Наконец, вскинув ружье на плечо, он пошел отвязать собак, радостно запрыгавших перед своей конурой, и, сопровождаемый ими, зашагал к Рамоншану.

Читатель, наверное, помнит, что именно по этой дороге Жером Палан шел на охоту в ночь 3 ноября.

Моя бабушка, следившая за всеми действиями мужа, радовалась, полагая, что любимое занятие может избавить его от того странного угнетенного состояния, в которое он впал.

Она проводила мужа до порога дома.

Оттуда она следила за ним взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Дело было в конце января.

Густой туман покрывал поля, еще более плотный туман лежал в лощине; но дед так хорошо знал поля и дороги, что, ни разу не усомнившись, несмотря на влажную пелену, затянувшую землю, дошел прямо до перекрестка, где разыгралась ноябрьская драма.

Дед уже разглядел на расстоянии десяти шагов от себя смутные контуры кустов, за которыми он прятался в ту роковую ночь, как вдруг прямо из-за куста на то самое место, где упал Тома Пише, прыгнул заяц, которого Жером тотчас узнал по его огромным размерам: это было то самое животное, что навсегда погубило его покой.

Прежде чем дед, все же ожидавший этой встречи, успел сорвать с плеча ружье, заяц растаял в тумане, а Рамоно и Спирон, оставаясь в связке, погнались за зверем.

Дед, задыхаясь, поспешил за ними.

Когда он добрался до плоскогорья Спримона, туман рассеялся под сильным ветром, дувшим с вершин, и охотник сумел разглядеть впереди себя своих собак.

Собаки разорвали связывавшую их веревку.

Они бежали громко лая.

Впереди, в двух сотнях шагов от них, несся заяц, белая шерсть которого четко выделялась на красноватом фоне верескового ковра.

"Никак он начинает сдавать? — воскликнул дед. — Черт подери, сейчас они его возьмут! Ату, Рамоно! Ату, Спирон!"

И он с новым пылом помчался за ними.

Это была бешеная охота, смею вас уверить!

Казалось, у охотника, собак и зайца были стальные мышцы.

Через поля, леса, луга, ложбины, холмы, ручьи и скалы заяц и его преследователи проносились так, будто их несли крылья.

И все это, ни на мгновение не переводя дыхания, не давая себе и пяти секунд для передышки!

Однако странным было то, что огромный заяц бежал перед охотником, словно матерый волк.

Он не ускорял бег, он не петлял, он не следовал вдоль ручьев, оврагов и борозд, он ничуть не старался сбить собак со следа, и, казалось, его никоим образом не волнуют последствия этой ужасающей погони.

Заяц вскачь мчался по прямой.

Он неизменно оставался на сотню шагов впереди собак, которые, обнюхивая его теплые следы, лаяли все громче и неслись вперед все быстрее, не будучи, однако, в силах хоть сколько-нибудь сократить расстояние, отделявшее их от зверя.

Что касается деда, то он по-прежнему бежал позади собак, так же как собаки бежали позади зайца, и науськивал их, без конца повторяя:

"Ату его! Ату!"

В этом безумном беге ягдташ мешал охотнику, и он бросил его.

Какой-то веткой сорвало с его головы шапку.

Он не стал поднимать ее, чтобы не терять время.

К счастью, заяц описал огромный круг, словно хотел вернуться к исходному пункту погони.

Одну за другой он пересек земли Спримона, Тильфа, Френё и Сени.

К полудню он возвратился к Эваю.

Дед, несколько отставший в этом пятичасовом беге, находился еще на горе, когда собаки, вырвавшись в долину, добежали до берега Урта.

Он подумал, что заяц ни за что не осмелится перебраться через реку, в то время весьма полноводную из-за дождей, что сам он пойдет по его следу и, наконец, окажется от него на расстоянии выстрела.

При виде того, как зверь словно насмехался над гончими, дед после пяти часов охоты полностью оставил надежду, что собакам удастся затравить зайца.

Поэтому он, рассчитывая, что заяц повернет обратно, расположился посреди склона, на краю леса, не выпуская зверя из вида и готовый сменить свою позицию применительно к поведению, которое тот изберет; заяц же, со своей стороны, в ожидании собак сел на берегу реки на куче тростника, спокойно объедая его концы.

