И в самом деле, едва только мы собрались у Сибийо, как появился наш охотник. Мери представил нас друг другу, и все сели за стол.

В течение всего ужина сотрапезники обменивались репликами, чтобы лучше познакомиться. Каждый рассказывал много забавного; один лишь г-н Луэ хранил молчание. Можно было подумать, что ничто так не пробуждает аппетит, как необходимость держать одну руку горизонтально, а другую вертикально; однако он слушал очень внимательно, не упуская ни одной шутки, ни единого слова и одобрительно кивая в ответ на удачные остроты, которыми мы обменивались, а когда рассказываемые нами истории казались ему особенно интересными, выражал свое одобрение чем-то вроде негромкого сопения… Взглядами мы жаловались Мери на это молчание, но он знаками давал нам понять, что аппетиту нужно предоставить время, необходимое для его насыщения, что всему свой черед и что мы ничего не упустим, если немного подождем. И действительно, когда подали десерт, г-н Луэ выдохнул какое-то восклицание, выражавшее нечто вроде: «Черт побери, я неплохо поужинал!» Мери понял, что наступил нужный момент и попросил подать чашу пунша и сигары. За двести льё от Парижа пунш все еще принято непременно подавать к десерту во время холостяцких ужинов.

Господин Луэ откинулся на спинку стула, с доброжелательной улыбкой поочередно окинул взглядом каждого из присутствующих так, будто только что нас увидел, а потом с тихим вздохом удовлетворения насытившегося гурмана произнес: «Да, черт побери, я неплохо поужинал!»

— Господин Луэ, — обратился к нему Мери, — не хотите ли сигару? Это весьма полезно для пищеварения.

— Спасибо, знаменитый наш поэт, — отвечал г-н Луэ, — я никогда не курю, но вот с разрешения этих господ бокал пунша отведаю.

— А как же, господин Луэ, его и принесли специально для вас.

— Вы слишком любезны, господа!

— Господин Луэ, поскольку вы не курите…

— Я никогда не курю! В мое время еще не курили, господа. Это казаки ввели вам такую моду вместе с сапогами. Я же никогда не расставался с башмаками и всегда оставался верен привычке нюхать табак. Да, да, я придерживаюсь традиций своей нации.

С этими словами г-н Луэ вынул из кармана миниатюрную табакерку и протянул ее нам. Мы все отказались, за исключением Мери, который, желая доставить удовольствие г-ну Луэ и сыграть на его слабой струнке, взял щепотку табака:

— О, какая прелесть ваш табак, господин Луэ! Разумеется, он не акцизный?

— Да нет, сударь, акцизный; однако я его подправляю. Это секрет, которому меня научил один кардинал, когда я был в Риме.

— О! Так вы были в Риме? — спросил я г-на Луэ.

— Да, сударь, я прожил там лет восемнадцать — двадцать.

— Господин Луэ, — вмешался Мери, — раз уж вы не курите, то непременно должны рассказать этим господам о вашей охоте на шастра.

— Что за шастр? — спросил я.

— Шастр?! — воскликнул Мери. — Вы не знаете, что такое шастр? Подумайте только, господин Луэ, он не знает, что такое шастр, а еще называет себя охотником! Шастр, друг мой, — это вещая птица, это гага avis^[84] римского сатирика.

— Это разновидность дрозда, — пояснил г-н Луэ, — и поджареный на вертеле, он великолепен.

— Так расскажите же ему о вашей охоте на шастра, господин Луэ!

— С удовольствием, ибо более всего мне хочется выглядеть приятным в глазах собравшихся, — любезно ответил г-н Луэ.

— Слушайте, господа, слушайте! — воскликнул Мери. — Вы услышите сейчас об одной из самых необыкновенных охот, какие только случались со времен Нимрода до наших дней! Я слышал рассказ о ней раз двадцать и всякий раз воспринимал эту историю с новым удовольствием. Еще стаканчик пунша господину Луэ! Вот так, хорошо! Начинайте, господин Луэ, мы вас слушаем!

— Вы, конечно, знаете, господа, — начал г-н Луэ, — что все марсельцы — прирожденные охотники…

— Да уж, Бог ты мой! — перебил его Мери, выпуская дым из сигары. — Это — явление физиологического порядка, которое я никогда не мог себе объяснить, но, тем не менее, все обстоит именно так. Неисповедимы предначертания Божьи.

