— Ах, в этом нет нужды, господин Виктор; это лишает меня удовольствия оказать вам услугу во имя любви к Господу Богу. Однако я не буду отвечать вам отказом, так как это было бы с моей стороны непорядочно.

— Ну да ладно, клади их себе в карман и сторожи нас хорошенько!

— Да, да, но только не закрывайте двери, слышите?!

— Решено, будь спокоен!

— Ну, тогда желаю удачи! Кстати, сударыни, — произнес рыбак, возвращаясь обратно, — если вы знаете какие-нибудь действенные молитвы… Я не смею вам советовать, но сейчас неплохо было бы их произнести.

Потом, словно испуганный собственной смелостью, папаша Боскье, кивнув и взмахнув рукой на прощание, поторопился уйти.

Оставшись в доме одни, Виктор и его спутницы стали передвигаться там ощупью, так как в нижней зале, где они находились, на глаза рассчитывать не приходилось: зажечь какую-нибудь свечу означало бы выдать себя. Оставалось действовать вслепую. Продолжая поиски, Виктор слышал биение сердец своих спутниц, и ему казалось, что он распознает сердцебиение Клер.

Наконец, он обнаружил лестницу.

— Сюда! — позвал он.

Обе дамы поспешили на звук его голоса. Протянутую руку Виктора ухватила чья-то дрожащая ручка и, несомненно от испуга, крепко ее сжала. Виктору не приходилось спрашивать, чья это была рука.

— Следуйте за нами, сударыня, — сказал он, повернувшись в ту сторону, где, по его мнению, находилась Габриель, — мы у подножия лестницы.

— Тогда поднимайтесь, — ответила г-жа де Лаваль, — я держусь за платье Клер.

— А что вы ищете, тетушка? — спросила девушка.

— Ничего особенного: я уронила платок.

— Я тотчас спущусь и отыщу его, — успокоил ее Виктор.

Они поднялись по узкой и темной лестнице, которая вела на верхние этажи, и стали ощупью отыскивать дверь в какую-нибудь комнату, а затем вошли в первую попавшуюся, намереваясь пробыть там до тех пор, пока не успокоится море. В полной тьме они не могли понять, насколько обстановка этой комнаты достойна их, но почувствовали себя счастливыми, обнаружив под рукой что-то мягкое, набитое ватой и похожее на перину.

— Виктор, — произнесла Габриель, — если вы спуститесь вниз, мы попробуем немного отдохнуть.

— Ведь вы будете нас охранять, не правда ли? — спросила Клер.

— Вы можете полностью на меня положиться, мадемуазель, — отвечал Виктор. — Ручаюсь, что ни один часовой не был столь надежным на своем посту, каким буду я.

— И попытайтесь отыскать мой платок, ведь он может выдать наше присутствие.

— Иду! — произнес Виктор.

Было слышно, как он спускается по лестнице.

Молодой человек искал платок в течение четверти часа, но так и не нашел его.

В это время женщины сняли с себя платья, ибо в них лечь в постель было невозможно.

— Представляете, тетушка, в каком беспокойстве, должно быть, пребывает сейчас господин де Лаваль? — сказала Клер.

— Полно! Это как раз то, что случается на войне, — отвечала Габриель. — Господин де Лаваль решил, что мы погибли, а так как он находится в карауле у башни Святой Павлы, у него нет времени нас оплакивать. Как бы мне хотелось иметь зеркало.

— Зеркало? Зачем оно вам, тетушка?

— Чтобы привести в порядок волосы: они, должно быть, в ужасном состоянии.

— Даже если бы у вас было зеркало, тетушка, вряд ли бы оно послужило вам в темноте, которая нас окружает.

— Да, но луна так чудно светит, что если чуть приоткрыть окно, то все будет видно как днем. Распахни немного ставни, Клер!

— Ах, тетушка, это так неосторожно!

— Ничего страшного! Лишь бы видеть отсюда, все ли спокойно.

Клер повиновалась, и луч ночного света проник в комнату, осветив очаровательную головку стоявшей у окна молодой девушки: можно было подумать, что это сама Амфитрита, белокурая царица моря, с любовью взирает на дикую красоту своих владений.

Тем временем Габриель отыскала нужный ей предмет и, встав немного позади Клер, но в том же луче света, привела в порядок свои волосы.

— Ну вот, все закончено, — сказала она через минуту. — Теперь давай устроимся на кровати. А перед тем как уснуть, прочитаем литании Богоматери и «Sub tuum»^[76]. Я буду произносить строфу, а ты прибавляй: «Ога pro nobis»^[77]. Ты готова?

