— С презрением смотрю на это! С презрением смотрю на это! — сказал мышиный король. — Я в этот не пойду домишко, и сало твое меня не соблазнит! Меня не обмануть: с презрением смотрю на это! Но ты, девчонка, должна отдать мне свои книжки с картинками и свое шелковое платьице, а не то — берегись! — я загрызу твоего друга Щелкунчика!

Понятно, что после такого требования Мари проснулась на следующее утро со слезами на глазах и глубокой печалью в душе. И мать не сообщила ей ничего нового, когда сказала, что мышеловка не сработала и мышиный король распознал ловушку. И когда президентша вышла из комнаты, чтобы посмотреть за приготовлениями к завтраку, Мари отправилась в гостиную и, рыдая, подошла к стеклянному шкафу.

— Ах, мой добрый, мой милый господин Дроссельмейер, — промолвила она, — чем же все это кончится? Когда я отдам мышиному королю мои чудесные книжки с картинками, которые он разорвет, и подаренное мне к Рождеству младенцем Иисусом красивое шелковое платьице, которое он превратит в лохмотья, он все равно не успокоится и будет каждый день требовать у меня еще и еще что-нибудь; а когда мне уже нечего будет ему отдавать, он, может быть, растерзает меня вместо вас! Ах, что следует сделать такой несчастной девочке, как я, мой дорогой, мой милый господин Дроссельмейер? Что мне делать? Что мне делать?

И вдруг, не переставая плакать и жаловаться, Мари заметила на шее Щелкунчика кровавое пятно. С тех пор как Мари узнала, что ее подопечный — сын торговца игрушками и племянник советника медицины, она перестала брать его на руки, ласкать и целовать; она начала так сильно стесняться его, что не осмеливалась дотронуться до него даже кончиком пальца. Но сейчас, увидев, что он ранен, и боясь, что рана может оказаться опасной, Мари осторожно вынула Щелкунчика из шкафа и принялась носовым платком оттирать кровавое пятно у него на шее. Но каково же было ее удивление, когда она внезапно почувствовала, что деревянный человечек начал шевелиться в ее руках! Она живо поставила его обратно на полку; и тогда Щелкунчик подвигал губами в разные стороны, отчего его рот стал казаться еще шире, а потом, в конце концов, с большим усилием произнес такие слова:

— О бесценная мадемуазель Зильберхауз! Вы мой самый лучший друг, сколь многим я вам обязан и сколь велика моя благодарность вам! Не надо жертвовать ради меня книжками с картинками и шелковым платьем; добудьте мне лишь шпагу, но хорошую шпагу, а остальное я возьму на себя!

Щелкунчик хотел сказать еще что-то, но слова его стали невнятны, голос совершенно затих, а глаза, только что выражавшие тихую печаль, стали неподвижными и тусклыми. Мари не испугалась; напротив, она запрыгала от радости, ибо была очень счастлива, что можно спасти Щелкунчика, не жертвуя при этом ни своими книжками с картинками, ни своим шелковым платьем. Беспокоило ее лишь одно: где раздобыть хорошую шпагу, в которой нуждался человечек; и тогда Мари решила поделиться своими затруднениями с Фрицем, поскольку он, несмотря на свое бахвальство, был очень услужливый мальчик. Мари подвела Фрица к стеклянному шкафу, рассказала брату все, что касалось Щелкунчика и мышиного короля, и закончила просьбой о своего рода услуге, которую она ждала от него. Однако в рассказе сестры мальчика взволновало лишь то, что его гусары на самом деле дрогнули в разгар битвы; поэтому он переспросил Мари, справедливо ли это обвинение, и, получив тому подтверждение, он, зная, что девочка неспособна солгать, бросился к шкафу и произнес перед своими гусарами речь, казалось заставившую их устыдиться своего поступка. Но это было еще не все: чтобы наказать весь полк в лице его командиров, Фриц одного за другим разжаловал всех офицеров и строго-настрого запретил трубачам в течение целого года играть марш лейб-гусаров; потом он обратился к Мари:

— Что касается Щелкунчика, то он мне кажется храбрым малым, и я полагаю, что придумал, как ему помочь: поскольку вчера я отправил в отставку — разумеется, с пенсией! — одного старого майора-кирасира, чей срок службы закончился, то думаю, он не нуждается больше в своей сабле, а ведь это отличный клинок!

