Джельсомина попыталась открыть дверь, но не смогла найти замочную скважину; она решила, что сходит с ума, и, моля Бога пощадить ее, легла на каменную скамью, стоявшую под окном.

В пять часов утра старый Марио вышел из дома, чтобы открыть ставни, и увидел свою дочь.

Она не была в обмороке, но у нее был неподвижный взгляд, судорожно сжатые руки, а ее зубы стучали так, будто она только что побывала в ледяной воде.

Отец хотел было расспросить Джельсомину, но она ничего не отвечала. Поскольку еще только начало светать, девушку никто не видел. Он взял дочь на руки, как ребенка, и отнес старой Ассунте, которая раздела ее и уложила в постель; при этом Джельсомина совершенно не противилась и не произнесла ни слова.

Как только она оказалась в постели, у нее началась горячка; Марио собрался послать за врачом, но Джельсомина сказала, что не желает никого видеть, кроме своего духовника фра Леонардо.

Фра Леонардо пришел и беседовал с девушкой более часа. Когда он вышел из комнаты Джельсомины, ее старый отец принялся расспрашивать исповедника, но тот не мог ничего сказать; он печально покачал головой, и на все вопросы, заданные стариком, ответил лишь, что Джельсомина — это святая.

Вслед за духовником явился еврей; он сказал Марио, что ему стало известно о болезни Джельсомины, и, поскольку в его распоряжении имеется множество тайных снадобий, он ручается вылечить девушку, если отец соблаговолит впустить его к больной.

Старик послал кормилицу спросить у Джельсомины, желает ли она принять еврея, называющего себя врачом; Джельсомина попросила старую Ассунту описать мужчину и, узнав своего мучителя, ответила: "Кормилица, скажи этому человеку, чтобы он пришел завтра в это же время".

На следующий день еврей не преминул явиться на свидание, но, когда он спросил у старого Марио, где его дочь, тот ответил ему, заливаясь слезами, что сегодня утром Джельсомина стала послушницей в монастыре Дев Голгофы.

Габриелло рассчитывал, что отчаяние девушки поможет ему погубить ее, но в данном случае уговоры, угрозы и деньги — все это было бессильно; привратница монастыря, с которой он пытался договориться, оказалась неподкупной.

Прошло еще пять дней, и за это время не произошло ничего нового. Между тем закончился срок, назначенный Габриелло, и крайне сконфуженный сводник явился к князю ди Г... Впервые в жизни он потерпел столь сокрушительное поражение.

— Ну, — спросил князь ди Г..., — где же эта девушка?

— Честное слово, ваша светлость, — ответил Габриелло, — вот уже две недели как Бог и дьявол разыгрывают ее в кости, но на этот раз Бог оказался хитрее, и он выиграл.

— Значит, ты отказываешься?

— Она укрылась в монастыре Дев Голгофы, и если только мы не заберем ее оттуда силой, я не вижу другого способа заставить ее выйти оттуда.

— Спасибо за совет, но я не хочу ссориться с архиепископом; к тому же это твое дело, а не мое. Ты взялся привести сюда ко мне эту девушку и потерпел неудачу, так что позор падет на твою голову.

— Я надеюсь, что ваша светлость сохранит мой позор в тайне, — произнес Габриелло, испытывавший глубочайшее унижение.

— В тайне?! — вскричал князь. — Ах вот как, в тайне! Напротив, я стану повсюду говорить, что я возжелал какую-то девку, гризетку, жалкую работницу и предоставил тебе полную свободу действий в расходовании денег, но, несмотря на все это, ты потерпел неудачу.

— Стало быть, ваша светлость желает меня погубить! — вскричал Габриелло, придя в отчаяние.

— Нет, но я хочу, чтобы всем стало известно, насколько можно доверять твоему слову: это небольшое возмещение, право на которое я за собой оставляю.

— Итак, ваше сиятельство решили меня опозорить?

— Решил окончательно и бесповоротно.

— А что, если я не совсем потерял надежду?

— Что ж, это другое дело.

— А что, если бы я попросил у вашего сиятельства три месяца, чтобы испробовать другое средство?

