Мери пожал плечами с видом глубочайшего презрения и бросил на меня испепеляющий взгляд.

— Это природный изъян! — воскликнул г-н Луэ, который опасался, что на глазах у него нарушится царившее между нами согласие. — Человека следует пожалеть, а не упрекать. Ему не хватает пятого органа чувств. Мне вас жалко, сударь!

— Так что же было дальше, господин Луэ? — обратился к рассказчику Мери. — Я уверен, что, едва только виолончель оказалась у вас в руках, идеи явились к вам сотнями, тысячами. У вас их оказалось даже чересчур много, не правда ли?

— Да нет, сударь, вовсе не идеи явились ко мне, а слуги гостиницы, сбежавшиеся со всех сторон. Горечь моего положения передалась душе виолончели. Я извлекал из нее душераздирающие звуки; в них была и тоска по родной стране, и муки пустого желудка; это была в высшей степени выразительная музыка. Как вам известно, сударь, жители той страны, где я оказался, обожают, в отличие от вас, музыку. Я слышал, как коридор заполнялся людьми; время от времени их одобряющий шепот долетал до меня. Раздались рукоплескания, сударь. Наконец, дверь комнаты распахнулась и появился хозяин гостиницы. Я последний раз ударил смычком по струнам, сделав это, как вы понимаете мастерски, и повернулся к нему. Держа в руках инструмент, я ощущал свое превосходство над этим человеком.

«Прошу прощения, сударь, что без разрешения вошел в вашу комнату; но винить в этом вы должны себя сами».

«Помилуйте, — отвечал я, — вы здесь хозяин. Разве вы не у себя дома?»

Я забыл вам сказать, что на мне был наряд Орфея, то есть простая туника.

«Сударь, я полагаю, что вы выдающийся инструменталист!»

«Я отказался от места первой виолончели в Парижской опере», — сказал я (должен признаться, что это была неправда, господа, но я был в чужой стране и хотел поддержать честь Франции).

«Вот как, сударь? Но ведь это же очень хорошее место», — продолжал трактирщик.

«Десять тысяч франков жалованья и питание. Каждый день отбивные котлеты на завтрак и бордоское вино». (Упоминание того и другого, господа, сорвалось у меня с языка помимо моей воли.)

«И все это, — продолжал я, — ради любви к искусству, ради желания попутешествовать по Италии, родине несравненного Паизиелло и божественного Чимарозы». (Я старался польстить хозяину.)

«А вы, сударь, не собираетесь остановиться у нас в городе?»

«Для чего?»

«Чтобы дать концерт».

При этих словах, господа, меня словно озарило.

«Концерт?.. — пробормотал я с презрительным видом. — Вы думаете, что в таком городе, как Ницца, мне удастся покрыть свои издержки?»

«О сударь! Как раз сейчас у нас полно чахоточных англичан, приезжающих в Ниццу, чтобы провести здесь зиму. В одной только гостинице “Йорк” у меня их пятнадцать. Все говорят, что здешний стол великолепен».

«Совершенно верно, сударь, — продолжал я льстить трактирщику, — “Йорк” — лучшая гостиница города».

«Надеюсь, сударь, вы убедитесь в этом до отъезда».

«Я еще не знаю».

«Не рискую давать совет вам, сударь, но я уверен, что, если вы посвятите нам вечер, это не будет напрасно потраченным временем».

«А как вы полагаете, — словно между прочим спросил я, — какую сумму мог бы принести подобный вечер?»

«Если вы, сударь, доверите мне дать объявление и распределить билеты, то могу вам гарантировать сто экю».

«Сто экю?» — воскликнул я.

«Это не слишком большая сумма, сударь, я понимаю, но Ницца не Париж и не Рим».

«Это чудесный город, сударь, — поспешил я вновь польстить ему, раз это приносило мне успех. — И принимая во внимание, что это за город… я согласился бы, будь у меня уверенность, что, не заботясь ни о чем, кроме одного — взять в руки виолончель и очаровать своей игрой публику, я получу выручку в сто экю…»

«О, повторяю вам, сударь, я гарантирую это».

«Не забывайте, что требуется еще и питание, как в Парижской опере».

«Хорошо, и питание».

«Ну что ж, сударь, можете объявлять мой вечер и вывешивать афиши».

