Король, взбешенный тем, что ему осмелились предложить в зятья Щелкунчика, обвинил во всем звездочета и механика и, вместо ежегодного дохода в десять тысяч талеров и почетной подзорной трубы, которые должен был получить первый, вместо шпаги с бриллиантами, главного королевского ордена Золотого Паука и желтого редингота, которые должен был получить второй, он изгнал их из своего королевства, предоставив им всего сутки на то, чтобы добраться до его границ.

Следовало повиноваться. Механик, звездочет и молодой Дроссельмейер, превратившийся в Щелкунчика, покинули столицу и пересекли границу королевства. Но, когда наступила ночь, двое наших ученых снова обратились за советом к звездам и взаимное расположение светил открыло им, что, как ни безобразен теперь был их подопечный, это не помешает ему стать принцем и королем, если только он не предпочтет остаться простым смертным: выбор был оставлен за ним самим; произойдет же это, когда его уродство исчезнет, а его уродство исчезнет, когда он будет командовать в сражении, в котором погибнет государь, семиголовым произведенный на свет госпожой Мышильдой после смерти первых ее семи сыновей и ныне ставший мышиным королем; и, наконец, когда, несмотря на уродство Щелкунчика, его полюбит прекрасная дама.

В ожидании столь блестящей судьбы Натаниэль Дроссельмейер, вышедший из лавки отца единственным его сыном, возвращался туда Щелкунчиком.

Не стоит и говорить, что отец не смог узнать его, и, когда он спросил у своего брата-механика и его друга-звездо-чета, что же стало с его любимым сыном, те ответили с самоуверенностью, свойственной ученым мужам, что король и королева не пожелали расставаться со спасителем принцессы, и юный Натаниэль, увенчанный славой и осыпанный почестями, остался при дворе.

Что же касается несчастного Щелкунчика, ощущавшего на себе все тяготы своего нынешнего положения, то он не проронил ни слова, надеясь, что в будущем его ожидают перемены. Однако мы должны признаться, что, несмотря на мягкость его характера и философский склад его ума, он затаил в глубине своего большущего рта огромный зуб на своего дядю Дроссельмейера, который, явившись в ту минуту, когда его меньше всего ждали, и надавав горы обещаний, стал единственным виновником страшного несчастья, случившегося с молодым человеком.

Вот вам, дорогие мои дети, сказка об орехе Кракатук и принцессе Пирлипат — в том виде, как рассказал ее маленькой Мари крестный Дроссельмейер, и теперь вы знаете, почему, встретившись с каким-нибудь трудным делом, говорят: "Да, это крепкий орешек!"

ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК

Если кому-то из моих юных читателей или юных читательниц случалось порезаться стеклом, — а такое могло произойти как с теми, так и с другими в те дни, когда они проявляли непослушание, — им должно быть известно по опыту, что такой порез особенно неприятен тем, что он очень долго заживает. Вот и Мари пришлось провести целую неделю в постели, потому что, как только она пыталась подняться, у нее начинала кружиться голова; но, наконец, она совсем поправилась и смогла прыгать по комнате, как раньше.

Если у вас нет предвзятого отношения к нашей маленькой героине, вы легко поймете, что прежде всего она навестила стеклянный шкаф; он выглядел превосходно: взамен разбитого стекла было вставлено другое, а за остальными стеклами — так тщательно отмытыми фрейлейн Трудхен, что они тоже казались новыми, блестящими и сверкающими, — находились деревья, дома и куклы, подаренные к Новому году. Но прежде всего среди всех этих сокровищ своего детского королевства Мари увидела Щелкунчика: он улыбался ей со второй полки, куда его поместили, и показывал такие целые зубы, каких у него и раньше не было. Пока Мари радостно разглядывала своего любимца, в голову ей уже не в первый раз пришла мысль, от которой у нее защемило сердце. Ей подумалось, что все рассказанное крестным Дроссельмейером вовсе не сказка, а правдивая история распри Щелкунчика с покойной мышиной королевой, а затем — с ее сыном, нынешним королем мышей; она понимала теперь, что Щелкунчик не кто иной, как молодой Дроссельмейер из Нюрнберга, красивый, но, к несчастью, заколдованный племянник крестного, ибо в том, что искусный механик при дворе короля, отца принцессы Пирлипат, это советник медицины Дроссельмейер, у нее не было никакого сомнения с той минуты, когда он в своем желтом рединготе появился в рассказе крестного, и это ее убеждение лишь укреплялось, по мере того как она узнавала, что свои волосы он потерял из-за солнечного удара, а глаз — из-за попавшей в него стрелы, отчего ему и пришлось придумать для себя ужасный пластырь и изобрести хитроумный стеклянный парик, о которых шла речь в начале этой истории.