— Я даю тебе полгода.

— И в течение этого полугода ваше сиятельство будет держать в секрете мою первую неудачу?

— Я буду хранить молчание; как видишь, я ставлю тебя в благоприятные условия.

— Да, ваше сиятельство; к тому же, теперь это уже не вопрос денег, а дело чести: я добьюсь успеха или покрою себя позором.

— Значит, через полгода?

— Может быть, даже раньше, но не позже.

— Прощайте, синьор Габриелло.

— До свидания, ваше сиятельство.

Габриелло вернулся домой; во время беседы с князем ди Г... его осенила блестящая мысль, которую следовало тщательно обдумать. Весь день и всю ночь сводник рассматривал ее со всех сторон; на следующий день он начал воплощать ее в жизнь.

Утром Габриелло явился в келью фра Леонардо и бросился к его ногам, называя себя великим грешником и поясняя, что на него снизошла Божья благодать и он обращается к священнику, дабы тот поддержал его на истинном пути, вне которого он так долго блуждал.

Затем Габриелло сознался в том, что ему приходилось заниматься гнусным ремеслом, и при каждом новом признании, слетавшем с его уст, стучал себя в грудь с таким сокрушенным и исполненным сожалений видом, что фра Леонардо, удивляясь чудесному обращению грешника, не преминул спросить, чем объясняется его раскаяние.

И тогда Габриелло рассказал, что один знатный вельможа поручил ему погубить Джельсомину, но стоило ему увидеть эту девушку, как он в нее влюбился, но даже не посмел с ней заговорить. Он долго пытался побороть в себе эту любовь, прекрасно понимая, что недостоин столь целомудренной девушки, но, в конце концов, подумал, что нет такого страшного преступления, кровь которого не смыло бы раскаяние, и нет такого грязного поступка, следы которого не изгладило бы отпущение грехов. Поэтому он принял решение встать на колени перед отцом Джельсомины и все ему рассказать, как вдруг до него дошло известие, что та, которую он любил, ушла в монастырь. После этого, пребывая в отчаянии, он пришел к фра Леонардо, чтобы сказать ему, что смирился со своей участью и, раз уж

Джельсомина стала монахиней, он тоже решил принять постриг и оставить половину своего столь неправедно нажитого состояния беднякам, а другую его половину обратить в приданое для какой-нибудь бедной и целомудренной девушки, которая отказалась обогащаться за счет своей чести.

Подобная решимость растрогала доброго капуцина до слез; он сказал кающемуся грешнику, что еще не все потеряно и что Джельсомина, вероятно, не станет упорствовать в решении, которое было принято ею в минуту нервного возбуждения и приводило ее старого отца в отчаяние. Кроме того, священник дал обещание использовать все свое влияние на девушку, чтобы убедить ее в том, что не следует принимать за истинное призвание то мимолетное влечение к монашеской жизни, которое овладело ею, когда она смотрела на мир с высоты своего горя. Габриелло бросился к ногам духовника и стал целовать ему колени, моля о разрешении приходить к нему каждый день.

Фра Леонардо рассказал все отцу Джельсомины; бедный старик, проникнувшись сочувствием к страданиям, которые он разделял, захотел встретиться с несчастным молодым человеком, чтобы поплакать вместе с ним. Монах пообещал привести к нему Габриелло на следующий день.

На следующий день, в условленный час, фра Леонардо и кающийся грешник явились к отцу Джельсомины. Двое скорбящих бросились друг другу в объятия; Джельсомина была связующей нитью между обоими мужчинами, так что они вели разговор только о ней; это были первые утешительные минуты, выпавшие на долю старого Марио с тех пор, как его дочь ушла в монастырь. Поэтому, когда Габриелло собрался уходить, старик взял с молодого человека обещание, что тот снова навестит его на следующий день.

Габриелло не только не забыл явиться на эту встречу, но, к тому же, пришел на нее раньше назначенного часа. Старик был благодарен молодому человеку за эту сверхпунктуальность, и они провели вместе часть дня.

Что же касается Гаэтано, то о нем вообще ничего не было слышно; из-за своей мнимой маркизы он совсем потерял голову.