Жером нашел своего знакомого браконьера, сохранившего породу Фламбо и Раметты, купил у него кобеля и суку, Рокадора и Тамбеллу, и через пять дней после ухода из дома с торжеством вернулся туда.

На следующий день, на рассвете, он уже отправился в поля.

Но заяц оказался хитрее и сильнее любой собаки, какой бы породы она ни была.

Он оставлял позади себя потомков Фламбо и Раметты с такой же легкостью, с какой он оставлял позади себя Рамоно и Спирона.

Однако, став благодаря печальному опыту более осмотрительным, дед берег новых собак, хорошо понимая, что ему уже некем будет их заменить, если огромный заяц их изнурит тоже.

Охотник не позволял собакам гнать проклятое животное больше трех-четырех часов, и, убедившись, что силой зайца не возьмешь, прибегнул к хитрости.

Он тщательно заделал все дыры в живой изгороди, через которые заяц обычно убегал; только одну или две он оставил открытыми и установил в них силки, подготовленные с особой тщательностью.

Затем он засел неподалеку в засаде как для того, чтобы прийти на выручку собакам, если они сами попадут в петли, так и для того, чтобы иметь возможность выстрелить по зайцу.

Но проклятый заяц просто насмехался над всеми этими орудиями лова.

Он их чуял, он их обнаруживал, он их угадывал, проделывая новую дыру в живой изгороди рядом с зияющим проемом, и проходил сквозь шипы и тернии, не оставляя на них ни клочка шерсти.

Затем на какой-нибудь подветренной стороне он обнаруживал деда и показывался ему на глаза лишь на расстоянии, которое не могла преодолеть ружейная пуля.

Было от чего сойти с ума!

Два месяца, прожить которые семье удалось благодаря пяти луидорам, полученным за проданные часы, истекли, а заяц был все еще жив.

Дети остались без рагу.

Их мать осталась без муфты.

Что касается бедняги-охотника, то он тоже был жив, если только существование, которое он вел, можно было назвать жизнью.

Он не знал отдыха ни днем, ни ночью, он стал желтым, как выжатый лимон; его похожая на пергамент кожа словно прилипла к костям; но его поддерживала какая-то сверхчеловеческая сила, и страшные охоты, на которые он ходил почти ежедневно, свидетельствовали о его мужестве.

Истекли еще два месяца.

Эти два месяца Паланы жили в долг.

В конце концов настал день, когда вся несчастная семья должна была покинуть свой дом, чтобы в нем не поселились и не стали жить за ее счет судебные исполнители.

"Ах, — говорил дед, — все это были бы пустяки, если бы я смог схватить этого проклятого зайца!"

XII

Дед снял жалкую лачугу на краю деревни.

Он вскинул ружье на плечо, как делал это, отправляясь на охоту, затем посадил по ребенку на каждую руку, свистом созвал собак, подал жене знак идти за ним и, даже не оглянувшись, ушел из родного дома.

Бабушка, вся в слезах, следовала за мужем.

Сама она не могла бы решиться покинуть это дорогое ее сердцу жилище, где она произвела на свет двух своих бедных детей и где она так долго была счастлива.

Ей казалось, что она расстается с жизнью.

Когда они пришли в нищенское жилище, где им предстояло поселиться, она сочла момент подходящим, чтобы отважиться на просьбу.

Молитвенно сложив руки и опустившись перед мужем на колени, она стала умолять его открыть глаза и увидеть очевидное, узнать в происходящем карающую десницу Господню, дать отдых своему смятенному уму, отправившись на исповедь, и, наконец, прибегнув ко всем средствам, какие только может предоставить ему Церковь, изгнать беса, жертвой которого, похоже, он стал.

Дед, которого несчастья лишь озлобили, довольно грубо воспринял эту просьбу и, указав жене на ружье, заявил:

"Пусть только этот подлый заяц пробежит хотя бы в сорока шагах от меня, и вот что тогда даст мне отпущение грехов!"

Увы, впоследствии Жерому более десятка раз представлялся случай выстрелить в зайца с расстояния не только сорока, но и тридцати, и даже двадцати шагов, и каждый раз он давал промах.

