Но едва этот писк стих, в шкафу начался странный гул — тоненькие пронзительные голоса кричали изо всех своих слабых силенок: "К оружию! К оружию! К оружию!"

Одновременно в замке зазвенели колокольчики и со всех сторон послышался шепот: "Подъем! Подъем! В ружье! В ружье! Все будем начеку, ведь перед нами враг! На бой! На бой! На бой!"

Мари обернулась. Шкаф был чудесным образом освещен, и на его полках царил страшный переполох: все арлекины, пьеро, полишинели и картонные паяцы бегали туда-сюда, воодушевляя друг друга, в то время как куклы щипали корпию и готовили лекарства для раненых. В конце концов и сам Щелкунчик, отбросив прочь одеяла, одним прыжком соскочил с кровати и крикнул:

— Щелк! Щелк! Щелк! Безмозглый сброд мышиный! Бегом обратно в норы! Не то придется вам иметь со мною дело!

При этой угрозе кругом снова послышался свист, и Мари догадалась, что мыши вовсе не вернулись в свои норки: просто, испуганные звоном разбитого стекла, они попрятались под столы и кресла, а теперь стали выходить из своих укрытий.

Но Щелкунчик никоим образом не был испуган свистом, напротив, казалось, что его мужество лишь возросло.

— Ах, презренный король мышей! — вскричал он. — Значит, это ты! Наконец-то ты соглашаешься вступить в бой, который я предлагаю тебе уже так давно! Выходи же, и пусть эта ночь решит, кто кого! А вы, мои добрые друзья, мои товарищи, мои братья, если правда, что со времен лавки Захариаса нас связывают узы взаимной любви, поддержите меня в этой жестокой битве! Ну же! Вперед! Кто любит меня — за мной!

Никогда еще призыв к бою не оказывал подобного действия: два арлекина, один пьеро, два полишинеля и три картонных паяца воскликнули во весь голос:

— Да, повелитель, рассчитывайте на нас — мы верны вам навек! Мы победим под вашим началом или погибнем вместе с вами!

Услышав эти слова, доказывавшие ему, что его призыв нашел отклик в сердцах друзей, Щелкунчик настолько воспламенился, что выхватил саблю и, не считаясь с тем, что он находился на страшной высоте, бросился вниз со второй полки. Мари, видя этот отчаянный прыжок, испуганно вскрикнула, ибо Щелкунчик неизбежно должен был разбиться; однако мадемуазель Клер, находившаяся на полке внизу, соскочила с дивана и приняла Щелкунчика в свои объятия.

— Ах, милая, добрая Клер! — воскликнула Мари, в умилении складывая ладони. — Как я была несправедлива к тебе!

Но мадемуазель Клер, целиком поглощенная происходящим, в это время говорила Щелкунчику:

— Как, ваше высочество, ваши раны еще не зажили, а вы снова подвергаете себя опасностям? Удовольствуйтесь командованием и предоставьте сражаться другим. Ваша отвага всем известна и не нуждается ни в каких доказательствах!

И, произнеся эти слова, мадемуазель Клер попыталась удержать доблестного Щелкунчика, прижав его к своему атласному лифу; но наш герой стал так брыкаться и болтать ногами, что мадемуазель Клер вынуждена была отпустить его; выскользнув из ее объятий и с безукоризненным изяществом опустившись на ноги, он встал на одно колено и сказал:

— Принцесса, будьте уверены, что, хоть вы и были некогда несправедливы ко мне, я всегда буду помнить о вас, даже в разгаре битвы!

Мадемуазель Клер нагнулась так низко, как только могла, схватила его за руку и заставила подняться; затем, поспешно развязав на себе сверкающий блестками кушак, она хотела надеть его как шарф на шею юного героя, но тот отступил на два шага и, склонившись в знак признательности за столь великую милость, сорвал с себя белую ленточку, которой Мари перевязала ему рану, поднес ее к губам и, опоясавшись ею, легкий и проворный, как птица, спрыгнул с полки на пол, размахивая своей маленькой саблей. Тотчас же писк и свист возобновились, став еще более жуткими, чем прежде, — и мышиный король, словно отвечая на вызов Щелкунчика, вышел из-под большого стола, стоявшего посреди гостиной, во главе своего войска, левый и правый фланги которого между тем стали выдвигаться из-под кресел, где они до тех пор укрывались.