— Да, тетушка, да, — ответила Клер, чуть отодвигаясь от окна, но не отходя от него, — вот только мне кажется…

— Что тебе кажется? — спросила Габриель.

— По-моему, какие-то люди идут сюда, следуя по той же дороге, по какой шли мы. Я слышу их, тетушка, слышу!

— Полно, — промолвила Габриель, — это ветер шумит в тамариске.

— Нет, тетушка, вот они, я их вижу. Их пятеро… шестеро… семеро…

Габриель одним прыжком перенеслась от кровати, в которую она собиралась лечь, к окну и, опершись руками о плечи Клер, поднялась на цыпочки и стала вглядываться вдаль поверх ее головы.

— Вы видите? — спросила Клер, сдерживая дыхание.

— Да, я их вижу…

Люди снаружи обменялись между собой несколькими словами.

— Это итальянцы, — сказала Габриель.

— О Боже мой! Боже мой! Мы погибли! — прошептала девушка, молитвенно складывая руки.

Послышавшиеся в эту минуту три тихих стука в дверь комнаты заставили женщин вздрогнуть; затем раздался шепот:

— Не бойтесь, это я, Виктор Виво.

Габриель подбежала к двери и распахнула ее.

— Что там? — спросила она.

— В нашу сторону кто-то идет.

— Враг?

— Боюсь, что да.

— Что делать?

— Последуйте совету папаши Бускье и поднимайтесь выше. Отыщите какое-нибудь подходящее укрытие и не беспокойтесь обо мне. Как бы далеко я от вас ни был, я не выпущу вас из виду.

И, не дожидаясь ответа женщин, он снова погрузился в темноту, окутывавшую лестницу.

— Клер! — позвала Габриель.

— Я здесь, тетушка.

— Иди сюда и…

С этими словами она взяла девушку за руку и потянула из комнаты.

Они поднялись этажом выше и замерли там настороже, склонив головы над гипсовыми поручнями, огибавшими лестницу.

Снаружи, между шпалерой и крыльцом, стояли два человека, похожие на главарей банды мародеров; они громко, без всякого стеснения разговаривали, так что их голоса были слышны повсюду в ночной тишине.

— Уверяю тебя, Таддео, — говорил один из них, — я видел, как они проходили, словно тени, и измерил их следы на песке. Эти ножки в длину не больше моего пальца, а тонкие, как мой язык. А потом, что ты скажешь о бахроме от башмака, которую мы нашли на холме? Таддео, тут пахнет свежатиной!

— Я начинаю думать, что ты прав! — отвечал другой.

— Per Вассо!^[78] У меня полная уверенность, что я прав: подумай, мы потеряли их следы в двадцати шагах отсюда, там, где на дороге начались камни. Если только эти богини не купаются в болотах, они должны спать за этой дверью… Ну, где же мой ландскнехт? Эй! Корнелий, давай сюда! Да иди же! Какого черта ты там делаешь, негодяй? Разинув рот, смотришь на звезды? Послушай, немчура, пройди под эту арку и сторожи по другую сторону дома, чтобы пресечь им путь к отступлению, и тогда, клянусь святым Петром, прелестные дамочки, вы от нас не ускользнете!

— А это что такое? — произнес Таддео, поднимая на крыльце платок Габриель, который, как она думала, был потерян ею в прихожей дома.

— Поблагодарим Господа, приятель! — ответил Джеронимо, беря у него из рук платок. — Не похоже, что этот fazzoletto^[79], весь в вышивке и благоухающий розовым маслом, выпал из кармана рыбака: такой сетью рыбу не ловят.

— Пойдем наверх, Джеронимо, пойдем наверх. А вы, приятели, давайте ко мне, ко мне!

К ним приблизились все остальные члены шайки.

— Идите сюда и встаньте здесь, — продолжал Таддео, — вот так. Теперь будьте послушными, и вы получите горничных, если они там есть.

— Э, нет, нет! Поднимемся все! Здесь среди нас аристократов не имеется — мы все равны! К тому же, чем больше нас будет, тем полноценнее окажется визит! Однако есть еще один немец… Эй, ландскнехт! Форстер, Форстер! Иди сюда. Посиди-ка на крыльце и покарауль с кинжалом в руках: у этих богинь есть кавалер, мы видели его следы на песке. Полнейшая обходительность с женщинами и свинцовая пуля кавалеру; ты меня слышишь, немец? Это приказ!