«Да садитесь же к столу! — с очаровательной ужимкой произнесла Рина. — Вы что, собираетесь разводить церемонии с Тонино, вашим другом, и со мной, вашей соотечественницей?»

«Так господина атамана зовут Тонино? Красивое имя, и очень музыкальное».

«Его зовут Антонио, — засмеялась она. — Тонино — это ласковое прозвище: я зову его так, потому что люблю его».

И она посмотрела атаману прямо в глаза взглядом, способным погубить его душу.

«Чаровница!..» — прошептал он.

Тем временем для меня поставили прибор и принесли стул, проявляя при этом по отношению ко мне всевозможные знаки внимания. Я подумал, что в конечном счете мое пребывание у господина Тонино будет, возможно, не таким уж непереносимым, как мне показалось сначала, и со мной станут обращаться с почтением, полагающимся артисту.

Я сидел за одним столом с атаманом, и мадемуазель Рина сама предлагала мне блюда и наполняла мой бокал — это позволило мне окончательно убедиться в том, что на пальце у нее сверкает именно мое кольцо. Время от времени я поднимал глаза и смотрел на ее лицо, и чем больше я в него вглядывался, тем больше проникался уверенностью, что оно мне знакомо. Что касается атамана, то он играл ее локонами и время от времени получал за это шутливый шлепок по рукам, после чего он спрашивал ее: «Но ты потанцуешь для меня, малышка Рина?», и она отвечала: «Возможно!»

Когда я насытился, мадемуазель Рина сделала весьма здравое замечание, что мне, вероятно, нужен отдых. Я умирал от усталости, сударь, и, хотя зевать не слишком вежливо, — о господин Жаден, я вовсе не имею в виду вас! — я зевал так, что мог свихнуть себе челюсть. Поэтому такое предложение мне не нужно было повторять дважды: я попросил проводить меня в комнату и тотчас же лег спать.

Я проспал пятнадцать часов подряд, сударь. Моего пробуждения с нетерпением ждали, не решаясь меня потревожить. Такая деликатность со стороны главаря бандитов показалась мне удивительной. Но стоило мне чихнуть — а я, сударь, обычно чихаю, просыпаясь, — как дверь отворилась и в мою комнату внесли пять виолончелей. Каждый посланный бандит раздобыл по одной, и это подтолкнуло меня на замечание: «Вероятно, повсюду кругом виолончели теперь подорожают!»

В ответ на эту шутку атаман улыбнулся.

Я выбрал лучший из этих инструментов, а четыре остальные сожгли.

После того, как я сделал свой выбор, мне предложили взять виолончель и идти с ней к атаману, поджидавшему меня к обеду; как вы понимаете, я не стал медлить. В зале был накрыт праздничный стол для атамана, мадемуазель Рины, Пикара и меня, а семь или восемь столов поменьше предназначались для остальных бандитов. В глубине залы были зажжены сотни три свечей, что создавало изумительное освещение; я догадался, что нам предстоял бал.

Обед, сударь, протекал очень весело: бандиты были по-настоящему милы, а атаман пребывал в исключительно хорошем настроении, что объяснялось, по-видимому, ласковым отношением к нему со стороны мадемуазель Рины.

Когда обед закончился, он спросил ее:

«Помнишь, что ты обещала мне, малышка Рина?»

«А разве я отказываюсь?» — с улыбкой ответила девушка… улыбка же у нее и в самом деле была колдовская.

«Ну что ж! Тогда иди, готовься, но не задерживайся!»

«Положите ваши часы на стол!»

«Положил».

«Я прошу четверть часа, это не слишком много?»

«О нет, конечно, нет», — ответил я.

«Иди, даю тебе четверть часа», — согласился атаман.

Мадемуазель Рина, легкая как лань, скрылась за дверью в задней части комнаты, освещенной тремя сотнями свечей.

«Ну, господин музыкант, — обратился ко мне атаман, — надеюсь, ты постараешься».

«Я сделаю все, что в моих силах, атаман».

«В добрый час! И если я останусь тобой доволен, то велю верну тебе твои сто экю».

«А мой перстень, атаман?»

«О, что касается твоего перстня, то тебе придется распрощаться с ним навсегда. Ты же видел, что он у Рины, а ты слишком галантен, чтобы забрать его у нее».

Я изобразил на лице согласие, и атамана это явно устроило.