Оставалось найти майора; дети принялись искать старика и обнаружили его проедающим ту пенсию, что назначил ему Фриц, в маленькой забытой харчевне в самом дальнем углу третьей полки шкафа. Как и полагал Фриц, забрать у майора саблю, ставшую ему совершенно ненужной, не составило никакого труда, и она тут же перешла к Щелкунчику.

Страх, испытываемый Мари, мешал ей спать всю следующую ночь, и потому, услышав, как в гостиной часы бьют двенадцать раз, она окончательно проснулась. Едва затихли отзвуки последнего удара, со стороны шкафа послышался странный шорох, а потом раздался громкий звон клинков, как если бы два ожесточенных противника сошлись в поединке. Внезапно один из сражающихся воскликнул: "Квик!"

— Мышиный король! — вскричала Мари, исполненная одновременно восторга и ужаса.

Вначале все звуки стихли; но скоре кто-то тихо, очень тихо постучал в дверь, и нежный голосок произнес:

— Бесценная мадемуазель Зильберхауз! Я принес вам радостную весть. Откройте же мне, умоляю вас!

Мари узнала голос молодого Дроссельмейера; она торопливо надела платьице и быстро открыла дверь. На пороге стоял Щелкунчик с окровавленной саблей в правой руке и свечой в левой. Увидев Мари, он тут же преклонил перед ней колено и сказал:

— О прекрасная дама! Вы одна вдохнули в меня рыцарскую отвагу, только что проявленную мною, и придали силу моей руке, дабы я сразился с наглецом, осмелившимся угрожать вам: этот презренный мышиный король повержен и запачкан собственной кровью! Соблаговолите ли вы, о прекрасная дама, принять трофеи, захваченные в победоносном сражении рыцарем, который будет предан вам до конца своих дней?!

Произнеся эти слова, Щелкунчик стащил со своей левой руки семь золотых корон мышиного короля, нанизанных на нее словно браслеты, и протянул их Мари, с радостью принявшей это подношение.

Тогда Щелкунчик, явно ободренный такой доброжелательностью, поднялся и продолжил:

— Ах! Дорогая моя мадемуазель Зильберхауз, теперь, когда я одолел своего врага, сколько всего удивительного я мог бы показать вам, если только вы соблаговолите пройти со мною всего несколько шагов. О, сделайте это, бесценная мадемуазель, умоляю вас!

Мари и минуты не сомневалась, идти ли ей с Щелкунчиком, ибо она знала, что вправе рассчитывать на его величайшую признательность, и была убеждена, что у него не может быть по отношению к ней никаких дурных намерений.

— Я пойду с вами, мой дорогой господин Дроссельмейер, — сказала она. — Но не надо уходить ни слишком далеко, ни слишком надолго, ведь я совсем еще не выспалась.

— Значит, я выберу самую короткую дорогу, — ответил Щелкунчик, — хотя она будет и самой трудной.

С этими словами он пошел вперед, а Мари последовала за ним.

КОРОЛЕВСТВО КУКОЛ

Вскоре они оказались перед огромным старым шкафом, стоявшим в коридоре у самой двери и служившим гардеробом. Здесь Щелкунчик остановился, и Мари, к своему великому удивлению, заметила, что дверцы шкафа, всегда крепко запертые, на этот раз распахнуты настежь, так что ей хорошо было видно отцовскую дорожную лисью шубу, висевшую ближе всех других вещей; Щелкунчик весьма ловко вскарабкался по ее оторочке, используя брандебуры, и добрался до большой кисти, висевшей на толстом петличном шнуре сзади шубы; там он тотчас откуда-то вытащил изящную лесенку кедрового дерева и поставил ее так, что своим основанием она упиралась в пол, а верхний ее конец уходил в рукав шубы.

— А теперь, дорогая мадемуазель Зильберхауз, — сказал Щелкунчик, — соблаговолите дать мне руку и подняться вместе со мной.

Мари повиновалась; и едва она заглянула в рукав шубы, перед ней засверкал искрящийся свет, и она вдруг оказалась перенесенной на благоухающий луг, сиявший так, будто он весь был усыпан драгоценными камнями.

— О Боже! — воскликнула ослепленная Мари. — Где это мы находимся, дорогой господин Дроссельмейер?