— У нее очень живое воображение, — ответила мать, — и, в сущности все это не что иное, как грезы и видения, вызванные лихорадкой.
— А доказательство, — произнес Фриц, — то, что она сказала, будто мои красные гусары бежали с поля битвы! Это не может быть правдой! По крайней мере, они не презренные трусы; в любом случае, черт побери, они бы на такое не пошли, а не то я бы им показал!
Но крестный Дроссельмейер, странно улыбнувшись, посадил Мари на свои колени и сказал ей нежнее, чем он говорил прежде:
— Дорогое дитя, ты и сама не знаешь, на какой опасный путь ты становишься, принимая такое горячее участие в Щелкунчике: тебе придется много страдать, если ты будешь по-прежнему вступаться за этого обездоленного беднягу, ибо мышиный король, считая его убийцей госпожи Мышильды, будет преследовать его всеми возможными способами. Но, во всяком случае, знай: не я, а лишь одна ты можешь его спасти; будь же стойкой и преданной, и все пойдет хорошо!
Ни Мари, ни остальные ничего не поняли из сказанного крестным; более того, его речь показалась президенту столь странной, что он, не промолвив ни слова, взял советника медицины за руку и, пощупав его пульс, сказал, как Бартоло говорил Базилю:
— Дорогой друг, у вас сильная лихорадка, и я вам советую пойти прилечь.
ПОБЕДА
Ночью, которая последовала за только что описанной нами сценой, яркий луч луны, сиявшей во всем своем блеске, проскользнул сквозь неплотно задернутые занавески спальни, где рядом с матерью спала маленькая Мари, и девочка проснулась, разбуженная шумом: он явно доносился из угла комнаты, и в нем смешивались пронзительные посвистывания и продолжительные писки.
— Ой! — закричала Мари, сразу же узнав эти звуки, услышанные ею впервые в ночь великой битвы. — Ой! Мыши вернулись! Мама! Мама! Мама!
Однако, несмотря на все ее усилия что-то сказать, слова застревали у нее в горле. Она попыталась убежать, но не смогла пошевельнуть ни рукой, ни ногой и оставалась словно пригвожденной к постели; и тогда, обратив свой испуганный взгляд в угол комнаты, откуда слышался шум, она увидела там мышиного короля, который скребся, пробиваясь сквозь стену, и просовывал в постепенно расширявшуюся дыру сначала одну свою голову, потом две, потом три и, наконец, все семь голов, каждая с короной; выбравшись из стены, он сделал несколько кругов по комнате, словно победитель, осматривающий завоеванные им владения, а затем одним прыжком вскочил на стол, стоявший у кроватки Мари. Оказавшись там, мышиный король посмотрел на нее своими сверкавшими, как карбункулы, глазами, посвистывая и скрежеща зубами, и произнес:
— Хи-хи-хи! Отдай мне все свое драже и марципаны, девчонка, иначе я загрызу твоего друга Щелкунчика!
Произнеся эту угрозу, мышиный король выбежал из комнаты через то же самое отверстие, которое он проделал, чтобы войти в нее.
Мари так испугало внезапное и страшное появление мышиного короля, что утром следующего дня она проснулась вся бледная и с тяжестью на сердце, объяснявшейся еще и тем, что она, из страха быть осмеянной, не решалась никому рассказать о том, что произошло ночью. Двадцать раз слова уже были готовы сорваться у нее с языка, и она собиралась поделиться этой историей с матерью или с Фрицем, но сдерживалась, по-прежнему пребывая в убеждении, что они все равно не захотят ей поверить; во всем этом ей было ясно лишь одно: чтобы спасти Щелкунчика, она должна будет пожертвовать своими драже и марципанами; и в тот же вечер она положила все сласти, какие у нее были, на выступ шкафа.
На следующее утро президентша сказала:
— По правде сказать, не знаю, с чего у нас вдруг началось нашествие мышей! Посмотри, моя бедная Мари, — продолжала она, приведя девочку в гостиную, — эти мерзкие создания сгрызли все твои сласти!
Президентша ошиблась: ей следовало сказать не "сгрызли", а "попортили", потому что этому чревоугоднику мышиному королю марципаны не пришлись по вкусу, но он так обкусал их, что пришлось все выбросить.
Впрочем, поскольку эти сласти не были у Мари самыми любимыми, она не слишком печалилась о той жертве, что потребовал у нее мышиный король. И, полагая, что он удовлетворится этой первой данью, которой он ее обложил, девочка чрезвычайно радовалась мысли, что такой небольшой ценой ей удалось спасти Щелкунчика.
