой, чем обычно. Только тот, кто слышал такую мелодию при подобных обстоятельствах и в подобную ночь, может составить себе представление о том, какое впечатление она производила на нас. Эти люди, распевавшие в промежутке между только что миновавшей опасностью и опасностью предстоящей, были живым и святым воплощением веры.

Передышка продолжалась примерно полчаса. Затем дождь начал лить еще плотнее, гром — греметь еще сильнее, разверзшееся небо — пылать еще страшнее и из-за каюты послышался уже хорошо знакомый возглас: "La burrasca! La burrasca!" Матросы тотчас же убрали весла, положили их вдоль борта и снова приготовились к работе со снастями.

За этим последовало повторение сцены, о которой я уже рассказывал, без происшествия с парусом, но с другим, довольно успешно заменившим его событием.

Наше судно находилось в самой середине шквала, подпрыгивая, кружась и вертясь по воле ветра и волн, как вдруг из люка на корме показалась какая-то огромная, чудовищная, незнакомая голова, в точности напоминая то, как выскакивает черт из ямы на сцене Оперы, и, прокричав два-три раза: "Aqua! Aqua! Aqua!^[5]", вновь скрылась в недрах трюма. Мне показалось, что я узнал Джованни.

Это явление было замечено не только нами, но и всем экипажем. Капитан сказал что-то Пьетро, и тот, в свою очередь, исчез в отверстии люка. Мгновение спустя он поднялся на палубу, явно охваченный волнением, и, приблизившись к капитану, вполголоса произнес:

— Это правда.

Капитан тут же подошел к нам.

— Послушайте, — сказал он, — похоже, в трюме появилась течь; если течь большая, то, поскольку у нас нет помп, мы в опасности; поэтому из всей одежды оставьте на себе одни брюки, чтобы чувствовать себя свободнее в том случае, если вам придется прыгать в воду. Коль скоро это произойдет, хватайте любую доску, бочку, весло — первое, что попадется вам под руку. Так как мы находимся на главном пути из Неаполя в Палермо, то какое-нибудь судно будет проходить мимо, и я надеюсь, что мы отделаемся морской ванной, которая продлится часов двенадцать—пятнадцать.

Затем капитан, полагая, что эти слова не нуждаются в комментариях и что опасность требует его присутствия, тоже спустился в люк, в то время как мы с Жаденом вернулись в каюту и, скинув с себя сюртук, жилет, сапоги и рубашку, обвязались поясами, в которые были положены все наши деньги.

Когда мы вновь вышли на палубу, облаченные в свои купальные наряды, все молча ждали возвращения капитана, и над каютой виднелась голова рулевого — это доказывало, что он, подобно остальным, с нетерпением ожидал важную новость, с которой должен был вернуться капитан.