К той же самой эпохе относятся и руины ворот Жольет, не разрушенные лишь потому, что они служат городской чертой. Этимологам очень хочется доказать, что название «Жольет» происходит от porta Julii^[67], поскольку, по их словам, именно через эти ворота Цезарь вошел в Марсель после того как Требоний усмирил город. На этих воротах были барельефы и надписи, которые могли бы рассказать об этом грандиозном событии, но их источил тот морской ветер, что превращает любой камень в пыль; осталось только разъеденное ржавчиной кольцо, на котором висела опускная решетка, поднявшаяся перед Цезарем.

Добавьте к двум этим историческим сооружениям несколько арок древнего дворца Терм, которые в наши дни образуют лавку бочара на площади Ланш, — и вы перечислите все римские развалины, какими располагает Марсель.

Как видим, это не так уж много для города, называвшегося Массалией и находящегося так близко от Тарского моста, Квадратного Дома и триумфальной арки Оранжа.

ГОТИЧЕСКИЙ МАРСЕЛЬ

Марсель богат памятниками готики ничуть не более, чем античными руинами. Осмотрев колокольню Аккуль, аббатство святого Виктора, развалины башни Святой Павлы, ратушу и форт Святого Николая, вы увидите все, что сохранилось здесь от эпохи с четвертого века по семнадцатый.

Колокольня Аккуль — это все, что осталось от церкви Нотр-Дам-де-лез-Аккуль, разрушенной во время Революции. Она представляет собой массивный тяжеловесный романский шпиль; с ней не связаны никакие интересные предания, и мимо нее проходят даже не останавливаясь.

Совсем иное дело старинное аббатство святого Виктора, которое вызывает одновременно любопытство и благоговение; оно было построено в том самом месте, где Кассиан, прибывший из пустынь Фиваиды, отыскал склеп с телом святого Виктора. Склеп этот находился посреди обширного кладбища. Кассиан воздвиг там церковь, которую можно увидеть и сегодня и которая в тринадцатом веке была оснащена зубцами; что же касается начала ее сооружения, то оно датируется 410 годом.

Именно в подвалах аббатства святого Виктора хранится Черная Дева, самая почитаемая из всех марсельских мадонн, основная обязанность которой — ниспосылать дождь во время сильных засух. Раз в году, в день Сретения, ее приносят в церковь и, облачив в самые красивые наряды и возложив на ее голову серебряный венец, выставляют на поклонение верующим. Эту скульптуру обычно приписывают святому Луке; такое происхождение весьма свято, но не следует воспринимать подобное предположение как слово Евангелия. Лишь те, кому глаза застилает вера, не видят, что Черная Богоматерь, как по-свойски называет ее марсельский люд, создана не раньше конца тринадцатого или начала четырнадцатого века.

Что касается башни Святой Павлы, то она, как и аббатство святого Виктора, тоже была оснащена зубцами, ибо не уступала ему в древности. Еще двадцать лет назад она гордо возвышалась, как во времена коннетабля Бурбона, и в память связанных с ней героических событий ее следовало сберечь. Именно с ее высоты вела обстрел знаменитая кулеврина, способствовавшая тому, что испанцам пришлось снять осаду, и давшая весельчаку маркизу де Пескара повод произнести одну из лучших его острот. Однако муниципальные советы беспощадны по отношению к остроумным высказываниям и к старым стенам: они не понимают ни того, ни другого, а все, что недоступно их разуму, кажется им оскорбительным. Старая башня, хотя она и насчитывала около тысячи лет, не спешила умирать. Время, оставившее на ней свой след, изо всех сил оберегало ее. Но вот муниципальный совет протрубил свой сигнал, и феодальная башня рухнула, чтобы подняться в виде мыловаренной мануфактуры.

Тем не менее стоило сохранить как превосходный исторический памятник эту башню, ибо перед ней отступил прославленный коннетабль Бурбон, которому еще предстояло захватить Рим. Поклявшись отомстить, коннетабль сдержал свое слово: он вернулся во Францию, идя под своим символическим стягом с изображением крылатого оленя и пылающих мечей. Он вернулся во Францию, вступив в союз с генуэзцами, флорентийцами, миланцами, венецианцами, английским королем Генрихом VIII, папой Адрианом VI и императором Карлом V, и, изгнав французов из Ломбардии, принял, вместо всех своих прежних титулов, отнятых у него Франциском I, титул графа Прованского, а затем двинулся на Марсель, завоевывая свое графство.

