С этими словами президент протянул человечка Мари; она взяла его в руки и тотчас же заставила приступить к делу, но сердце у этого очаровательного ребенка было настолько добрым, что она стала выбирать самые маленькие орешки, чтобы ее подопечному не нужно было слишком широко раскрывать рот, поскольку это вовсе не шло ему и придавало его физиономии смешной вид. Тут и фрейлейн Трудхен решила в свою очередь полюбоваться на Щелкунчика, и ему пришлось грызть орешки для нее тоже; надо сказать, что проделал он это весьма любезно и без малейшего недовольства, хотя фрейлейн Трудхен, как известно, была всего лишь служанкой.

Тем временем Фриц, все еще продолжавший объезжать своего гнедого коня и проводить маневры со своими гусарами, услышал раз двадцать повторенное "Щелк! Щелк! Щелк!" и понял, что рядом происходит что-то новое. Он поднял голову, вопрошающе посмотрел удивленными глазами на группу, состоявшую из президента, Мари и фрейлейн Трудхен, и заметил в руках у сестры маленького человечка в деревянном плаще; он спешился и, не тратя время на то, чтобы отвести гнедого коня в конюшню, подбежал к Мари, давая знать о своем появлении радостными взрывами смеха, охватившего его при виде того, какой комичной становилась физиономия человечка, когда тот разевал свой широкий рот. Прежде всего Фриц потребовал свою долю орехов, расколотых Щелкунчиком, — ему их дали; затем он заявил о своем праве самому заставить человечка грызть орехи — ему предоставили это право как совладельцу игрушки. Однако, в отличие от своей сестры и невзирая на ее возражения, Фриц сразу же стал выбирать и всовывать в рот Щелкунчику самые большие и самые твердые орехи, так что после пятого или шестого такого ореха раздалось "Трах!" — и три маленьких зуба вывалились изо рта Щелкунчика, а его вывихнутая нижняя челюсть сразу же обвисла и зашаталась, как у старика.

— Ах, мой бедный, милый Щелкунчик! — вскричала Мари, вырывая человечка из рук брата.

— Что за дурак! — воскликнул Фриц. — Хочет быть Щелкунчиком, а у самого челюсть стеклянная! Это не настоящий Щелкунчик! Он не знает своего ремесла! Отдай-ка мне его, Мари, пусть он продолжает грызть мне орехи, даже если при этом у него выпадут оставшиеся зубы и окончательно отвалится подбородок! Ну зачем тебе этот лентяй?

— Нет! Нет! Нет! — закричала Мари, сжимая в объятиях маленького человечка. — Нет, ты больше не получишь моего бедного Щелкунчика! Посмотри только, как он с несчастным видом смотрит на меня, показывая свою бедную раненую челюсть! Фу! У тебя злое сердце, ты бьешь своих лошадей, а на днях застрелил одного из своих солдат!

— Я бью своих лошадей, когда они упрямятся, — ответил Фриц самым фанфаронским тоном. — Что же касается солдата, на днях расстрелянного мною, то это был жалкий бродяга, с которым я ничего не мог поделать в течение всего года, что он был у меня на службе, и который в один прекрасный день кончил тем, что дезертировал с оружием и снаряжением, а это во всех странах мира влечет за собой смертную казнь. Впрочем, все это вопросы дисциплины, и к женщинам они отношения не имеют. Я не мешаю тебе наказывать твоих кукол, а ты не мешай мне бить моих лошадей и расстреливать моих солдат. А теперь я хочу Щелкунчика!

— Папочка! На помощь! — закричала Мари, заворачивая человечка в свой носовой платок. — На помощь! Фриц хочет забрать у меня Щелкунчика!

На крики Мари к детям приблизился стоявший в отдалении президент, а заодно примчались еще президентша и крестный Дроссельмейер. Каждый из детей приводил свои доводы: Мари — желая оставить Щелкунчика у себя, Фриц — стремясь забрать его у сестры; и, к большому удивлению Мари, крестный Дроссельмейер с улыбкой, показавшейся девочке зверской, признал правоту Фрица. К счастью для бедного Щелкунчика, президент и президентша встали на сторону дочери.

— Дорогой мой Фриц, — сказал президент, — я отдал Щелкунчика на попечение вашей сестры, и, насколько мне позволяют судить в данную минуту мои скромные познания в области медицины, несчастный тяжело покалечен и крайне нуждается в лечении; поэтому до окончательного его выздоровления я предоставляю Мари полную возможность распоряжаться им, и никто не вправе против этого возражать. Впрочем, ты, кто так силен в военной дисциплине, скажи, разве ты когда-нибудь видел, чтобы генерал снова посылал в бой солдата, раненного на службе? Раненые отправляются в госпиталь и лежат там до полного своего выздоровления, а если вследствие ранений они остаются калеками, у них есть право уйти в инвалидный дом.