— К несчастью, а может быть, и к счастью — ибо неоспоримо, что присутствие их причисляют к бедствиям человечества, — итак, к несчастью или к счастью, — продолжал г-н Луэ, — в окрестностях Марселя не водятся ни тигры, ни львы, но зато у нас происходит перелет голубей.

— Ну-ну! — хмыкнул Мери. — Я ведь говорил вам об этом, дружище… Здесь так принято считать.

— Несомненно, — прервал его г-н Луэ, явно задетый, — несомненно. Что бы вы ни говорили, у нас происходит перелет голубей. К тому же разве вы не давали мне как-то книгу господина Купера «Пионеры», где такой перелет удостоверен?

— Да, удостоверен, но в Америке.

— Но если они перелетают через Америку, почему им не перелетать через Марсель? Ведь суда, которые плывут из Константинополя и Александрии в Америку, сюда заходят!

— Это справедливо, — согласился Мери, ошеломленный таким доводом, — мне нечего возразить. Как я сам об этом не подумал? Вашу руку, господин Луэ! Я больше никогда не буду возражать вам п6 этому поводу.

— Сударь, обсуждение всегда возможно.

— Да, но я его закрываю.

— Итак, господа, я говорил, что за неимением львов и тигров у нас есть. перелет голубей.

Господин Луэ на мгновение остановился, чтобы посмотреть, не будет ли ему возражать Мери.

Но Мери одобрительно кивнул и произнес:

— Все верно: у них есть перелет голубей.

Удовлетворенный этим признанием, г-н Луэ продолжал:

— Вы понимаете, что в такой период настоящий охотник не может обойтись без того, чтобы каждое утро не посещать свою огневую точку. Я говорю «каждое утро», потому что, будучи занят в театре только по вечерам, я, к счастью, по утрам свободен. Происходило это году в тысячу восемьсот десятом или одиннадцатом; мне было тридцать пять лет, а это означает, господа, что я был чуточку проворнее, чем сейчас, хотя, как видите, благодарение Богу, я и сейчас в неплохой форме. (Мы все утвердительно кивнули.) И вот однажды, как всегда еще до рассвета, я находился на своем посту. Я привязал к жерди своего прирученного голубя, и он стал носиться словно дьявол; внезапно мне показалось, что при свете звезд я вижу, как на моей сосне кто-то расположился отдыхать. К сожалению, было еще довольно темно и я не мог разглядеть, что это — летучая мышь или птица. Я притих, непонятное существо поступило так же, и я стал ждать восхода солнца, на всякий случай пребывая в полной готовности.

Как только начало светать, я убедился, что на сосне сидит птица.

Я осторожно выставил из своего укрытия ствол ружья, приложил приклад к плечу, как следует прицелился и нажал пальцем на курок.

Представляете, господа, я имел неосторожность не перезарядить ружье: заряженное накануне, оно дало затяжной выстрел!

Однако это было не так уж важно, ибо, по тому как птица взлетала, я прекрасно видел, что она задета моим выстрелом. Я проследил взглядом за ней до кустарника, где она скрылась. Потом я повернулся и посмотрел на свою огневую позицию. Господа, вы не поверите, произошло нечто удивительное: выстрелом я перерезал веревку, к которой был привязан прирученный голубь, и он улетел. Мне было понятно, что в этот день, не имея приманочного голубя, я на своей огневой позиции буду напрасно терять время. И тогда я решил преследовать своего шастра; ах да, я забыл вам сказать, господа, что эта птица была шастром.

К несчастью, со мной не было собаки. Когда охотишься сидя в укрытии, собака не только бесполезна, но и служит страшной помехой. А не имея собаки, я не мог рассчитывать на то, что кто-нибудь поможет мне найти шастра, и мне пришлось самому ползать в его поисках по кустам. Шастр бежал по земле; он оказался позади меня, хотя я считал, что он находится где-то впереди. Услышав сзади хлопанье крыльев, я обернулся и выстрелил влет; как вы прекрасно понимаете, я промахнулся. Однако было видно, как в воздухе посыпались перья.

— Вы увидели, как посыпались перья? — переспросил Мери.