Так они и жили до осени.

Приближалась годовщина той страшной трагедии, которая перевернула всю жизнь моего деда.

Напомним, что это случилось 3 ноября.

Накануне годовщины, 2 ноября, дед обдумывал новые уловки, какие могли бы избавить его от этого кошмара.

Было семь вечера.

Жером сидел у очага, в котором еле-еле горел торф, а моя бабушка расположилась напротив мужа и, держа детей на коленях, пыталась согреться.

Вдруг дверь открылась.

В комнату вошел хозяин гостиницы "Льежский герб".

"Господин Палан, — спросил он у деда, — не хотите ли завтра неплохо заработать?"

Хорошие заработки были настолько редки, что дед никак не надеялся на такую удачу.

Жером в ответ покачал головой.

"Вы отказываетесь?"

"Я не отказываюсь, но спрашиваю, каким же это образом мне удастся хорошо заработать?"

"Да очень легко: сейчас поймете".

"Посмотрим!"

"У меня остановились два иностранца, — продолжал хозяин гостиницы, — они приехали в Тё поохотиться; так не хотите ли стать их провожатым и руководить их охотой?"

Дед, несомненно рассчитывавший посвятить завтрашний день преследованию огромного зайца, вознамерился было дать резкий отказ.

Но его супруга, догадавшись, что с ним происходит, сняла с колен детей, исхудавших и грустных, ибо за целый день им удалось поесть лишь один раз, и то скудно, и слово "нет" замерло на губах деда.

"Хорошо, — сказал он со вздохом, — я согласен".

"В таком случае завтра в полдевятого утра приходите за ними, метр Палан; нет нужды напоминать вам о необходимости быть точным. Как мне помнится, вы отличались даже чрезмерной точностью, когда были аптекарем и дело касалось того, чтобы сделать мне те или иные процедуры, которых я страшно боялся в детстве. Итак, в полдевятого утра".

"Договорились: в полдевятого".

"Так я могу на вас рассчитывать?"

"Да, вы можете рассчитывать на меня".

"Спокойной ночи!"

"Спокойной ночи!"

Хозяин гостиницы вышел в сопровождении моей бабушки, которая от всей души его благодарила.

Дед занялся приготовлениями к завтрашнему дню.

Он наполнил порохом роговую пороховницу и дробью — дробовницу, почистил ружье и положил его на стол.

Бабушка в глубокой задумчивости наблюдала за ним.

Похоже, она что-то замышляла.

Наконец, они легли спать.

Дед спал крепче и встал позже, чем обычно.

Когда он открыл глаза, супруги рядом с ним в постели не было.

Он позвал ее и детей.

Никто не откликнулся.

Предположив, что они в маленьком палисаднике, примыкавшем к дому, Жером встал и поспешно оделся.

Ходики прокуковали восемь раз, и он боялся опоздать к назначенной встрече.

Натянув штаны и гетры, надев куртку, он стал искать свои охотничьи принадлежности.

Но он не нашел ни ружья, ни пороховницы, ни дробовницы, ни ягдташа.

А ведь он отлично помнил, что все это было оставлено им на столе.

Дед обшарил все углы, перевернул все, что попадалось ему под руку, но поиски были тщетными, и он ничего не нашел.

Он побежал в сад, призывая на помощь жену.

Но в саду не было ни жены, ни детей.

Более того, проходя через двор, он увидел, что дверь в сарайчик Рокадора и Тамбеллы широко распахнута.

Рокадора и Тамбеллы там не было.

В эту минуту башенные часы пробили половину девятого.

Нельзя было терять ни минуты.

Чтобы не упустить хороший заработок, обещанный ему вчерашним гостем, он побежал к гостинице "Льежский герб", решив взять у ее хозяина то, чего ему недоставало для охоты.

И правда, увидев у гостиницы двух охотников, готовых двинуться в путь и ждавших лишь его, Жером Палан рассказал им о своей неприятности.

Охотники дали ему ружье и ягдташ.