«Ну, а вашему брату, — сказал он, обращаясь к своим бандитам, — я собираюсь доставить редкостное удовольствие: надеюсь, вы останетесь довольны».

«Viva il capitano!^[93]» — послышалось со всех сторон.

В эту минуту дверь распахнулось и на пороге появилась мадемуазель Рина; одним прыжком она очутилась в середине комнаты.

Она была одета баядеркой: ее наряд составляли серебряный корсет, большая кашемировая шаль, служившая ей поясом, маленькая газовая юбочка, едва доходившая ей до колен, и обтягивающее шелковое трико. Она была прелестна в этом костюме.

Я взял в руки виолончель, ощущая себя так, будто снова оказался в марсельском театре.

«Под какую мелодию вы желаете танцевать, мадемуазель?» — спросил я.

«Вы знаете танец с шалью из балета “Клари”?»

«Разумеется, это мой любимый танец».

«Хорошо! Тогда я жду вас!»

Я начал ритурнель; бандиты составили круг.

С первых же тактов она стала взлетать в воздух, словно сильфида, выделывая антраша, жете и пируэты. Бандиты кричали как безумные: «Браво!» А я говорил себе: «Как странно! Я видел уже эту пару ножек…» Они тревожили меня еще сильнее, чем ее лицо, сударь! Обычно, стоит мне увидеть лицо, и я запоминаю его на всю жизнь.

Она танцевали без устали, сударь. Должно быть, аплодисменты придавали ей силы. Она поднималась, опускалась, прыгала, совершала пируэты, и все это так изящно, даю слово чести! Атаман был вне себя! А я словно пребывал в безумии: мне казалось, что эти ножки то и дело посылают мне какие-то приветственные знаки и что они тоже меня узнают. Я был просто уверен, что если бы эти ножки могли заговорить, то они бы сказали: «Здравствуйте, господин Луэ!»

В разгар танца в комнату вошел совершенно испуганный трактирщик и что-то сказал на ухо атаману.

«Ove sono?^[94]» — спокойно переспросил тот.

«В Сан Далмацио».

«Продолжай танец, у нас еще есть время».

«Что случилось?» — спросила мадемуазель Рина, перегнувшись в пояснице и изгибая руки.

«Да ничего особенного, — произнес атаман. — Похоже, эти мерзавцы-путешественники, которых мы задержали, подняли тревогу в Сиене и Флоренции, и за нами гонятся гусары великой герцогини Элизы».

«Вовремя они это делают, — засмеялась мадемуазель Рина, — я как раз заканчиваю танец».

«Еще пируэт, малышка Рина!» — произнес атаман.

«Я ни в чем не могу вам отказать! Сударь, восемь последних тактов, пожалуйста! Давайте…»

«Сейчас, мадемуазель, я возьму смычок».

Когда я услышал эту новость, смычок, представьте себе, выпал у меня из рук. Что же касается мадемуазель Рины, то это известие, казалось, придало еще большую резвость ее ножкам. В эту минуту мне даже почудилось, что я их узнал… Но где же, где же я мог их видеть?!..

Я полагаю, что никогда еще выступление мадемуазель Рины не пользовалось подобным успехом.

Одним прыжком девушка оказалась на пороге двери, за которой она переодевалась, и, обернувшись, словно танцовщица, готовая удалиться за кулисы, сделала реверанс и послала воздушный поцелуй атаману.

«А теперь к оружию! — скомандовал главарь. — Приготовьте коней Рине и музыканту. Мы же пойдем пешком. По направлению к Романье! Все слышат? Кто потеряется, сможет догнать нас в Кьянчано, между Кьюзи и Пьенцей».

«Как, сударь, — с удивлением спросил я атамана, — вы берете меня с собой?»

«Разумеется. Разве, по-твоему, Рина станет танцевать, если у нее не будет музыки? И разве, по-твоему, я смогу жить, не видя ее танцующей?»

«Но, атаман, вы собираетесь подвергнуть меня большой опасности!»

«Не большей и не меньшей, чем грозит всем нам!»

«Но это ваше ремесло, атаман, а не мое!»

«Сколько ты зарабатывал на подмостках своего балагана?»

Представляете, сударь, он так отозвался о марсельском театре!

«Восемьсот франков, атаман».

«Хорошо, я буду платить тебе тысячу экю. Пойди поищи театрального антрепренера, который предложит тебе столько же!»