Собаки неотвратимо приближались к нему.

Казалось, заяц не обращает на них никакого внимания.

Вскоре псы оказались от него всего в десяти шагах.

Сердце охотника забилось так сильно, что он уже едва мог дышать.

Расстояние, отделявшее собак от зверя, сокращалось все больше.

Рамоно, бежавший впереди, рванулся, горя желанием растерзать зайца.

Но тот бросился в поток, в его грозные пенные волны.

Так что пасть Рамоно схватила только воздух.

"Ну, сейчас он утонет! — вскричал дед. — Браво, браво!"

И он побежал по склону горы с такой скоростью, что ему стоило неимоверных усилий остановить свой бешеный бег и не сорваться в воды Урта.

На бегу охотник повторял:

"Сейчас он утонет! Сейчас он утонет! Сейчас он утонет!"

Но заяц ловко пересек течение наискось и беспрепятственно выбрался на противоположный берег.

Увидев его на траве живым и невредимым, собаки, которые по примеру хозяина остановились на берегу и подобно ему, казалось, ожидали гибели зайца, увидев, что, вопреки всякой вероятности, этого не произошло, тоже бросились в реку.

Но им повезло куда меньше, чем их врагу.

Разгоряченный Рамоно не смог справиться с быстрым течением.

Бедное животное изнемогло, сопротивляясь его силе: пес не доплыл и до середины реки, как силы стали его покидать.

Он исчез из вида, затем вновь появился на поверхности реки, но его лапы лишь слабо колотили по воде, которую ему нужно было преодолеть.

Несмотря на все свои усилия, он снова погрузился в воду.

Тогда дед спустился, а вернее, скатился по береговому склону к реке и сам бросился в воду, чтобы помочь своей собаке.

В это мгновение Рамоно вынырнул в третий раз.

Дед позвал его.

Несчастный пес повернул к нему свою умную морду и громко заскулил.

К этому времени ему удалось проплыть почти две трети расстояния до противоположного берега.

Но на призыв своего хозяина он повернул назад.

Это стало для собаки роковым.

Она поплыла поперек волны.

Одолеваемый течением, Рамоно несколько раз повернулся на месте, еще раз жалобно взвизгнул, в последнем мучительном усилии взглянул на хозяина, а затем его понесло течение.

Дед вошел по колени в поток.

Затем он погрузился по горло.

Доплыв до собаки, он схватил ее и выволок на траву.

Там он тщетно пытался ее отогреть, вернуть хоть какую-то гибкость ее окоченевшим и похолодевшим лапам.

Бедный Рамоно издал предсмертный стон.

Жизнь ушла из него.

В ту минуту, когда охотник в отчаянии пытался воскресить своего пса, его слуха достиг собачий лай с противоположного берега.

Дед поднял глаза.

Тут он увидел на другой стороне реки огромного зайца, который, сделав крюк, вернулся на прежнее место, словно находил какое-то жестокое наслаждение, присутствуя при смерти одного из тех, кто его преследовал.

Спирону, более удачливому, чем Рамоно, удалось переплыть Урт, и он продолжил гнать проклятого зверя.

Дед бросил прощальный взгляд на своего несчастного и верного товарища.

Затем он с еще большим ожесточением стал снова преследовать зайца.

Это преследование продолжалось до вечера.

Само собой разумеется, оно было тщетным.

Когда начало смеркаться, Спирон, лай которого уже больше часа становился все реже и слабее, лег на землю, отказываясь идти, а вернее, будучи больше не в силах сделать и шага.

Хозяин взвалил его на плечи и осмотрел местность, чтобы найти дорогу к своему дому.

X

В это время дед находился в стороне Френё, в восьми или девяти льё от Тё.

К концу охоты он, похоже, принял какое-то важное решение и удалился от дома больше, чем когда-либо делал это прежде.

Но дед был настолько взволнован, что, хотя ему и пришлось бежать целый день и, по всей вероятности, преодолеть двадцать или двадцать пять льё, он совсем не чувствовал усталости.