«Тогда я приказываю, чтобы меня оставили одну в моей комнате, поскольку я не хочу показываться на глаза моим подданным… Как называется наш замок?»

«Антиколи».

«… не хочу показываться на глаза моим подданным из Антиколи в таком виде: я их испугаю».

«Civetta!^[100]» — улыбнулся атаман.

«Идите! Идите! Через четверть часа я буду готова».

Зефирина выставила нас из комнаты и заперлась.

«Так у вас есть дворец, атаман?» — поинтересовался я.

«А как же!» — ответил он.

«И он принадлежит вам?»

«Нет, не мне. Ты прекрасно понимаешь, что правительство было бы этим обеспокоено; нет, он принадлежит одному римскому синьору: он дал мне его в пользование, и я плачу ему за это ренту. Этого славного человека удерживает в городе его должность, и ему приходится таким образом использовать свой загородный дом».

«Значит, мы будем там как сыр в масле кататься!»

«Не понимаю», — произнес атаман.

«Это такой французский оборот речи, трудноватый для итальянца: я хочу сказать, что нам там будет замечательно».

«Да, это так. Правда, пострелять время от времени все же, наверное, придется, но, сам понимаешь, это приятная сторона нашего ремесла».

«Атаман, мне хочется напомнить вам, что я состою у вас на службе только как виолончелист».

«А почему тогда у тебя ружье и ягдташ? Ты же утверждал, что они твои».

«Да, они в самом деле мои. А кстати, хорошая в ваших владениях охота?»

«Великолепная».

«А какая дичь?»

«На любой вкус».

«И шастры есть?»

«Шастры? Да целые стаи!»

«Отлично, атаман! Беру на себя снабжать всех дичью на жаркое».

«Хорошо! Я дам тебе трех или четырех своих людей, чтобы они служили тебе загонщиками, и ты будешь охотиться сколько захочешь».

«Атаман, вы мне еще кое-что обещали…»

«Что?»

«Мои сто экю».

«Это правда. Пикар, ты вернешь этому славному малому его сто экю».

«Воистину, атаман, — произнес я, — не могу понять, почему на вас сердятся: вы самый честный разбойник, какого я знаю».

«Ессо mi^[101]», — провозгласила Зефирина, появившись перед нами.

«Уже?» — воскликнул атаман.

«О, я умею быть проворной! Мне хватило времени на все, что я должна была сделать».

«Браво! В таком случае, в дорогу!»

«Я готова», — заявила Зефирина.

Атаман распахнул окно.

«В путь!» — крикнул он.

Тем временем Зефирина, обменявшись со мной взглядами, показала мне на кольцо, и я понял, что ей нужно было сделать в этой комнате.

Мы отбыли около двух часов и к четырем добрались до берега небольшой реки. Атаман окликнул паромщика по имени. Тот примчался с поспешностью, доказывавшей, что он узнал голос позвавшего его человека.

Пока мы переправлялись, атаман и паромщик вполголоса что-то обсуждали.

«Что там такое? — с наигранной тревогой спросила мадемуазель Зефирина. — Нашего замка нет больше на месте?»

«Ничего подобного, — возразил атаман, — надеюсь, что не пройдет и четверти часа, как мы там устроимся».

«Слава Богу! — заметила Рина. — А то мы уж слишком долго бродим по полям».

Мы добрались до тополиной аллеи, в глубине которой виднелась ограда роскошной виллы. Атаман позвонил, и появился привратник.

Стоило ему увидеть атамана, как он начал звонить в колокол, и тотчас же прибежало пятеро или шестеро слуг.

Казалось, что атамана ждали здесь с большим нетерпением, и, как только о его появлении стало известно, вся эта челядь стала выказывать бурную радость. Атаман принимал все эти проявления чувств как должное, и видно было, что он к подобному привык.

«Хорошо, хорошо! — повторял он. — Идите вперед и светите нам!»

Слуги подчинились его указаниям. Один из них хотел взять у меня виолончель, несомненно с самыми лучшими намерениями, но, поскольку это был превосходный инструмент, я не пожелал его кому-либо доверять. В итоге последовала короткая стычка, которая закончилась ударом кулака, нанесенным Пикаром слуге. Я остался полным хозяином виолончели, питая надежду увезти ее с собой во Францию, если только мне посчастливится туда вернуться.

