«Вот так, — говорит Жуанвиль, — подобно тому, как Бог умер во имя всех людей, святой король Людовик подвергал себя опасности и смертельному риску во имя народа своего королевства».

Будучи не только отважным воином и благочестивым сыном, но и достойным наследником, Филипп Смелый, едва заняв трон, вспомнил о намерениях своего отца в отношении Эгморта. По его приказу и в соответствии с намеченным ранее планом был возведен пояс укреплений, охватывающий город еще и сегодня, так что мы можем еще и сегодня по виду этих стен, мимо которых пронеслось почти восемь веков, воссоздать тот восточный город, что мы тщетно стали бы искать сегодня в устье Нила.

Нетрудно представить, с каким любопытством мы приближались к этим историческим укреплениям, которые, помимо того, что они напоминают о столь удивительных событиях, служат еще и лучше всего сохранившимся образцом оборонительных сооружений, оставленным нам религиозной и военной культурой тринадцатого века. С Эгмортом связаны и другие памятные события, более поздние по сравнению с теми, о каких мы только что немного рассказали, — предательство Луи де Малапю, отдавшего на короткое время эти святые стены бургундцам; политическая встреча Франциска I и Карла V; сожжение леса Барбароссой; тюремное заключение кальвинистов в башне Констанс; наконец, сооружение канала по приказу Людовика XV. Но что значили для нас эти мелкие истории по сравнению с дивными страницами, которые были начертаны Людовиком IX и Филиппом Смелым в каменной книге, раскрывшейся перед нашими глазами?

Мы вошли в Эгморт через ворота замка, и мне подумалось тогда, сколь правдиво описал этот город Ребуль:

И мы увидим там руины и могилы,

Сменившие собой гордыню властной силы. Двадцатибашенный Эгморт у затхлых вод,

Чахоткой съеденный, в забвении умрет,

Как хворая сова в своем дупле глубоком,

Как бледный паладин, приговоренный роком,

Как солнечным теплом мечтавший излечиться Бродяга, брошенный в глухом дворе больницы.^[47]

В самом деле, население Эгморта, в стенах которого прежде обитало до десяти тысяч человек, уменьшилось до двух тысяч шестисот душ; так что, поскольку каменный пояс не может стягиваться по мере того как пустеет город, около четверти домов стоят запертые; другие лежат в развалинах, третьи уступили место сельским угодьям — садам и пашням, а в остальных ютится поредевшее от лихорадки население: несчастные жители обречены на умирание в своих низких домишках, которые приходится ежегодно оштукатуривать, настолько здешний воздух влажный и разъедающий.

Что же касается жителей, то их прежние привилегии, расположение их города посреди болот, смрадный воздух, которым они дышат, — все это оказывает на них моральное воздействие столь же явное и столь же сильное, как и воздействие физическое. Не требуйте от обитателей Эг-морта пылкой живости южан, тот переизбыток энергии, что прорывается в словах и жестах жителей Лангедока и Прованса; нет, они ответят вам грустным и расслабленным голосом, присущим северянам, что они не могут растрачивать свою энергию напрасно, ибо у них едва хватает сил, чтобы жить.

Мы потратили много труда, отыскивая постоялый двор, ведь Эгморт, в котором нет ни промышленности, ни торговли и население которого, как дикие племена, занимается рыбной ловлей и охотой лишь для собственного прокорма, посещают каждый год самое большее один художник или один поэт: исполненные благоговения, они являются сюда, держа в руках перо или карандаш, и пытаются отыскать следы короля-пилигрима, память о котором остается столь живой в этом мертвом городе. К счастью, мы вспомнили, что Ребуль дал нам письмо к мэру города, г-ну Жану Виню, и нас охватила мысль прервать заменявшие нам обед розыски, чтобы отнести его по адресу. О, будь стократно благословен наш великий поэт! Ибо никогда рекомендательное письмо не было встречено лучше. Едва прочитав его, г-н Винь объявил нам, что у нас не будет другого хозяина, кроме него, и он предоставляет свой стол и дом в наше распоряжение.

