Вместе с тем, эти два моста безусловно служат символами двух человеческих сообществ, давших им жизнь, и свидетельствуют о полной противоположности духа древности и духа современности. Один, исполненный веры в самого себя, покоившийся на мощном основании, полагавший, что ему предстоит тысячелетнее будущее, строил на века; другой — скептический, переменчивый, легковесный, осознает прогресс, который происходит изо дня в день, и потому возводит временные сооружения, предназначенные для текущего поколения; один мост носит имя Агриппы, другой — Сегена.
И в самом деле, считается, что именно зять Августа, curator perpetuus aquarum[42], воссоздал в Галлии гидравлические сооружения, которыми он оснастил Рим. Ниму, сопернику Арля, недоставало воды, а в семи льё отсюда, в Юзесе, находился обильный источник чистой и прозрачной воды. Агриппа приказал своему многотысячному войску подвести воду этого источника туда, куда он пожелал, и тогда руками его воинов был воздвигнут акведук, преодолевший холмы, прорезавший скалы, протянувшийся вдоль косогоров, выровнивший горы, пересекший болота, прошедший под селениями и, наконец, достигший Нима, куда он доставил воду-труженицу, поочередно то проносящуюся на высоте облаков, то проходящую сквозь земные глубины. Конечно, современная цивилизация привела к замечательным открытиям, послужившим развитию промышленности и торговли, но если бы Агриппе было известно об артезианских колодцах, то мы, возможно, не имели бы Гарского моста.
Постояв в изумлении перед этим архитектурным ансамблем, мы стали рассматривать отдельные его детали. Мост, как уже говорилось, состоит из трех рядов аркад; у подножия первого ряда несет свои воды Гар; по бокам второго проходят путешественники, а над третьим рядом течет вода из источника в Юзесе. Нижний ряд насчитывает шесть арок, в среднем их одиннадцать, а в верхнем — тридцать пять.
Я поднялся на последний ярус и вошел в акведук. Он достаточно высокий, так что человек может проходить по нему почти не сгибаясь. Кровля его выложена из цельных камней длиной в восемь футов и шириной в два с половиной, плотно пригнанных друг к другу без крепежных скоб и цемента.
С небесной высоты этого сооружения, господствующего над всей долиной реки Гар, я увидел Жадена и Юэ: они отбивались от кучки цыган, вышедших из грота, который служил им пристанищем с тех пор, как им вздумалось спуститься с Пиренеев. Подобное зрелище для меня было настолько новым, что я поспешил к цыганам, чтобы подать им милостыню. Они не понимали французского языка, но с помощью итальянского нам удалось объясниться. По Франции они путешествовали ради собственного удовольствия, имея лишь одну цель — найти здесь пропитание, надеясь лишь на людское милосердие и, вероятно, занимаясь лишь одним промыслом — воровством. К счастью, нас было четверо и у нас с Жаденом за спиной висели ружья. Должен признаться, что если бы я был здесь один и без оружия, то эта встреча показалась бы мне менее картинной и более опасной.
Вторжения варваров вывели из строя римский акведук; говорят даже, что вестготы, пересекая Лангедок по пути в Испанию, пытались его разрушить, но, уже занеся над ним руку, испытали головокружение при виде того, сколь оно грандиозно и сколь малы они сами, и, подобно разбойникам Ариосто, простерлись перед исполином.
В 1564 году Карл IX совершал путешествие по Югу Франции и посетил Гарский мост. Его принимал господин герцог де Крюссоль, устроивший в честь короля празднество на берегу реки. В ту минуту, когда король проходил мимо грота, у которого мы теперь встретили цыган, из него вышли двенадцать юных девушек в одеяниях нимф и стали подносить королю пирожные и засахаренные фрукты.
Мост оставался нетронутым, пребывая в том виде, в каком он вышел из рук своих создателей, до 1747 года, когда вплотную к нему пристроили дорогу для передвижения по ней путников и карет. Власти Нима так гордились своей превосходной идеей, из-за которой был испорчен шедевр, что отчеканили медаль с надписью: «Nunc utilius»[43]. Восемнадцатому веку было уготовано обезобразить сооружение, которое не осмелились сломать варвары пятого века.
