Тем временем один человек услышал то, что говорили префекту по поводу его платья, и пошел переодеться в собственный мундир. Это был г-н де Пюи, красивый, исполненный достоинства старик с седыми волосами, кротким лицом и миротворным голосом. Он вернулся в своем одеянии мэра, с шарфом и наградами — крестом Святого Людовика и орденом Почетного Легиона, но ни его возраст, ни его звание не внушили почтения этим людям: ему не дали даже пройти к воротам гостиницы. Его повалили на землю и стали топтать; одежда и шарф его оказались разорваны, а седые волосы запачканы грязью и кровью. Всеобщее ожесточение толпы достигло своего предела. Но вот появился авиньонский гарнизон; он состоял из четырехсот волонтеров, объединенных в так называемый Королевский Ангулемский батальон. Им командовал человек, именовавший себя генерал-лейтенантом Воклюзской освободительной армии. Этот отряд выстроился под самыми окнами гостиницы «Пале-Рояль»; он почти целиком состоял из жителей Прованса, говоривших на том же местном наречии, что и грузчики и все простонародье. Их спросили, зачем они явились, почему не дают народу спокойно вершить правосудие и есть ли у них намерение препятствовать ему. «Совсем напротив, — отвечал один из солдат. — Выкиньте его из окна, и мы примем его на свои штыки!» Этот ответ вызвал свирепые крики радости, за которыми последовало недолгое молчание. Было нетрудно заметить, что толпа замерла в ожидании и это спокойствие обманчиво. В самом деле, вскоре послышались вопли, теперь уже внутри гостиницы. От толпы отделилась группа людей. Ведомые Фаржем и Рокфором, они с помощью приставных лестниц поднялись до верха стены, а затем, соскользнув по наклону крыши, спрыгнули на балкон, тянувшийся вдоль окон комнаты маршала, и увидели его перед собой: он писал сидя за столом.

Тогда одни устремились в окна, даже не отворив их, а другие ворвались в дверь. Маршал, захваченный врасплох и оказавшийся в окружении, встал и, не желая, чтобы письмо с требованием защитить его, которое он хотел послать австрийскому командующему, попало в руки этих негодяев, разорвал его. В это время один из нападавших, который принадлежал к более высокому слою общества, чем остальные, и до сих пор носит на груди крест, полученный им, несомненно, за его образ действий в тех обстоятельствах, шагнул к маршалу, держа шпагу в руках, и сказал ему, что если он желает оставить какие-нибудь распоряжения, то сделать это надо быстро, поскольку жить ему осталось десять минут.

— Да что вы тут такое говорите?! Какие десять минут?! — воскликнул Фарж, направив дуло пистолета в грудь маршалу. Тот рукой отвел дуло кверху; раздался выстрел, и пуля застряла в карнизе.

— До чего ж неумелый! — пожав плечами, произнес маршал. — Не может убить человека, даже стреляя в упор.

— Cie vraire; vas veiire a qui sefa!^[39] — на местном наречии воскликнул Рокфор.

С этими словами он нацелил на маршала свой карабин; раздался выстрел, и маршал упал замертво. Пуля пронзила ему грудь насквозь и вонзилась в стену.

Эти два выстрела были услышаны на улице и всколыхнули толпу. Она ответила на них восторженным воплем. Один негодяй, по имени Кадийан, выбежал на балкон, выходивший на площадь, и, держа в каждой руке по пистолету, которые он не решился разрядить даже в труп, подпрыгнул на месте, показывая всем ни в чем не повинное оружие, на которое он возводил клевету:

— Va qui a fu lou coup!^[40]

Но бахвал лгал, ибо он похвалялся преступлением, совершенным более смелыми убийцами.

Позади него появился генерал Воклюзской освободительной армии; учтиво поклонившись народу, он заявил:

— Маршал покончил с собой! Да здравствует король!

Толпа разразилась криками, в которых смешались одновременно радость, мстительность и ненависть; тем временем королевский прокурор и судебный следователь принялись незамедлительно составлять протокол самоубийства^[41].

