«Мне кажется, — повторил я, показывая на остров, видневшийся на горизонте, — что, вероятно, это остров Сент-Маргерит, где находился в заключении Железная Маска».

«Этот остров?» — переспросил капитан.

«Ну, да, этот!»

«Это остров Эльба».

«Как это остров Эльба?! — воскликнул я. — Возможно, мои сведения по географии меня обманывают, но я никогда не думал, что остров Эльба расположен так близко к Тулону».

«При чем здесь Тулон?»

«А разве город, где мы находимся, не Тулон? Разве мы не в тулонском порту? И в конце концов, когда мы отплывали, капитан, разве вы не говорили мне, что собираетесь в Тулон?»

«Дорогой господин Луэ, вы знаете пословицу: “Человек предполагает…”»

«“… а Бог располагает”; да, сударь, я ее знаю: это очень философическое изречение».

«А главное, очень справедливое. Вот Бог и распорядился».

«Чем же?»

«Да нами».

«И где же мы находимся, сударь?»

«В Пьомбино».

«В Пьомбино, сударь! — воскликнул я. — Что вы такое мне говорите? Если так будет продолжаться, то я вернусь в Марсель через Сандвичевы острова, где убили капитана Кука».

«Дело в том, что не вы выбираете дорогу».

«Я оказался теперь так далеко от своей родины!»

«И я тоже, ведь я родом из Бретани».

«Но как же туда вернуться?»

«В Бретань?»

«Нет, в Марсель!»

«Сударь, туда можно добраться морем, на моем судне…»

«Нет уж, спасибо!»

«… и сушей, в экипаже».

«Я предпочитаю путь по суше, это намного лучше!»

«Ну что ж, дорогой господин Луэ, я велю доставить вас в порт».

«Буду вам очень признателен, сударь!»

Капитан Гарнье окликнул лодочника.

Мой багаж был невелик, как вам известно, — ружье и ягдташ, вот и все. Я простился с капитаном, пожелав ему счастливого возвращения, и приготовился спуститься по трапу.

«Господин Луэ!» — позвал он меня.

Я подошел к нему:

«Что вы хотели сказать мне, сударь?»

«Дорогой господин Луэ, вы ведь знаете, — со смущенным видом произнес капитан, — что земляки могут говорить друг с другом без церемоний».

«Ну конечно, знаю, сударь».

«Так вы меня слушаете?»

«Да, сударь, я вас слушаю, но… я вас не понимаю… О чем, собственно, речь?»

«О том, что…» — повторил капитан.

«Так о чем же?» — спросил я уже в третий раз.

«Да о том… Разрази меня гром!., что если вы без денег, то мой кошелек к вашим услугам! Вот, наконец, все и сказано».

«О сударь!»

Такая манера предлагать свои услуги тронула меня до слез.

«Спасибо, капитан! — поблагодарил я, протягивая ему руку. — Не беспокойтесь, я богач».

«Дьявол меня побери! Чтобы артист был богачом…»

«У меня в этом узелке сто экю, капитан».

«Ну что ж, имея сто экю, можно идти на край света».

«Я не собираюсь идти так далеко, капитан: если удастся, я остановлюсь в Марселе».

«Ну, тогда счастливого пути! Не забывайте меня в своих молитвах!»

«Проживи я сто лет, капитан, все эти сто лет я буду помнить о вас!»

«Прощайте, господин Луэ!»

«Прощайте, капитан Гарнье!»

Я спустился в лодку. Капитан перешел с левого борта на правый, чтобы следить за мной глазами.

«Ступайте во “Французского гусара”! — крикнул он мне. — “Ussero Francese” — это лучшая гостиница».

Это были последние слова, которые я от него услышал, сударь. Я как сейчас вижу перед собой бедного капитана — он стоит, опершись о борт, с сигарой во рту, ведь трубка служила ему лишь в исключительных случаях. Бедный капитан!

Господин Луэ вытер слезы.

— А что с ним случилось?

— А случилось то, сударь, что через три месяца он был разорван надвое тридцатишестифунтовым ядром.

Мы с сочувствием отнеслись к переживаниям г-на Луэ и, чтобы успокоить его и помочь ему прийти в себя, Мери налил ему третий бокал пунша.

