Мы с г-ном дю Деффаном ездили в гости, а также обедали и ужинали в городе; я ухитрялась не встречаться с маркизом, и наши друзья больше не приглашали нас вместе; это приводило г-на де Мёза в бешенство, и он писал мне гневные письма, грозя перевернуть мир, если я не покорюсь его воле.

Увы! Увы! Стоит ли об этом говорить? Я не смогла устоять. Я радовалась этому упорству и боролась с собственной радостью, запрещая себе ее показывать. Если бы у меня была хоть какая-нибудь поддержка, то я, несомненно, превозмогла бы эту страсть, но, Бог свидетель, меня не только не поддерживали, а толкали в пропасть.

Господин дю Деффан был самым бестактным человеком на свете. Мне становилось не по себе от его блаженного вида и неуместных нежностей. Он приезжал на рассвете, но его ко мне не пускали; он садился у моей двери и то и дело вскакивал, справляясь у горничных, в котором часу я должна позвонить.

— Господин маркиз, — говорили они, — вам придется ждать еще примерно полтора часа.

Горничные посмеивались над ним и сообщали мне о его приходе, как только я просыпалась. Я не спешила вставать, оттягивая минуту нашей встречи, но муж прибегал ко мне, едва узнав, что я начала одеваться. Он целовал мне руку, всячески дурачился и, когда, потеряв терпение, я начинала его бранить, становился серьезным, садился напротив меня и принимался вести разговоры на самые скучные и тягостные темы; он задавал мне вопросы, спрашивал мое мнение и хотел, чтобы я непременно высказывала свои суждения, в то время как я его не слушала. Нас часто оставляли одних; друзья, которым я не рассказывала о своих замыслах, боялись нас потревожить.

Я не могу описать, чего мне это стоило и как я страдала от этих бесконечных разговоров с глазу на глаз. Однако я безропотно покорилась судьбе. Чтобы не давать повода к сплетням, я приносила себя в жертву, обрекала, словно мученица, на стыд и людские кривотолки. Это было прекрасно, но для подобной доблести требовался другой характер.

Каждый прожитый день тяжелым грузом ложился мне на сердце. Я просыпалась с опустошенной душой, оглядывалась вокруг, и призрак мужа мерещился мне еще до того, как я видела наяву его самого. Кроме того, маркиза звала меня к себе, а я сопротивлялась и страдала. Ах! Что это была за пытка!

«Господи! — думала я. — И моя жизнь всегда будет такой! Всегда! Ну и ну! Мне придется стать блестящим умом или святошей, иначе я не выдержу, надо чем-то заняться».

Блестящим умом?! Я чувствовала, что во мне нет больше и следа ума, я стала дурой.

Святошей?! Я не могла ею стать: во мне не было ни веры, ни любви, необходимых для благочестия.

Как же быть?

Я выжидала, убеждая себя в том, что сумею привыкнуть. Увы! Привыкнуть оказалось невозможно. Я ничего не говорила, но с каким видом! Во время беседы я уже не знала, что сказать, что ответить, и муж говорил один.

Мадемуазель Аиссе спрашивала меня:

— Что с вами?

— Ничего.

Она меня не понимала. Эта славная и добродетельная девушка не понимала ничего, кроме долга.

— Вы казались такой счастливой в последние полтора месяца! Разве вы больше не счастливы?

— Ничего не изменилось.

Аиссе принимала мое притворство всерьез, но я была уже не в силах лицемерить.

Она этого не замечала.

Госпожа де Парабер тоже допытывалась, что со мной, и мои друзья встревожились.

— Скажите, моя королева, что это за вид у вас? Что случилось, в конце концов?

— Мне скучно.

— Дело в вашем муже?

— Боюсь, что да.

— Что ж, бросьте его и пошлите за маркизом; он сгорает от нетерпения и твердит мне об этом каждый день. Если вы по-прежнему будете его отвергать, он выкинет какую-нибудь глупость.

— Боже мой! Боже мой! Что скажут люди?

— Люди! Вы обращаете внимание на людей? Люди постоянно что-то говорят; дают ли им повод или нет, они не могут не злословить — не по одному случаю, то по другому. Придавайте этому значение не больше, чем я. Разве я думаю о таких пустяках?

И тут ко мне пришла г-жа де Сталь.