К несчастью, ее радость длилась недолго: в следующую же ночь Мари снова проснулась, услышав свист и писк у самого своего уха.
Увы! Это опять был мышиный король; глаза его на этот раз сверкали еще страшнее, чем в предыдущую ночь, и тем же отвратительным голосом, перемешанным со свистом и писком, он произнес:
— Ты должна отдать мне всех своих леденцовых и бисквитных куколок, девчонка, иначе я загрызу твоего друга Щелкунчика!
С этими словами мышиный король удалился, подпрыгивая, и скрылся в своей дыре.
На следующий день страшно опечаленная Мари отправилась прямо к стеклянному шкафу и, встав рядом с ним, принялась с грустью рассматривать своих леденцовых и бисквитных куколок; и, разумеется, ее горе было вполне естественным, потому что никто никогда не видел более вкусных фигурок, чем те, какие были у маленькой Мари.
— Увы! — сказала она, обращаясь к Щелкунчику. — Дорогой господин Дроссельмейер, чего я только не сделаю, чтобы спасти вас! И все же признайте, то, что сейчас от меня требуется, очень тяжело.
Однако при этих словах у Щелкунчика сделался такой жалобный вид, что Мари, которой по-прежнему мерещились ужасные пасти мышиного короля, разверстые для того, чтобы загрызть несчастного человечка, решила принести и эту жертву, чтобы спасти молодого Дроссельмейера. И в тот же вечер она положила своих леденцовых и бисквитных куколок на выступ шкафа, куда накануне положила драже и марципаны. Однако на прощание Мари перецеловала их всех по очереди: своих пастухов, пастушек, их барашков, а пухлощекого младенца, кого она особенно любила, спрятала позади других фигурок.
— Ну, это уже чересчур! — воскликнула на следующее утро президентша. — Определенно, эти гадкие мыши устроили себе жилище прямо в стеклянном шкафу, ведь они сгрызли всех куколок бедной Мари!
При этом известии крупные слезы покатились из глаз Мари; но почти сразу же слезы ее высохли, уступив место нежной улыбке, потому что она сказала себе:
"Какое значение имеют пастухи, пастушки и барашки, если Щелкунчик спасен!"
— Но, — вмешался Фриц, который присутствовал при этой сцене, храня задумчивый вид, — напоминаю тебе, мамочка, что у булочника есть отличный серый секретарь посольства: за ним можно послать, и он быстро положит конец всему этому безобразию, съев всех мышей, одну за другой, а после простых мышей — саму госпожу Мышильду и мышиного короля вслед за его достопочтенной матушкой.
— Да, — ответила президентша, — но твой секретарь посольства, прыгая по столам и каминам, перебьет все мои чашки и бокалы.
— Как бы не так! — возразил Фриц. — Тут нет никакой опасности: секретарь посольства, живущий у булочника, слишком ловкий малый, чтобы совершать подобные оплошности! Хотел бы я ходить по краю водостоков и гребню крыши так же ловко и уверенно, как он!
— Нет, никаких кошек в доме! Никаких кошек! — закричала президентша, не выносившая этих животных.
— Тем не менее, — сказал президент, привлеченный шумом в гостиную, — в том, что говорит господин Фриц, есть нечто разумное. Просто вместо кошки надо использовать мышеловки.
— Черт побери! — воскликнул Фриц. — Это подойдет еще лучше, ведь их изобрел сам крестный Дроссельмейер!
Все засмеялись и, поскольку, после того как был обыскан весь дом, обнаружилось, что в нем нет ни одного орудия такого рода, послали к крестному Дроссельмейеру за одной из его отличных мышеловок, прикрепили к ней кусочек сала и поставили ее в том самом месте, где мыши произвели накануне такое опустошение.
Мари легла спать с надеждой, что уже утром она увидит мышиного короля в ловушке, куда его непременно должно было завести обжорство. Но около одиннадцати часов вечера, едва погрузившись в сон, она внезапно пробудилась, ощутив, как что-то холодное и мохнатое прыгает по ее рукам и лицу; в ту же минуту уже знакомые ей писк и свист донеслись до ее слуха. Рядом с ней, прямо на ее подушке, находился ужасный мышиный король; его глаза пылали кровавым огнем, его семь пастей были разверсты, словно он уже приготовился растерзать бедную Мари.
