Этим трем отрядам предстояло начать сражение, а затем, когда оно будет начато, вначале сделать вид, что они не могут выдержать натиск противника, и начать отступать прямо через лагерь, натянутые палатки которого следовало держать открытыми, чтобы немцы не оставили без внимания ни одной из хранившихся там ценностей. По всей вероятности, при виде этих сокровищ победители должны были прекратить преследовать неприятеля и заняться грабежом. И тут трем отрядам предстояло соединиться и звуком трубы подать сигнал, после которого Карл Анжуйский со своими шестьюстами воинами и Гийом де Виллардуэн со своими тремястами конниками должны были взять врага во фланг и решить исход битвы.
Конрадин тоже разделил свое войско на три части, чтобы смешение языков не повлекло за собой ссор, столь пагубных в день боя; он отдал итальянцев под начало Гальвано ди Ланча, брата Джордано ди Ланча, взятого в плен в сражении при Беневенто; испанцев поручил Генриху Кастильскому, тому самому, кто открыл ему ворота Рима; наконец, сам он встал вместе с Фридрихом во главе немцев, следовавших за ним из глубины Империи.
После того как приготовления к бою были закончены обеими сторонами, Карл решил, что настала пора привести свой замысел в исполнение; он повторил Генриху Козенцскому и трем его заместителям уже отданные распоряжения, и эта горстка людей, не превышавшая двух тысяч пятисот конников, устремилась навстречу армии Конрадина.
Военачальники имперской армии, видя в первом ряду штандарт Карла Анжуйского и полагая, что они узнали его самого по королевским регалиям и позолоченным доспехам, нисколько не сомневались в том, что перед ними все войско гвельфов. И поскольку легко было заметить, что это войско значительно уступает численностью армии гибеллинов, они еще сильнее воспрянули духом, и Конрадин, с копьем наперевес и с криком "Швабия, рыцари!", первым стремительно ринулся на провансальцев, ломбардцев и тосканцев.
Столкновение оказалось ожесточенным; командирам было приказано сопротивляться столько времени, сколько потребовалось бы на то, чтобы имперцы поверили, будто их шансы на победу и в самом деле велики; однако, когда столько храбрых рыцарей сошлись в рукопашном бою, им стало стыдно отступать, даже для того чтобы заманить неприятеля в ловушку, и они оборонялись столь неистово, что Карл Анжуйский, не понимая, почему его приказы не исполняются, покинул небольшую долину, где он укрывался со своими шестьюстами конниками, и поднялся на холм, чтобы увидеть, что происходит внизу.
А там шел жаркий бой; все удары имперцев были направлены туда, где, как им казалось, находился король; Генрих Козенцский попал в окружение и, опасаясь, что если он сдастся, то откроется, что он не настоящий король, готов был погибнуть. Со своей стороны ближайшие помощники военачальника и солдаты не хотели его бросать и, вместо того чтобы бежать, продолжали стойко держаться. Карл Анжуйский, увидев, что они необычайно мужественно бьются с превосходящими силами противника, зажавшего их в кольцо, хотел было отказаться от первоначального плана сражения и поспешить им на помощь, но Аллар де Сен-Валери удержал его. И тут Генрих Козенцский упал, пронзенный ударами меча, и его заместители, лишившись надежды спасти своего командира, отдали приказ к отступлению, которое вскоре обернулось беспорядочным бегством.
После этого, как и предполагалось, солдаты Карла Анжуйского и Конрадина вперемешку ринулись через лагерь, одни убегая, а другие преследуя отступавших; однако стоило имперским воинам увидеть открытые палатки, где лежали драгоценные ткани, серебряные чаши и великолепные доспехи, как они, полагая к тому же, что Карл Анжуйский убит, а его армия разбежалась, разомкнули свои ряды и занялись грабежом. Сколько ни пытались два молодых полководца остановить своих солдат, их никто не слышал, а те, кто слышал, не хотел слушать, и от пяти тысяч окружавших их ратников осталось не более пятисот, с которыми они продолжали преследовать беглецов; все прочие остановились и, нарушив приказ, разбрелись по равнине.