— Ах, сударыня, вас зовут в Со, вас там ждут. Госпожа герцогиня Менская не может без вас жить.

— Принесите герцогине мои извинения, любезная сударыня; мне не удастся встретиться с ее высочеством: ко мне приехал муж.

— Разве вы не можете оставить его на несколько недель?

— Нет, сударыня, ни на час в ближайшие полгода.

— Помилуйте! В таком случае возьмите его с собой.

— Это тоже невозможно. Нам нельзя жить под одной крышей, и потом… вы не понимаете, о чем просите!

— Он зануден?

— Увы!

— В таком случае не привозите его. Госпожа герцогиня не смогла бы этого вытерпеть, ее от зануд бросает в жар.

— Кому вы это говорите! Стало быть, вы никогда не берете к ней господина де Сталя?

Я произнесла это с невинным видом, и она расхохоталась:

— Злюка! К счастью, я не из тех, кто утверждает, что муж и жена — одна сатана.

— Напротив, зачастую целых три, а то и четыре, что мы видим сплошь и рядом.

Мы обе посмеялись над этой истиной, и смех подействовал на меня благотворно: я так редко смеялась.

Судите сами, какие мысли вызывали у меня подобные речи; я чувствовала себя несчастной, несчастной вдвойне, потому что меня жалели. Дело дошло до того, что я стала мрачной и постоянно пребывала в унынии; я настолько изменилась, что даже мой муж был вынужден это заметить. Он вздыхал, возводил глаза к небу, пытался говорить и не мог ничего сказать; и вот, как-то вечером мы сидели и переглядывались, скучая и наводя друг на друга тоску.

— Сударыня! — воскликнул маркиз, семижды взвесив свои слова, как требует мудрое правило.

— Да, сударь?

— Сударыня! О сударыня!

— Что же дальше?..

— Так вот, сударыня, я вижу, что раздражаю вас.

— Вы вовсе меня не раздражаете.

— В самом деле, сударыня?

— Нет, вы меня не раздражаете, сударь.

Я ответила это тоном женщины, страстно желающей кого-нибудь укусить и стискивающей зубы, чтобы не поддаться искушению.

— Ах, сударыня, я вижу, что вы больше меня не любите.

— Больше, сударь? Это слишком претенциозное заявление с вашей стороны.

— Значит, вы никогда меня не любили?

— Всегда любила, как сейчас.

— Увы! Это было очень мало.

Я промолчала, не желая лишать мужа даже такой малости.

— Что я должен сделать, сударыня?

— Все, что вам будет угодно, сударь.

— Вы мне ничего не посоветуете?

— Это не мое дело, сударь; вы старше меня и знаете, как себя вести. Вас никогда не обвиняли в легкомыслии.

— Надо ли мне уйти?

— Я вас не гоню.

— Надо ли остаться?

— Я вас и не держу.

— Вы меня очень огорчаете, сударыня.

— Это не нарочно, сударь. Я вас не мучаю и не принуждаю; вы не слышали от меня ни одного слова, которое могло бы вызвать у вас недовольство.

— Вы не утруждаете себя даже этим.

Он был прав.

В тот день маркиз больше ничего не сказал; мы пребывали в раздумьях до ужина, сидя каждый в своем углу; я делала банты, но больше половины из них оказались неудачными. Затем приехали несколько гостей, и мы больше не оставались одни.

Эти сцены или, точнее, эти разговоры часто повторялись. Я не могла больше такое выдержать и готова была умереть. Скука завладела моим умом, я не могла больше острить, я тупела и в конце концов с этим смирилась.

Я катилась вниз по наклонной плоскости, а муж спокойно на это смотрел; я говорила г-же де Парабер, попрекавшей меня за мою апатию:

— Что поделаешь, моя королева! Я стану дурочкой, и все будет кончено.

— Сударыня, это противоречит здравому смыслу; женщина с вашим умом не вправе им распоряжаться по своему усмотрению, а обязана делиться с другими.

Она вознамерилась вывести меня из этого состояния без моего ведома и в один прекрасный день отправилась к г-ну дю Деффану, крайне удивившемуся ее появлению. Маркиз стал рассыпаться перед гостьей в поклонах и приветствиях и придвигать к ней кресла — все кресла гостиной сразу; еще бы, такая красивая дама!