С другой стороны, множество французских дворян устремилось защищать Марсель; застигнутые врасплох и не имея времени собрать войско, они могли оказать помощь городу лишь своим личным мужеством. Среди них был маршал де Шабанн, который при Павии предпочел умереть, но не сдаться; Филипп де Брион, граф де Шабо; инженер Мирадель.

Марсель, вынужденный полагаться лишь на собственные силы, решил употребить все, какие у него были, и, помня, как он противостоял Цезарю, не терял надежду одолеть коннетабля. В итоге в городе создали гражданское ополчение, насчитывавшее более девяти тысяч человек; до основания снесли все предместья, не пощадив ни церквей, ни монастырей; крепость и городские стены привели в порядок; воодушевление было таким, что даже женщины помогали в этой работе.

Как раз в это время со стороны моря послышался грохот пушек. То французская эскадра во главе с Лафайетом вступила в бой с испанской эскадрой под командованием Уго ди Монкада и потопила три его галеры. Такая победа была добрым знаком, и потому марсельцы преисполнились еще большим мужеством.

В начале июля 1524 года пронесся слух, что Карл де Бурбон разгромил отряды Людовика де Грасса, сеньора дю Ма-са, и перешел через Вар. Еще через несколько дней стало известно, что Оноре де Пюже, сеньор де Пра, первый консул города Экса, отдал ключи от города Карлу де Бурбону и тот назначил его вигье; наконец, 15 августа у стен Марселя был замечен сам Карл де Бурбон во главе небольшого отряда: он выехал на рекогносцировку города.

— Черт возьми! — воскликнул его заместитель Пескара, глядя на осуществленные горожанами приготовления. — Похоже, Марсель не достанется нам так же легко, как Экс.

— Ба! — с презрительным жестом произнес Бурбон. — Вы увидите, что после первых же пушечных залпов горожане принесут нам ключи от города!

— Посмотрим, — промолвил Пескара.

Во время этого похода Пескара был своего рода святым Фомой, с той, однако, разницей, что, вместо того чтобы обратиться в веру, он день ото дня становился все более недоверчивым.

Девятнадцатого августа коннетабль привел к стенам Марселя всю свою армию; она состояла из семи тысяч ландскнехтов, шести тысяч испанских и двух тысяч итальянских пехотинцев, а также шестисот солдат легкой кавалерии. Маркиз де Пескара со своими солдатами расположился у больницы святого Лазаря, коннетабль и его ландкснехты — у Галльских ворот, а испанцы — у дороги в Обань. Было решено, что осадные траншеи начнут прокладывать 23-го. И потому в этот день, 23-го, коннетабль пригласил Пескару в свой шатер прослушать обедню и позавтракать вместе с ним.

Пескара, будучи одновременно и набожным человеком, и любителем поесть, явился точно в назначенный час. Начали с обедни; капеллан коннетабля служил ее перед небольшим походным алтарем; оба предводителя осады внимали капеллану, стоя на коленях по обе стороны алтаря. Внезапно послышался пушечный залп, и священник, в это мгновение поднявший кверху облатку, рухнул, окровавленный, прямо на алтарь, не успев даже вскрикнуть.

— Что произошло? — спросил Бурбон.

— Ничего особенно, монсеньер, — ответил Пескара, — это марсельские горожане принесли вам ключи от города.

Священника подняли: он был мертв. Обедня закончилась; военачальники перешли к завтраку.

(Впрочем, Бурбон церемонился с собой ничуть не больше, чем с другими. Когда впоследствии и его сразила смертельная пуля, он лег во рву, приказал накрыть себя своим белым плащом и, указав солдатам на брешь в стене, крикнул им: «Не останавливайтесь!»)

В тот же день был отдан приказ рыть траншеи и началось бомбардирование города. Со своей стороны, марсельская артиллерия творила чудеса, особенно знаменитая кулеврина, стрелявшая громче и дальше всех других орудий; и потому, едва только ее превосходство над ними было оценено, к ней приставили самых умелых наводчиков, так что она производила в рядах врагов страшные опустошения.