Настал миг, которого Карл Анжуйский ожидал с таким нетерпением. Прежде чем отступавшие успели дать с помощью трубы условный сигнал, король приподнялся в стременах и с боевым кличем "Монжуа! Монжуа, рыцари!" устремился с шестьюстами конниками из числа свежих сил в гущу мародеров, которые, вовсе не ожидая этой внезапной атаки, приняли его воинов за один из своих отрядов, следовавших за основной частью армии, и даже не подумали обороняться. Вслед за этим с быстротой молнии появился Виллардуэн; в тот же миг послышался сигнал легкой кавалерии: войско Конрадина оказалось зажатым между тремя неприступными стенами.
Прежде чем немцы поняли, что они попали в западню, все для них было кончено; поэтому они даже не пытались сопротивляться и обратились в бегство, просачиваясь через все просветы, какие виднелись между тремя рядами их врагов. Конрадин готов был погибнуть на месте, но Фридрих и Гальвано Ланча взяли его коня за поводья и увлекли его за собой галопом, несмотря на то что юноша пытался вырваться.
Они проделали таким образом сорок пять миль, остановившись только один раз, чтобы накормить лошадей; наконец, они прибыли в Астуру — виллу, расположенную в одной миле от моря. Слуги синьора Франджипани, которому принадлежала эта вилла, признали в них немцев; они доложили своему хозяину, что пять или шесть человек, залитых кровью и забрызганных грязью, только что спешились на берегу и договорились с каким-то рыбаком, чтобы он отвез их на Сицилию: отъезд был назначен на ближайшую ночь.
Синьор Франджипани расспросил слуг о том, как одеты эти немцы, и, узнав, что на них позолоченные доспехи и что на их шлемах красуются короны, больше не сомневался в том, что это именитые беглецы; он еще больше уверился в этом, когда в тот же день узнал, что армия Кон-радина была разгромлена Карлом Анжуйским. Тогда он подумал, что среди этих беглецов, возможно, находится сам Конрадин, и рассудил, что если это так, то он может выдать его Карлу Анжуйскому и тот, несомненно, оценит голову своего заклятого врага на вес золота.
В итоге, узнав, в котором часу беглецы собираются отбыть на Сицилию, синьор Франджипани приказал спустить на воду лодку вдвое больше той, какая была для них приготовлена, спрятал в ней человек двадцать солдат, пришел туда сам, едва начало темнеть, и, укрывшись в маленькой бухточке, принялся ждать, когда рыбак отчалит; как только тот это сделал, синьор Франджипани тоже снялся с якоря, а поскольку его лодка была вдвое больше той, которую он преследовал, он вскоре догнал ее и даже перегнал. После этого синьор Франджипани развернул лодку поперек, преградив беглецам дорогу, и приказал им сдаться. Конрадин попытался было обороняться, но его сопровождали только четверо солдат, а у синьора Франджипани их было двадцать; поэтому беглецам пришлось уступить превосходящей силе, после чего обоих молодых людей вместе с их свитой отвели как пленников в Астурскую башню.
Синьор Франджипани не ошибся в расчетах: он получил от Карла Анжуйского синьорию Пилоза, расположенную между Неаполем и Беневенто, и в обмен на это выдал королю Сицилии своих пленников.
Как только во власти Карла Анжуйского оказался последний соперник, которого, по его мнению, ему следовало опасаться, он стал колебаться между смертным приговором и пожизненным заключением: смерть была более верным средством, но позволить палачу отрубить юному семнадцатилетнему королю голову значило подать людям чудовищный пример жестокости. Поэтому Карл счел своим долгом известить папу о своих сомнениях и попросить у него совета.
В ответном послании непреклонного Климента IV была только одна строка, страшная своим лаконизмом:
"Vita Corradini, mors Caroli. — Mors Corradini, vita Carols[64]".
После этого Карл больше не колебался: преступление, дозволенное папой, переставало быть преступлением и становилось справедливым деянием. Король созвал суд: в этот суд входило по два представителя от каждого из двух городов Терра ди Лаворо и Княжества. Конрадин предстал перед этим судом по обвинению в том, что он восстал против своего законного государя, пренебрег отлучением от Церкви, вступил в союз с сарацинами, а также грабил католические монастыри и церкви.
