2) о том, где он найдет деньги, необходимые для его начинания;

3) о том, чтобы полагаться лишь на людей, способных сохранить это начинание в тайне.

Прочида, будучи здравомыслящим человеком, ответил, что он признает справедливость этого правила и что на него можно положиться в отношении этих трех условий, соблюдения которых требует дон Педро.

Таким образом, Педро Арагонский и Джованни да Прочида и на этот раз ни о чем не договорились; на следующий день после этого свидания Джованни да Прочида сел на какой-то корабль, не сказав, ни куда он направляется, ни когда вернется.

Положение короля дона Педро было и в самом деле сложным, и у него были основания для беспокойства относительно всех трех указанных им пунктов.

Запад не мог предоставить королю Арагонскому ни одного союзника для борьбы против Карла Анжуйского; его казна была пуста, и, если бы малейшие сведения о том, что он замышляет свергнуть короля Сицилии, выплыли наружу, то папы, поддерживавшие Карла, не преминули бы отлучить дона Педро от Церкви, как они поступили с Фридрихом, Манфредом и Конрадином. А ведь все трое кончили весьма плачевно: Фридрих погиб от яда, Манфред — от меча, Конрадин — на эшафоте.

К тому же, существовала весьма тесная связь между королем доном Педро и королем Филиппом Смелым, его зятем. Когда дон Педро был еще почти ребенком, он явился ко двору французского короля, где его приняли с большими почестями и где он оставался два месяца, принимая участие во всех играх и турнирах, проводившихся по случаю его приезда. За эти два месяца оба принца настолько сблизились, что поклялись друг другу верой и честью, что они никогда не станут вооружаться один против другого ради кого бы то ни было на свете, и в подтверждение этой клятвы причастились одной и той же просфорой.

До сих пор эта дружба оставалась нерушимой, и нередко, в знак этой дружбы, король Арагонский имел в одном углу щита, висевшего у седла его лошади, герб Франции, а в другом — герб Арагона; так же поступал и король Франции.

Так разве объявить войну Карлу Анжуйскому, дяде короля Филиппа, не означало первым нарушить все данные клятвы?

Однако, в то время, когда все эти вопросы, казалось, было невозможно уладить, Бог позволил, чтобы они, к величайшему благу Сицилии, разрешились сами собой.

Михаил Палеолог, великий коннетабль и великий доместик греческого императора, правившего в Никее, только что низложил императора Иоанна IV, выколол ему, как водится, глаза, а затем, двинувшись на Константинополь, изгнал оттуда франков, правивших там с 1204 года, то есть на протяжении пятидесяти шести лет.

В ту пору императором латинян был Балдуин II, сын которого Филипп был женат на Беатрисе Анжуйской, дочери неаполитанского короля.

Карл Анжуйский, избавившийся от двух своих соперников и убедившийся в том, что в обоих его королевствах более или менее воцарился мир, обратил свои взоры на Восток и, возмечтав о гигантском франкском королевстве, которое опоясывало бы половину Средиземного моря, заключил союз с государями Морей и решил свергнуть Палеолога с престола. Вследствие чего, к величайшему ужасу греческого императора, Карл Анжуйский принялся готовить множество кораблей и галер к походу, призванному, как он во всеуслышание говорил, вновь посадить его зятя Филиппа на константинопольский трон.

Михаил Палеолог, со своей стороны, принялся ограждать себя от возможного вторжения; он стал взимать налоги и набирать войска по всей империи, строить корабли и чинить гавани; однако, несмотря на все эти меры предосторожности, он не чувствовал себя в безопасности, ибо знал, с каким грозным врагом ему предстоит иметь дело; и тут ему неожиданно доложили, что один францисканский монах, прибывший с Сицилии, просит принять его по какому-то чрезвычайно важному делу.

Император тотчас же приказал привести его, и, когда этот приказ был исполнен, Палеолог и незнакомец оказались лицом друг к другу.

Император был подозрительным, как и все греки, поэтому, держась на расстоянии от монаха, он спросил:

— Святой отец, что вам от меня нужно?