Фриц хотел было настаивать на своем, но президент поднял указательный палец к правому глазу и проронил всего лишь два слова:

— Господин Фриц!

Мы уже говорили о том, какое влияние оказывали на мальчика два эти слова; поэтому, пристыженный выговором, который ему пришлось получить, он сейчас же, не вымолвив ни слова, потихоньку проскользнул к тому краю стола, где его гусары, выставив часовых на самых опасных постах и обеспечив сторожевое охранение, без шума расположились на ночлег.

Тем временем Мари подобрала зубки, выпавшие у Щелкунчика, которого она продолжала держать завернутым в носовой платок и отвисшую нижнюю челюсть которого она подвязала красивой белой ленточкой, отколов ее от своего нового шелкового платья. А маленький человечек, такой бледный и испуганный сначала, явно поверил в доброту своей защитницы и стал понемногу успокаиваться, видя, как нежно она его убаюкивает. Внезапно Мари заметила, что крестный Дроссельмейер с насмешкой смотрит на материнские заботы, проявляемые ею по отношению к человечку в деревянном плаще, и ей даже показалось, что единственный глаз советника медицины горит злобным огнем, чего она у него прежде никогда не видела. И девочке пришло в голову на всякий случай отойти подальше.

А крестный Дроссельмейер стал громко смеяться, говоря при этом:

— О Господи! Дорогая моя крестница, я не понимаю, как такая красивая девочка, как ты, может быть столь любезной с этим уродцем!

Мари обернулась и, поскольку при ее любви к ближнему комплимент, сделанный ей крестным, никоим образом не искупал несправедливого выпада против Щелкунчика, почувствовала, что, вопреки своей натуре, она охвачена сильным гневом, и уже отмеченное ею странное сходство крестного с маленьким человечком в деревянном плаще снова пришло ей на ум.

— Крестный Дроссельмейер! — воскликнула она. — Вы несправедливы к моему бедному маленькому Щелкунчику, называя его уродцем! Кто знает, даже если бы вы надели такой же красивый полонез, такие же красивые маленькие рейтузы и такие же красивые маленькие сапожки, как у него, — кто знает, выглядели бы вы так же хорошо, как он?

При этих словах родители Мари принялись смеяться, а нос советника медицины необычайно вытянулся.

Почему так вытянулся нос советника медицины и почему так захохотали президент и президентша? Мари, чрезвычайно удивленная тем, какое действие возымели ее слова, напрасно пыталась найти ответ на этот вопрос.

Но, поскольку не бывает действия без причины, это действие было связано с какой-то таинственной и неведомой причиной, которая станет нам понятна в дальнейшем.

ЧУДЕСА

Не знаю, помните ли вы, мои дорогие маленькие друзья, что я говорил вам вскользь о некоем стеклянном шкафе, в котором стояли игрушки детей президента Зильберхауза. Этот шкаф стоял справа при входе в гостиную. Мари была еще в колыбели, а Фриц едва начинал ходить, когда президент заказал этот шкаф весьма искусному краснодеревщику, украсившему его такими сверкающими стеклами, что игрушки казались в десять раз красивее на полках шкафа, чем когда их держали в руках. На самом верху, куда ни Фриц, ни Мари не могли дотянуться, помещали шедевры крестного Дроссельмейера. Сразу под ними была полка, предназначенная для книжек с картинками; и наконец, две нижние полки были предоставлены детям, имевшим право заполнять их, как им было угодно. Однако почти всегда получалось так, что, по негласному уговору, Фриц расквартировывал на верхней из них свои войска, а на нижней Мари расставляла своих кукол, их посуду и их кроватки. Точно так же они поступили и на Рождество: Фриц выстроил свое новое пополнение наверху, а Мари, задвинув мадемуазель Розу в угол, предоставила ее спальню и ее кроватку мадемуазель Клер (так звали новую куклу) и напросилась провести у нее вечер за сладким угощением. Впрочем, мадемуазель Клер, которая, оглядевшись по сторонам, обнаружила на полке шкафа расставленную в полнейшем порядке кукольную мебель, стол, заваленный конфетами и зажаренным в сахаре миндалем, а главное, белую кроватку с красивым розовым атласным покрывалом, сверкавшим чистотой, выглядела весьма довольной своим новым жилищем.