Поскольку все было кончено, г-н Мулен хотел спасти хотя бы ценные вещи, находившиеся в карете маршала. В сундуке он обнаружил сорок тысяч франков, в мешке — усыпанную бриллиантами табакерку, в дорожных сумках — пару пистолетов и две сабли, одна из которых, с рукоятью, отделанной драгоценными камнями, была подарком несчастного султана Селима. Когда г-н Мулен шел через двор, держа в руках все эти вещи, дамасскую саблю у него выхватил из рук командир волонтеров, хранивший ее затем у себя в качестве трофея в течение пяти лет. Лишь в 1820 году его вынудили вернуть эту саблю поверенному маршальши Брюн. (Этот офицер сохранил свой чин во все время Реставрации и был уволен только в 1830 году.)

Спрятав вещи в надежное место, г-н Мулен направил г-ну де Пюи письмо, в котором он просил перенести труп маршала в часовню, пока толпа его не растерзала, и спасти адъютантов. Мэр прислал полицейского комиссара с погребальными носилками и четырьмя носильщиками. Когда маршала раздевали, чтобы засвидетельствовать его смерть, г-н Мулен заметил пояс, который тот носил на теле. Он его снял и сохранил в надежном месте; в поясе было четыре тысячи франков. Все это было полностью возвращено маршалыие.

Тело маршала Брюна положили на носилки и беспрепятственно вынесли, но едва носильщики прошли двадцать шагов по площади, как со всех сторон послышались крики: «В Рону! В Рону!» Комиссара полиции, попытавшегося воспрепятствовать этому, сбили с ног. Носильщикам приказали идти в другую сторону, и они подчинились. Толпа увлекла их к Деревянному мосту. У четвертой арки из их рук вырвали носилки, сбросили тело в реку и с криком «Военные почести!» стали стрелять из ружей по трупу, всадив в него еще две пули.

Затем красными буквами на арке моста написали:

«Могила маршала Брюна».

Однако Рона не захотела стать сообщницей этих людей: она унесла труп, а не поглотила его, как считали убийцы; на следующий день его вынесло на песчаную отмель Тара-скона; однако туда уже долетел слух об этом убийстве. Труп опознали по ранам, столкнули обратно в Рону, и река продолжила нести его к морю.

Тремя льё ниже по течению труп вновь прибило к берегу, и он застрял в камышах. Его заметили сорокалетний мужчина и восемнадцатилетний юноша; они тоже его узнали, но, вместо того чтобы снова столкнуть в Рону, вытащили на берег, перенесли в поместье одного из них и там похоронили по церковному обряду. Старший из этих двоих был г-н де Шартруз, младший — Амедей Пишо.

Позднее тело было извлечено из могилы по распоряжению маршальши Брюн, перенесено в ее замок Сен-Жю в Шампани, набальзамировано и положено в покоях, соседствовавших с ее спальней, где оно и оставалось, накрытое покрывалом, до тех пор, пока официальное гласное судебное разбирательство не смыло с покойного обвинение в самоубийстве; и лишь тогда тело маршала было погребено по решению Рьомского суда.

Убийцы, избежавшие людского мщения, не ушли от Божьей кары: почти все они кончили свою жизнь плачевно. Рокфор и Фарж заболели какими-то странными неведомыми хворями, похожими на те известные с древних времен недуги, какие рука Господа насылала на народы, которые он хотел покарать. У Фаржа началось стягивание кожи, сопровождавшееся такими мучительными болями и таким жжением, что его живым закапывали в землю по самое горло, чтобы остудить. У Рокфора началась гангрена, поразившая костный мозг; разрушив кости, она лишила их крепости и твердости, так что ноги перестали его держать, и он передвигался только ползком, как пресмыкающееся. Оба умерли в лютых мучениях, сожалея о том, что не попали на эшафот, который избавил бы их от такой ужасной агонии.

От Пуантю, судом присяжных департамента Дром приговоренного к смерти за убийство пяти человек, отреклись его приверженцы. Какое-то время в Авиньоне встречали его жену, безобразную калеку, ходившую из дома в дом и просившую милостыню для того, кто в течение двух месяцев был королем междоусобицы и кровопролития; затем однажды она появилась с черной тряпкой на голове и уже ничего не просила: Пуантю умер, и никто не знал в каком углу, в расселине какой скалы, в глубине какой чащи окончил он свои дни, словно старый тигр, у которого спилили когти и вырвали зубы.