"Но почему твой дядя не пришел тебе на помощь, мой бедный Щелкунчик?" — задавалась вопросом Мари, стоя напротив стеклянного шкафа; неотрывно глядя на своего подопечного, она размышляла о том, что от успеха битвы зависело, будет ли бедный человечек расколдован и станет ли он королем королевства кукол, вполне готовых, впрочем, терпеть его власть, ведь в течение всей битвы, вспоминала Мари, куклы подчинялись Щелкунчику, как солдаты подчиняются генералу; эта беспечность крестного Дроссельмейера тем сильнее огорчала Мари, что она была уверена, будто куклы, которых она в своем воображении наделила жизнью и способностью двигаться, в самом деле ожили и шевелятся.

Однако, по крайней мере на первый взгляд, ничего такого в шкафу не происходило: все там оставалось в спокойствии и неподвижности; но Мари не спешила отказываться от своего внутреннего убеждения и приписывала царящее на полках спокойствие колдовству мышиной королевы и ее сына; она так глубоко поверила в это, что, продолжая разглядывать Щелкунчика, вскоре стала говорить ему вслух то, что вначале говорила про себя:

— Хотя вы и не в состоянии пошевелиться и не можете, из-за того, что заколдованы, сказать мне ни словечка, дорогой господин Дроссельмейер, я уверена, что вы отлично понимаете меня и знаете, как хорошо я к вам отношусь; рассчитывайте на мою помощь, если вы будете нуждаться в ней. И будьте спокойны, я упрошу вашего дядю помочь вам, а он такой ловкий, что можно надеяться: если только он хоть чуточку вас любит, то непременно придет вам на выручку.

Несмотря на эту выразительную речь, Щелкунчик так и не пошевелился; однако Мари показалось, что по стеклянному шкафу пронесся легкий вздох, от которого тихотихо зазвенели стекла, но так удивительно мелодично, что Мари почудилось, будто нежный, как маленький серебряный колокольчик, голосок произнес:

— Дорогая маленькая Мари, мой ангел-хранитель, я буду твоим! Мари, ты моя!

При этих словах, чудесным образом расслышанных ею, Мари, несмотря на дрожь, пробежавшую по ее телу, ощутила, что ее охватывает необычайное блаженство.

Тем временем наступили сумерки. Пришли президент и советник медицины Дроссельмейер. В ту же минуту фрейлейн Трудхен накрыла чайный стол, и вся семья, весело беседуя, расселась вокруг него. Мари же принесла свое креслице и потихоньку села у ног крестного Дроссельмейера; улучив минуту, когда все замолчали, она подняла на советника медицины свои большие голубые глаза и сказала, глядя ему прямо в лицо:

— Теперь я знаю, дорогой крестный Дроссельмейер, что мой Щелкунчик — это твой племянник, юный Дроссельмейер из Нюрнберга. Он стал принцем и королем кукольного королевства, как и предсказывал твой друг-звездочет; но ты знаешь, что он ведет открытую и ожесточенную войну с мышиным королем. Скажи-ка, дорогой крестный Дроссельмейер, почему ты не помог ему, когда, словно сова, сидел верхом на часах, и почему ты сейчас оставил его без своей помощи?

И после этих слов Мари снова рассказала под громкий смех отца, матери и фрейлейн Трудхен о ходе великой битвы, свидетельницей которой она стала. И только Фриц и крестный Дроссельмейер выслушали ее рассказ, не моргнув глазом.

— Да откуда только, — спросил крестный, — девочка набралась всех этих глупостей?