"Я спал, женушка, и ты меня разбудила", — объяснил ей супруг.

"Видишь ли, Жером, я подумала, что эта новость тебя заинтересует".

"Что за новость?"

"Знаешь ли ты, что несколько дней тому назад исчез Томас Пише?"

"Да… нет… то есть…"

И бедняга вытер простыней пот, заливавший его лоб.

"Так вот, — продолжала бабушка, не заметив жеста своего мужа, — принесли его тело".

"Ах!" — сдавленным голосом пробормотал больной.

"Ох, Боже мой, да, принесли!"

Деду захотелось спросить, что говорят о смерти Тома Пише, но он не отважился.

И на этот раз жена упредила его желание.

"Похоже, он замерз и, словно нищий, умер в снегу".

"А… а… его труп?" — выдавил из себя несчастный.

"Наполовину съеден волками", — ответила ему супруга.

"Да ну?" — вырвалось у Жерома.

"Это так".

"Наполовину съеден!.. Бедный Тома! Наверное, голова и ноги?"

"Почти все тело; на самом деле нашли только скелет".

Дед вздохнул. Он подумал, что если там нашли только скелет, то, наверное, вместе с плотью исчезли и следы двух его ружейных выстрелов.

А бабушка продолжала говорить, но уже наставительным тоном:

"Ты видишь, Жером, что правосудие Господне свершается неспешно и что пути Господни неисповедимы. Однако рано или поздно длань его простирается над виновным и, в то время когда он пребывает в покое и безнаказанности, настигает его, чтобы покарать".

Дед не смог сдержать стона.

"Что с тобой, Жером?" — встревожилась его испуганная жена.

"Подай-ка мне, женушка, стакан воды; мне что-то не по себе".

"И правда, ты побледнел".

"Причина тому — новость, которой я никак не ожидал".

"Держи стакан, муженек, держи и пей!"

Дед поднес стакан к губам, зубы его застучали по стеклу, а рука задрожала так сильно, что половина воды пролилась на одеяло.

"Ах, Боже мой, Боже мой! — запричитала бабушка. — Может быть, ты заболел серьезней, чем я думала, Жером? Не сходить ли за врачом, господином Депре?"

"Нет-нет! — воскликнул дед. — Ничего не надо делать".

И он рукой остановил жену.

Рука его оказалась влажной от пота.

Супруга посмотрела на Жерома с еще большей обеспокоенностью.

Но он заявил:

"Да пустяки все это, пустяки, просто у меня приступ лихорадки; но он последний, и я чувствую, что скоро поправлюсь".

И правда, с этого дня, благодаря душевному облегчению, принесенному столь счастливой развязкой, Жерому Палану, словно больному, пережившему страшный, но спасительный кризис, становилось все лучше и лучше; и вечером, когда он узнал, что тело Тома Пише погребено по-христиански на городском кладбище и на его гроб навалено добрых шесть футов земли, он настолько успокоился, что велел жене привести детей и поцеловал так же нежно, как целовала их мать, а такого с ним ни разу не случалось после ночи 3 ноября.

Однако радость несчастного семейства стала еще большей, когда дед заявил, что он чувствует себя намного лучше и намерен встать с постели.

Все захотели ему помочь. Моя бабушка предложила му-жу руку, но он сам встал во весь свой высокий рост.

"Зачем мне помощь? — сказал выздоравливающий. — Уж не показалось ли вам, что я умираю?"

И правда, он уверенно спустился по лестнице.

В столовой стол был накрыт для матери и детей.

"Вот как?! — весело спросил он, увидев на столе только три прибора. — А мне что, не положено ужинать?"

Бабушка поспешила поставить четвертый прибор и пододвинуть к столу еще один стул.

Дед сел и стал выстукивать вилкой и ножом по тарелке ритм какого-то марша.

"Ей Богу, уж если на то пошло, — сказала бабушка, — у нас в погребе лежит бутылка старого бургундского, которую я держала для какого-нибудь значительного случая. Сегодня у нас как раз такой случай".