БИТВА

— Трубачи, подавайте сигнал к атаке! Барабанщики, бейте общий сбор! — закричал Щелкунчик.

И тотчас же трубачи из гусарского эскадрона Фрица дали сигнал к атаке, одновременно барабанщики из его пехоты начали бить общий сбор и послышался глухой и прерывистый грохот пушек, подскакивающих на своих лафетах. Немедленно сложился отряд музыкантов: это были фигаро с гитарами, итальянцы с волынками, швейцарские пастухи с рожками и негры с треугольниками; без какого бы то ни было призыва со стороны Щелкунчика они, тем не менее, по собственной воле начали спускаться с одной полки шкафа на другую, играя при этом марш Самнитов. Это, без сомнения, вскружило голову миролюбивым гражданам, и в то же мгновение образовалось нечто вроде национальной гвардии: ею командовал церковный стражник, а в ряды ее вступили арлекины, пьеро, полишинели и картонные паяцы; за одну минуту вооружившись всем, что попалось им под руку, они готовились к битве. Дело дошло даже до того, что один повар, оставив кухонную плиту, спустился вниз с вертелом, на котором была нанизана наполовину зажаренная индейка, и занял свое место в строю. Щелкунчик встал во главе этого доблестного войска, поскольку, к стыду регулярной армии, оно оказалось готовым к бою первым.

Следует добавить, правда (ибо могут подумать, будто нас ослепляет наша любовь к гражданскому ополчению, к которому мы принадлежим и сами): в том, что гусары и пехотинцы Фрица были не в состоянии собраться так же быстро, как все остальные, не было их вины. Дело в том, что Фриц, выставив часовых на самых опасных постах и обеспечив сторожевое охранение, расквартировал оставшуюся часть своего войска в четырех больших коробках и закрыл их крышками. Несчастные пленники напрасно прислушивались к звукам труб и барабанов, звавших их в бой, ибо они были заперты и не могли выйти наружу. Было слышно, как они скребутся в своих коробках, словно раки в корзине, но, несмотря на все свои усилия, не могут выбраться оттуда. В конце концов греначерам, закрытым менее надежно, удалось приподнять крышку своей коробки и оказать помощь егерям и стрелкам. В одну минуту все пришли в боевую готовность и, понимая, какую пользу принесет им кавалерия, бросились освобождать гусаров, тотчас же принявшихся гарцевать на флангах и выстраиваться по четверо в ряд.

Хотя регулярные войска и опоздали на несколько минут, они, благодаря дисциплине, постоянно поддерживаемой в них Фрицом, очень быстро наверстали потерянное время: пехотинцы, конники и артиллеристы начали спускаться вниз, словно снежная лавина, под рукоплескания мадемуазель Розы и мадемуазель Клер, при виде их хлопавших в ладоши и подбадривавших воинов жестами и возгласами, как некогда делали прекрасные кастелянши, от которых они, без всякого сомнения, произошли.

Между тем мышиный король осознал, что ему предстоит сражаться с целой армией. И в самом деле, в центре ее расположился Щелкунчик со своим доблестным гражданским ополчением; слева находился полк гусар, ждавший лишь сигнала к началу атаки; справа стояла грозная пехота; а на табурете, господствовавшем над полем битвы, только что была установлена батарея из десяти пушек; кроме того, был образован мощный резерв из пряничных человечков и разноцветных леденцовых конников, которые оставались в шкафу и начали в свой черед приходить в движение. Но отступать было поздно: мышиный король дал сигнал: "Квик!" — и мышиная армия хором повторила его возглас.

В тот же миг несколько стоявших на табурете орудий ответило на этот клич залпом картечи, направленным в самую середину мышиных полчищ.

Почти в то же мгновение весь гусарский полк двинулся в атаку; так что с одной стороны летела пыль из-под копыт лошадей, а с другой все застилал дым от пушек, становившийся все гуще и гуще и закрывавший Мари вид на поле битвы.

Однако и среди грохота канонады, криков сражающихся и хрипов умирающих она по-прежнему различала голос Щелкунчика, перекрывавший шум боя.