Всех нас разместили в подобающих комнатах.

Это был дворец, сударь, настоящий дворец, как и говорил атаман. У меня лично была комната, украшенная великолепными фресками. Правда, дверь из этой комнаты выходила в большой зал, и я не мог ни выйти, ни войти в нее, не попав на глаза пятерым или шестерым слугам, при первом взгляде на которых было ясно, что это переодетые бандиты.

Вы должны понять, сударь, в каком я оказался положении: лишь только я собрался позвонить и спросить, нельзя ли мне раздобыть какую-нибудь одежду, как появился слуга с бельем, чулками, башмаками, пятью или шестью парами кюлот, кучей сюртуков и множеством рединготов, предлагая выбрать все, что подойдет мне по росту и покажется привлекательным. Меня кидала в дрожь мысль о людях, которым, несомненно, прежде принадлежала эта одежда. Поэтому я удовлетворился тем, что выбрал редингот, сюртук, две пары кюлот и шесть рубашек. Большую скромность проявить было невозможно. Перед тем как выйти, слуга открыл мне дверь в небольшую комнату, где находилась ванна, и объявил, что во дворце обедают alle vinti due. После многочисленных разъяснений я понял, что обедают здесь от шести до семи часов. Я так никогда и не понял, причем тут было число двадцать два.

Итак, у меня едва было время привести в порядок свой внешний вид. К счастью, на туалетном столике я нашел все, что было нужно, и среди прочего прекрасные английские бритвы, о которых я с тех пор очень жалею, сударь, потому что никогда больше такие хорошие мне не попадались.

Как только я покончил со своим туалетом, раздался звон колокола, возвестившего обед. Поправив в последний раз свою прическу, я вышел из комнаты, запер ее и положил ключ в карман, опасаясь, что кто-нибудь захочет прикоснуться к моей виолончели. У двери я увидел слугу, который ждал меня, чтобы проводить в гостиную.

В гостиной уже находилось трое — молодой синьор, дама и французский офицер. Я решил, что ошибся комнатой, и собирался удалиться, но в ту минуту, когда, пятясь, я наступил на ногу шедшему за мной лакею, молодая дама обратилась ко мне со словами:

«В чем дело, дорогой господин Луэ? Разве вы не хотите со мной пообедать?»

«Простите! — воскликнул я. — Я не узнал вас, мадемуазель!»

«Если вы предпочитаете обедать в своей комнате, дорогой господин Луэ, — сказал молодой синьор, — вам накроют стол там».

«Как, это вы, атаман?!»

От удивления я не мог прийти в себя, сударь.

«О, господин Луэ не захочет нас обидеть, лишив своего общества!» — с приветственным поклоном добавил офицер.

Я повернулся к нему, чтобы ответить на эту любезность. Сударь! Это был помощник атамана! На глазах у меня произошло столько неожиданных перемен, что можно было подумать, будто мы находимся на представлении «Золушки».

«А1 suo commodo^[102]», — объявил лакей, распахивая двустворчатую дверь обеденной залы.

«Сударь, что это значит?» — спросил я помощника атамана.

«Это значит, мой дорогой господин Луэ, — ответил он, — что суп подан».

Атаман подал руку мадемуазель Зефирине, а мы с его помощником пошли следом.

Мы вошли в ярко освещенную обеденную залу, где был накрыт роскошный стол.

«Не знаю, будете ли вы довольны моим поваром, дорогой господин Луэ, — произнес атаман, усаживаясь на свое место и указывая мне на мое. — Это французский повар, о котором хорошо отзывались; я заказал ему два-три провансальских блюда, имея в виду вас».

«Блюда с чесноком? Ну уж нет!» — заметил французский офицер, вынимая из золотой табакерки понюшку ароматного табаку.

У меня было такое ощущение, сударь, что все это сон.

Тем временем мне подали суп.

«Боже! — воскликнул я. — Это же буйабес!»

Это действительно был буйабес, сударь, и к тому же превосходно приготовленный.

«Успели ли вы бросить взгляд на парк, господин Луэ?» — поинтересовался атаман.