Если нашим читателям довелось путешествовать, то они знают, каково это — приехать умирающим от голода и усталости в незнакомый город, где порой нельзя найти ни постели, ни обеда, ни провожатого. В таких случаях вы бредете, ни о чем не осведомленный и раздосадованный, и проходите не останавливаясь мимо самых интересных мест, похожий на те скорбные тени, которым забыли вложить в руку медную монетку, чтобы они могли переправиться через Ахерон; потом, проскучав весь день, вы покидаете город, не унося с собой ни единого воспоминания, за исключением того, какими тоскливыми были проведенные там часы. И напротив, если, какой бы утомительной и тяжелой физически ни была ваша дорога, вас ждет хороший обед, удобная постель и оживленное лицо хозяина дома, любознательного, обладающего богатой памятью и образованного; если все вокруг вас только и делают, что улыбаются вам и о чем-то рассказывают; если легенды теснятся на вашем пути — вам не хватает времени, чтобы посетить все святые места и услышать все красочные предания. Дни, заполненные впечатлениями, быстро проходят в кругу этой новой семьи, рожденной гостеприимством, и, покидая город, принимавший вас так, словно это была ваша вторая родина, о которой вы прежде и сами не знали и где вновь обрели забытых друзей, вы уносите с собой память на всю жизнь о дружбе, длившейся лишь несколько часов.

Именно так и случилось с нами в Эгморте, а также, надо сказать, и в других городах, которые мы посетили в ходе всего нашего путешествия; только в Париже гостеприимство — совершенно неведомая добродетель: это происходит, надо признать, потому, что в Париже на самом деле времени, места и денег хватает только для себя.

Наш хозяин полностью предоставил себя нам. Мы, правда, воспользовались только его временем, комнатами и обедами, но делали это без всяких церемоний и с размахом. Когда мы пришли к нему, он собирался сесть за стол; тотчас же были добавлены два прибора, и мы без промедления вступили в свои права путешественников, имеющих при себе рекомендательное письмо.

Мы с удовольствием заметили, что наш хозяин, хотя он и был мэром Эгморта, никоим образом не был подвержен вредоносному воздействию здешнего воздуха, так тяжело отражавшемуся на здоровье населения, и вполне искренне высказали ему по этому поводу свои поздравления. Он объяснил нам, что столь опасная местная лихорадка поражает лишь тех несчастных, кто после долгой и изнурительной работы не может найти в своем доме ни полноценной пищи, ни безопасного пристанища — то есть того, что повсюду является главным условием хорошего здоровья. По его уверениям, все обладающие определенным достатком люди, способные соблюдать простейшие гигиенические требования, могут, подобно ему, избежать заболеваний, вызываемых зноем. Он сообщил, что без всяких тяжелых последствий для своего здоровья живет в Эгморте вот уже сорок лет и надеется прожить здесь еще сорок, не подхватив никакой болезни. От всей души пожелав ему этого, мы отправились отдыхать в уютные комнаты, с особой изысканностью приготовленные для нас.^[48]

Мы крепко спали в самых лучших постелях, какие у нас были после отъезда из Парижа, когда на следующее утро, в восемь часов утра, наш хозяин вошел ко мне в комнату.

— Черт побери! — воскликнул он. — Надо признать, что вам везет!

— Мы это уже заметили, — отвечал я, пожимая его руку и еще не совсем очнувшись от сна.

— О да, везет, и даже очень! Знаете ли вы, что мне сейчас сообщили?

— Да нет, конечно.

— Под слоем земли за дамбой на Видурле только что обнаружили остов галеры Людовика Святого!

— Бог ты мой! Что вы такое говорите?!

— Клянусь, мне это только что сообщили. Хотите видеть того, кто принес мне эту новость?

— Разумеется! Эй, Жаден, ленивец, вставайте!

— Слышу, слышу, — откликнулся Жаден, — я уже одеваюсь.

— Франсуа! — крикнул наш хозяин.

Вошел какой-то человек.