— Господа, — сказал г-н Луэ, высоко поднимая бокал, — я предлагаю тост, в котором, осмелюсь сказать, нет ничего предосудительного: тост в память о капитане Гарнье.

Мы присоединились к этому тосту, и г-н Луэ вернулся к своему рассказу.

— Я направился прямо в гостиницу «Французский гусар», найти которую оказалось нетрудно, поскольку она располагалась в порту. Я попросил подать обед, ибо был очень голоден: как вы могли заметить, я не ел целые сутки.

После обеда я попросил прислать мне какого-нибудь возницу. В марсельском театре не могли знать, что со мной случилось, и, конечно же, беспокоились обо мне; поэтому, как вы понимаете, я спешил вернуться туда. Примите во внимание, сударь, что прошло уже семь дней, как я покинул Марсель, и в течение этих семи дней, хотя и не теряя времени даром, я делал вовсе не то, что рассчитывал делать.

Я пригласил к себе одного за другим трех возниц, но не смог объясниться ни с одним из них, так как они не знали моего родного языка. Наконец, явился четвертый, который притязал на знание всех языков, а на самом деле не говорил ни на одном. Впрочем, на смеси французского, английского и итальянского нам удалось кое-как объясниться. Его предложение заключалось в том, что я должен заплатить ему тридцать франков за проезд до Флоренции. Во Флоренции, по его утверждению, можно было найти тысячу способов вернуться в Марсель. Мне очень хотелось побывать во Флоренции, сударь, так что я пообещал ему тридцать франков. Перед уходом он предупредил меня, что двое из его пассажиров, один из которых мой соотечественник, настаивают, чтобы он поехал по дороге из Гроссетто в Сиену, так как им хочется проехать через горы. Я ответил ему, что ничего не имею против гор: вот если бы речь шла о море, тогда дело другое. На это он заметил, что на протяжении всей дороги мы будем лишь удаляться от моря, и это меня успокоило.

Мы должны были уехать в тот же вечер и заночевать в Скарлино. В два часа возница остановился перед гостиницей; четверо других пассажиров уже сидели на своих местах, а возница приехал за мной и моим соотечественником, жившим в той же гостинице. Я был уже готов и стоял на пороге, ведь, как вы знаете, мои сборы много времени не занимали: мой багаж был все тот же — ружье и ягдташ. Позвали господина Эрнеста. Мне доставило большое удовольствие звучание французского имени.

Господин Эрнест спустился вниз: это был красивый гусарский офицер лет двадцати шести — двадцати восьми, исключительно похожий на человека, нарисованного на вывеске нашей гостиницы, но имевший более высокий чин. Молодой человек засунул пару пистолетов в боковые карманы кареты и занял место рядом со мной.

Вскоре я заметил, что господин Эрнест был чем-то очень удручен. Не будучи с ним знаком, я не осмеливался задать ему вопрос о причине его грусти, но решил хотя бы развлечь его беседой.

«Сударь, вы француз?» — спросил я его.

«Да, сударь», — ответил он.

«Вы, должно быть, военный?»

Он лишь пожал плечами. Тем не менее в моем вопросе не было ничего бестактного, так как молодой человек был одет в мундир. По этому жесту я понял, что он не расположен разговаривать, и сам замолчал. Что касается остальных пассажиров, то они беседовали по-итальянски. Я вам уже имел честь говорить, что языка этого не знаю, и потому в их разговор не вмешивался.

Так, не произнеся больше на протяжении всего пути ни слова, я добрался до Скарлино; мы остановились в жуткой гостинице и провели там ужасную ночь, терзаемые, простите за откровенность, насекомыми. Около трех часов утра, когда я только-только задремал, ко мне в комнату вошел возница и разбудил меня. В этой чужой стране, сударь, по-видимому, принято так поступать.

Взяв ружье и ягдташ, я приготовился занять то же место, что и накануне, но в эту самую минуту меня остановил возница.

«Простите, ваше превосходительство, а ружье не каражено?»

«Что вы сказали? “Каражено” ли ружье?! Что означает слово “каражено”?»

«Он спрашивает, заряжено ли ваше ружье», — пояснил мне г-н Эрнест.

«О, покорнейше благодарю, сударь. Как вам спалось?»

«Прекрасно».

«Ну тогда вы неприхотливы. А меня вот, сударь, эти мерзкие насекомые буквально загрызли».