Мы были в таком восторге от этого моста, что не покидали его до глубокой ночи, с великим удовольствием наблюдая, как на долину опускается тьма и как на его золоченых камнях меркнет свет. К сожалению, не было луны, иначе, наверное, мы бы остались около моста, чтобы полюбоваться им в лучах ночного светила, как нам удалось сделать это при солнечном свете. Наше восхищение было настолько из ряда вон выходящим, что мы ничего не смогли рассмотреть в пейзаже, открывающемся между Ре-муленом и Нимом. Если вы увидели Гарский мост, вам следует закрыть глаза и не открывать их до Арен или до Квадратного Дома.
РЕБУЛЬ
Однако в Ниме была некая достопримечательность, интересовавшая меня куда больше, чем его исторические сооружения: речь идет о местном поэте. У меня было к нему письмо от Тейлора с необычным адресом: «Господину Ребулю, поэту и пекарю». Я читал некоторые его стихи, и они мне очень понравились, но, тем не менее, я был несколько настроен против него, так как в моем сознании сложился образ человека, подобного метру Адаму и Лантара.
И потому по пробуждении в столице департамента Гар первый свой визит я решил нанести Ребулю. Какой-то молодой человек, с которым я столкнулся, выйдя из гостиницы, и у которого спросил адрес Ребуля, не только указал мне, куда следует идти, но и, очевидно заинтригованный любопытством приезжего, вызвался меня проводить, на что я охотно согласился.
По пути к Ребулю мы проходили мимо Арен. Я отвернул голову в сторону, чтобы этот римский великан, очередь которого еще не настала, не отвлекал в эту минуту ни моего взгляда, ни моих мыслей.
— Мы проходим мимо Арен! — заметил мой провожатый.
— Спасибо! Я на них не смотрю, — ответил я.
Шагов через пятьдесят он остановился на углу небольшой улицы:
— Вот дом, где живет Ребуль.
— Тысяча благодарностей! Как вы считаете, в этот час я застану его?
Мой проводник вытянул шею, чтобы заглянуть в приоткрытую дверь.
— Ребуль в своей лавке, — ответил он и с этими словами удалился.
Какое-то время я в задумчивости стоял с письмом в руках. Как встретит меня этот человек? Что возьмет в нем верх в эту минуту — его натура или его ремесло? О чем он будет говорить со мной — о поэзии или о муке, об Академии или о сельском хозяйстве, об издании книг или об урожае? Я уже понимал, что встречу необыкновенного человека, но не знал, будет ли он открытым.
Я вошел.
— Я имею честь говорить с господином Ребулем?
— С ним самым.
— У меня к вам письмо от Тейлора.
— О! Как он?
— Он продолжает взятую им на себя миссию в искусстве. Вы ведь знаете, что он принадлежит к числу тех людей, которые посвящают свою жизнь поискам красоты и живут в мечтах о прославлении своей родины и своих друзей, не думая о том, что они растрачивают во имя других свое здоровье и свое состояние.
— Да, это именно так; я вижу, вы его знаете, — произнес Ребуль.
И с этими словами он принялся читать протянутое мною письмо.
Тем временем я изучал его. Это был человек лет тридцати трех — тридцати пяти, роста выше среднего, со смуглым, как у араба, лицом, черными блестящими волосами и белоснежными зубами. Дойдя при чтении до моего имени, он перевел взгляд с письма на меня, и только тогда я увидел, какие у него замечательные глаза — индийские, бархатные, выразительные, созданные для того, чтобы выражать и любовь, и гнев.
— Сударь, — сказал он мне, — я чрезвычайно обязан барону Тейлору и не знаю, смогу ли когда-либо его отблагодарить.
В свою очередь я поклонился ему.
— Однако, — продолжал он, — соблаговолите ли вы разрешить мне говорить с вами откровенно и без стеснения?
— О, прошу вас!
— Вы ведь пришли поговорить с поэтом, а не с пекарем, не правда ли? Так вот, с пяти часов утра до четырех часов дня я пекарь, а с четырех часов и до полуночи — поэт. Если вы хотите получить булочки, оставайтесь: они у меня замечательные. Но если вы хотите послушать стихи, то приходите к пяти часам, я вам их почитаю: они скверные.
