— Сержант Арлекин! — кричал он. — Возьмите двадцать солдат и цепью бросайтесь на вражеский фланг! Лейтенант Полишинель, постройте войско в каре! Капитан Паяц, командуйте огнем взвода! Полковник гусаров, атакуйте всем войском, а не четверками, как вы это делаете! Браво, господа оловянные солдатики, браво! Пусть все исполнят свой долг так, как вы, и победа будет за нами!

Однако по самим этим ободряющим командам Мари могла понять, что битва идет ожесточенная и что совершенно неясно, кто в ней одержит победу. Мыши, отброшенные вспять гусарами, с поредевшими от огня пехоты рядами, опрокинутые залпами картечи, поспешно возвращались снова и снова, кусая и растерзывая все, что попадалось им на пути; это была страшная рукопашная схватка, напоминавшая стычки времен рыцарства: в ней каждый нападал и защищался, не думая о соседе. Тщетно Щелкунчик пытался руководить передвижениями всего войска в целом и управлять этими толпами! Гусары, оттесненные назад огромным полчищем мышей, были рассеяны по полю битвы и тщетно старались объединиться вокруг своего полковника; большой батальон мышей отрезал их от остальных войск и обходил теперь национальную гвардию, творившую настоящие чудеса. Церковный стражник метался со своей алебардой, как черт в кропильнице; повар нанизывал целые шеренги мышей на свой вертел; оловянные солдатики стояли стеной; однако сержант Арлекин со своими двадцатью солдатами был откинут назад, и ему пришлось занять позицию под прикрытием артиллерии; каре лейтенанта Полишинеля было прорвано, и остатки его войска, убегая, расстроили ряды гражданского ополчения; и, наконец, капитан Паяц, без сомнения из-за нехватки зарядов, прекратил огонь и отступал — шаг за шагом, но все же отступал. Из-за этого попятного движения по всей линии фронта батарея пушек оказалась открытой. И тотчас мышиный король, понимавший, что захват этой батареи обеспечит благоприятный для него исход битвы, приказал самым закаленным своим войскам идти на штурм высоты. В одну минуту табурет был взят приступом, а канониры Щелкунчика убиты рядом со своими пушками. Один из них сумел при этом взорвать зарядный ящик и своей героической смертью увлек вместе с собой на тот свет двадцать врагов. Однако вся эта отвага оказалась бесполезна против несметных полчищ мышей, и вскоре залпы картечи, которой стреляли из его собственных орудий и которая поливала батальон, находившийся под его непосредственным командованием, дали знать Щелкунчику, что батарея пушек на табурете оказалась в руках врага.

Это означало, что битва проиграна, и у Щелкунчика была теперь лишь одна забота — с достоинством отступить; однако, чтобы дать хоть небольшой отдых своим войскам, он призвал к себе резерв.

Тотчас же из шкафа выскочили и ринулись в бой пряничные человечки и леденцовые фигурки. Это были свежие силы, но, по правде говоря, недостаточно опытные в военном деле; особенно неловкими оказались пряничные человечки: без разбора нанося удары, они калечили с равным успехом как чужих, так и своих; войско леденцовых фигурок держалось твердо, но внутри него не было никакого единства: это воинство состояло из императоров, рыцарей, тирольцев, садовников, купидонов, обезьян, львов и крокодилов, так что они никак не могли согласовать свои действия и были сильны только своей численностью. Однако их содействие оказалось небесполезным: едва только попробовав на вкус пряничных человечков и леденцовых фигурок, мыши оставили в покое оловянных солдатиков, которых так трудно было кусать, а также полишинелей, паяцев, арлекинов, церковных стражников и поваров, набитых всего-навсего паклей и опилками, и тысячами набросились на несчастный резерв; в одно мгновение он был окружен и после героической обороны съеден вместе с оружием и снаряжением.

Щелкунчик хотел было воспользоваться этой минутой передышки, чтобы воссоединить свое войско, но страшное зрелище истребляемого резерва привело в оцепенение даже самых мужественных воинов. Паяц стал бледным как смерть; платье Арлекина превратилось в лохмотья; одна из мышей проникла в горб Полишинеля и пожирала его внутренности, подобно лисице юного спартанца; ну а полковника гусаров вместе с частью его отряда взяли в плен, и теперь, благодаря лошадям бедных пленников, была сформирована мышиная кавалерия.

Больше не могло быть и речи о победе несчастного Щелкунчика, но не могло быть речи и об отступлении: оставалось только умереть. И Щелкунчик встал во главе небольшого отряда воинов, намеревавшихся, как и он, дорого продать свою жизнь.