— Благороднейший император, — ответил монах, — прошу вас во имя Господа Бога позволить мне пойти вместе с вами в какое-нибудь укромное место, где никто не услышит того, что я собираюсь вам сказать.

— Что же такого особенного вы хотите мне сказать?

— Я хочу поговорить с вами об одном деле, важнее которого для вас нет ничего на свете.

— Прежде всего, кто вы такой? — спросил император.

— Я — Джованни, синьор острова Прочида, — ответил монах.

— Пойдемте же и следуйте за мной, — сказал император.

Они тут же поднялись на самую высокую башню дворца и оказались на плоской крыше.

— Синьор Джованни да Прочида, — промолвил император, обводя рукой пустое пространство, окружавшее их со всех сторон, — здесь нас может слышать только Бог, так что говорите совершенно спокойно.

— Благороднейший император, — произнес Джованни, — разве ты не знаешь, что король Карл поклялся на распятии отнять у тебя корону, а также убить тебя и твоих близких, как он убил благородного короля Манфреда и славного синьора Конрадина? Стало быть, не пройдет и года, как он отправится завоевывать твое королевство, взяв с собой сто двадцать вооруженных галер, тридцать больших кораблей, сорок графов, десять тысяч рыцарей и множество крестоносцев-христиан.

— Увы! — вздохнул император. — Мессир Джованни, что поделаешь? Да, я это знаю и потому живу, потеряв всякую надежду, ведь я уже не раз пытался уладить наши разногласия с королем Карлом, но он так и не пожелал ни о чем договариваться со мной. Я отдал себя во власть святой Римской церкви, наших господ кардиналов и нашего святейшего отца папы; я отдал свою судьбу в руки короля Франции, короля Англии, короля Испании и короля Арагона, и каждый из них отвечает на мои письма устно, заявляя, что смертельно боится даже говорить об этом, настолько велико могущество этого ужасного короля Карла. Вот почему я уже не жду от людей ни советов, ни помощи и уповаю на одного только Бога, ибо, несмотря на все мои усилия, не нашел у христиан ни помощи, ни совета.

— Ну что ж! — промолвил Джованни да Прочида. — А если бы кто-либо избавил тебя от этого великого страха, не дающего тебе покоя, ты счел бы этого человека достойным награды?

— Он мог бы рассчитывать на все, что было бы в моих силах! — воскликнул император. — Но у кого достало бы смелости подумать обо мне по своей собственной доброй воле? У *кого достало бы сил вступить ради меня в войну с могущественным королем Карлом?

— Этот человек — я, — ответил Джованни да Прочида.

Император удивленно посмотрел на него и спросил:

— Каким образом вы, простой синьор, сможете добиться того, за что не решаются даже браться самые могущественные короли на свете?

— Это касается только меня, — ответил Джованни. — Знайте лишь, что я считаю это дело верным и безопасным.

— Скажите мне хотя бы, как вы собираетесь за это взяться? — спросил император.

— С вашего позволения, — ответил Джованни, — я не скажу ни слова, прежде чем вы не пообещаете дать мне сто тысяч унций.

— А что вы станете делать, располагая этими ста тысячами унций?

— Что я стану делать? — переспросил Прочида. — Я приведу кого-нибудь, кто отнимет у короля Карла сицилийскую землю и к тому же причинит ему столько хлопот, что он не справится с ними до конца своих дней.

— Если ты и в самом деле способен сделать то, что обещаешь, — ответил император, — я не только дам тебе сто тысяч унций, но и все мои богатства будут в твоем распоряжении.

И тогда Джованни да Прочида произнес:

— Господин император, дайте мне письмо с вашей подписью, которое послужит мне верительной грамотой у того государя, на ком я остановлю свой выбор, и в котором вы обязуетесь выплатить мне сто тысяч унций в три приема: первый, чтобы начать дело, второй, когда оно будет в середине, и третий, когда оно благополучно завершится.

— Давайте спустимся в мой кабинет, — предложил император, — и я тут же продиктую это письмо и велю скрепить его печатью.