«Сделайте одолжение, назовите ваше имя».

«Господин Луэ, в погоне за шастром пришедший из Марселя в Ниццу».

«Вы считаете, что это стоит написать в афишах?»

«Это необходимо, сударь: ведь я буду выступать в охотничьей куртке, и почтенная публика Ниццы может решить, что я проявляю по отношению к ней неуважение, хотя, даю слово чести, я на это не способен!»

«Я сделаю все так, как вы хотите, сударь… А что вы будете играть?»

«Не объявляйте ничего заранее, сударь; велите принести все партитуры из театра, они мне все известны. Я сыграю восемь достаточно крупных пьес по выбору публики — это польстит спеси англичан. Вы же знаете, сударь, эти островитяне полны тщеславия».

«Итак, мы договорились, — заключил хозяин гостиницы, — я гарантирую вам сто экю и питание. Вам сию же минуту подадут завтрак».

«Помните, сударь, что по его качеству я составлю себе представление о вашей манере выполнять обязательства».

«Будьте спокойны».

Я услышал, как, выйдя из комнаты, он отдал распоряжения своим помощникам:

«Завтрак высшего разряда в комнату номер четыре!»

Я посмотрел на номер своей двери, сударь: номер четыре имела моя комната.

Не в силах сдержать своей радости, я схватил виолончель в объятия и начал отплясывать сарабанду.

В ту минуту, когда я ставил свою партнершу на место, слуги принесли завтрак.

Поистине, это был завтрак высшего разряда!

Сударь, когда вы поедете в Ниццу — а вы^ я полагаю, туда поедете, — остановитесь в гостинице «Иорк». Если там все осталось по-прежнему, что вполне возможно, ведь ее хозяин — человек примерно моего возраста, то вы мне наверняка скажите спасибо.

Признаться, я с наслаждением сел за стол, ведь прошло ровно двадцать восемь часов с того времени, когда я ел в последний раз.

Когда я пил кофе, в комнату вошел хозяин.

«Вы довольны завтраком, сударь?» — спросил он.

«Я в восторге!»

«Я со своей стороны закончил все приготовления к вашему выступлению: отказываться от него уже нельзя. О вас объявлено, сударь!»

«Я буду на высоте, сударь, буду на высоте! А теперь скажите мне, каким образом я мог бы вернуться в Марсель? Я хотел бы уехать завтра».

«В порту стоит превосходный бриг, который как раз завтра утром отправляется в Тулон. Капитан — один из моих друзей; это настоящий морской волк!»

«Как удачно! Я никогда не был в Тулоне и с удовольствием его посмотрю».

«Прекрасно, воспользуйтесь случаем!»

«Но дело в том, что я… боюсь моря…» (Это правда, сударь, я его боюсь; в этом отношении я похож на господина Мери.)

«Ба! Да в это время море совершенно спокойное!»

«А сколько время длится переход?»

«Часов шесть, не больше».

«Пустяки! Поплыву на вашем бриге!»

В назначенный час состоялся концерт; из скромности я ничего к этому сообщению больше не добавлю. Я получил ровно сто экю и на следующий день, исполнив для гостиничных слуг партию на виолончели вместо чаевых, погрузился на бриг «Дева Семи Печалей» под командованием капитана Гарнье.

Случилось именно то, что я предвидел, сударь: едва ступив на палубу, я тотчас понял, что если мне не удастся спуститься в каюту, то настанет мой конец.

Часа через два, когда мне стало немного лучше, на палубе поднялась какая-то суматоха; затем я услышал бой барабана и решил, что это сигнал к завтраку.

«Приятель, — обратился я к матросу, проходившему мимо с охапкой сабель в руках, — скажи, пожалуйста, что возвещает этот барабанный бой?»

«Он возвещает появление англичан, дружище!» — ответил матрос с прямотой, свойственной людям его профессии.

«Англичан?! Но англичане — хорошие ребята, — промолвил я, — вчера они обеспечили мою выручку по крайней мере на три четверти».

«Да? Ну а сегодня они могут ее забрать у вас целиком!» — заявил матрос и продолжил свой путь к трапу люка.

После этого матроса я увидел другого — с охапкой пик, а потом еще одного — с охапкой топоров.

Я начал догадываться, что на палубе творится что-то необычное.