Тем временем кукол охватило полное отчаяние: мадемуазель Клер и мадемуазель Роза ломали себе руки и рыдали.

— Увы! — восклицала мадемуазель Клер. — Неужели мне суждено умереть во цвете лет, мне, дочери короля, которой судьбой было уготовано столь блестящее будущее?!

— Увы! — восклицала мадемуазель Роза. — Неужели мне суждено живой попасть в лапы врагов? И неужели я так хорошо сохранилась лишь только для того, чтобы меня растерзали гнусные мыши?

Другие куклы метались рыдая, и их крики смешивались со стенаниями Розы и Клер.

Тем временем дела у Щелкунчика шли все хуже и хуже: его уже покинули немногие друзья, которые оставались ему преданы. Остатки эскадрона гусар бежали в шкаф, все оловянные солдатики были взяты в плен, канониры давно уже погибли, а гражданское ополчение, как триста спартанцев, пало в бою, не отступив ни на шаг. Щелкунчик, прижатый к выступающему краю шкафа, тщетно пытался взобраться наверх: это было нужно ему для того, чтобы прийти на помощь мадемуазель Розе и мадемуазель Клер, но обе они только что решили упасть в обморок. Щелкунчик предпринял последнюю попытку, собрал все свои силы и прокричал в предельном отчаянии:

— Коня! Коня! Корону за коня!

Но, подобно голосу Ричарда III, его голос остался без ответа или, скорее, выдал его врагу. Два неприятельских егеря бросились на него и схватили его за деревянный плащ. В ту же секунду послышался крик мышиного короля, исходивший одновременно из всех семи его глоток:

— Проклятие на ваши головы! Возьмите его живым! Вспомните, что мне надо отомстить за мою мать! Его казнь должна повергать в ужас всех грядущих Щелкунчиков!

И с этими словами мышиный король сам бросился к пленнику.

Однако Мари не могла более выносить этого жестокого зрелища.

— О мой бедный Щелкунчик! — воскликнула она, рыдая. — Мой бедный Щелкунчик, которого я люблю всем сердцем! Неужели мне придется увидеть, как ты погибнешь?

И одновременно, не отдавая себе отчета в том, что она делает, Мари непроизвольным движением сорвала туфельку с ноги и изо всех сил бросила ее в самую гущу мышей, да так ловко, что страшный снаряд попал в мышиного короля, и тот покатился по полу. В тот же миг король и войско, победители и побежденные — все исчезли, словно улетучились. Мари ощутила в своей раненой руке жгучую боль, куда более сильную, чем прежде; девочка хотела добраться до кресла, чтобы сесть в него, но силы изменили ей, и она без чувств повалилась на пол.

БОЛЕЗНЬ

Когда Мари очнулась после глубокого забытья, она увидела, что лежит в своей кроватке, а яркие, искрящиеся лучи солнца проникают в комнату сквозь заиндевевшие окна. У ее постели сидел какой-то незнакомый человек, в ком, однако, она вскоре узнала хирурга Вандельштерна; едва девочка открыла глаза, он шепотом произнес:

— Она пришла в себя!

Тотчас к кроватке подошла президентша и испуганно посмотрела на дочь беспокойным взглядом.

— Ах, дорогая мамочка! — вскричала маленькая Мари, увидев ее. — Скажи, убрались ли все эти ужасные мыши и спасся ли мой бедный Щелкунчик?

— Ради Бога, милая Мари, не говори глупостей! Что, я тебя спрашиваю, могут сделать мыши с Щелкунчиком? А вот ты, нехорошая девочка, страшно напугала нас! Так всегда бывает, когда дети своевольничают и не хотят слушаться родителей. Ты вчера до поздней ночи заигралась со своими куклами, потом, скорее всего, задремала, и, возможно, какая-нибудь маленькая мышка испугала тебя; короче, со страху ты выбила локтем стекло в шкафу и так порезала себе руку, что доктор Вандельштерн, который только что вынимал осколки стекла, застрявшие в твоей ране, сказал даже, будто ты могла перерезать себе артерию и умереть от потери крови! Но, слава Богу, я проснулась, уж не знаю, в каком часу, и, вспомнив, что оставила тебя в гостиной, отправилась туда. Бедное дитя! Ты лежала на полу у шкафа, а вокруг тебя в беспорядке, в перемешку, валялись куклы, паяцы, полишинели, оловянные солдатики, пряничные человечки, гусары Фрица, а ты в окровавленной руке сжимала своего Щелкунчика! Но как получилось, что левая ножка у тебя была босая, а твоя туфелька лежала в трех или четырех шагах от тебя?