И славная женщина спустилась в погреб, чтобы взять заветную бутылку бургундского.

Стали ужинать.

Бабушка была настолько счастлива, что она наливала мужу стакан за стаканом.

Неожиданно она увидела, как дед побледнел и весь задрожал.

Затем он схватил висевшее над камином ружье.

Затем прицелился во что-то, направив ружье в самый темный угол дома.

Однако, так и не выстрелив, он с растерянным видом приподнял ружье и бросил его в столовой.

Он вспомнил, что не перезаряжал его после ночи 3 ноября.

Бабушка спросила у мужа, что означает его странное поведение.

Но тот отказался отвечать.

С полчаса он вдоль и поперек мерил шагами столовую.

Затем он поднялся в свою комнату и лег в постель, не произнеся больше ни единого слова.

Ночью его, наверное, мучили какие-то жуткие кошмары, поскольку он несколько раз вскакивал, издавая тоскливые крики и размахивая руками, словно изгоняя что-то навязчивое или кого-то назойливого.

Жером Палан снова увидел огромного зайца!

IX

Таким образом, — продолжал хозяин гостиницы, — убийство Тома Пише вовсе не осталось, как на то надеялся дед, тайной между ним и Богом.

Получается, что напрасно было предано могиле тело жертвы и напрасно бросали на гроб землю забвения.

Страшное животное появлялось перед Жеромом Паланом в любое время дня и ночи, напоминая ему о том, что был и третий в ту страшную ночь и что в могилу, в которую погребли жертву, не погребли вместе с ней угрызений совести убийцы.

Жизнь моего деда, которой он было снова с большой радостью предался в день похорон Тома Пише, стала для него пыткой из-за странного видения, то и дело возникавшего на его пути.

Порой этот чудовищный заяц сидел у камина и, греясь у огня вместе с дедом, пронизывал его такими пылающими взглядами, которых бедняга не мог ни вынести, ни забыть, несмотря на то что он был человеком сильного духа.

Порой, когда дед трапезничал, огромный заяц проскальзывал под стол и царапал ноги хозяина дома своими острыми когтями.

Если дед намеревался что-то писать, расположившись за своим письменным столом, он чувствовал за спиной это животное, опиравшееся своими лапами на подлокотники его кресла.

По ночам чудовищная голова животного появлялась между кроватью и стеной, чихала и шевелила ушами.

Тщетно дед переворачивался в постели с боку на бок: огромный заяц неизменно находился прямо перед его глазами.

Когда же бедняге удавалось превозмочь страхи, вызванные жутким видением, и наконец-то уснуть, он через несколько минут просыпался под непомерной тяжестью, давившей на его грудь.

Это все тот же огромный заяц сидел на Жероме Палане и преспокойно тер себе морду передними лапами.

Что касается бабушки и детей, то они не видели ровным счетом ничего подобного.

И поскольку несчастный, по всей видимости, отбивался от каких-то воображаемых преследований, все стали думать, что он сходит с ума.

Так что в его доме поселилась скорбь.

Наконец, однажды утром, после того как деда всю ночь мучили кошмары, он встал со спокойствием человека, принявшего окончательное решение.

Он надел на ноги башмаки с подковами, застегнул пряжки своих высоких кожаных гетр, взял ружье, почистил его, продул стволы, прогрел их на огне и с особой тщательностью зарядил: предварительно убедившись, что порох сух, он засыпал его в стволы, не уронив при этом ни одной его частички; сверху положил фетровые пыжи, смазав жиром их края, а затем с силой забив их при помощи шомпола; затем поверх засыпал щедрую порцию свинцовой дроби третьего номера, идеальной формы и совершенно одинакового размера, и, наконец, забил все это с такой же тщательностью, с какой приступил к делу.

Затем он насыпал затравочный порох на полки ружейного замка и при посредстве затравника соединил этот порох с тем, что был в стволах.