А именно это случилось со мной!

Господин де Мёз начал пренебрегать мной, и я это заметила: моя любовь никогда не была слепой. Я размышляла над тем, как сделать так, чтобы меня не бросили и дело не дошло бы до разрыва наших отношений, все неприятные последствия которого достались бы мне одной; это было трудно.

Каждый из нас по отдельности ездил к герцогу де Жевру, заболевшему в Сент-Уане и принимавшему там всю Францию, лежа в постели, как роженица; то была презабавнейшая комедия. Все тогда были без ума от вырезания по картинкам и от вязания бантов; слава Богу, эта дурацкая мода уже прошла.

Герцог де Жевр, невероятно безобразный кривобокий коротышка, покоился в кровати, украшенной лентами и кружевами, среди цветов, а под рукой у него лежали картинки для вырезания и банты; вокруг него теснились друзья в сюртуках, камзолах и штанах зеленого цвета; рядом стояли столы, всегда накрытые на двадцать персон; все было невероятно роскошным и зеленого цвета.

Порой герцог вставал и сидел в спальном кресле, обитом зеленой камкой, кутаясь в зеленое покрывало, надев на голову серую шляпу с зеленой каймой и зеленым вздернутым плюмажем и держа в руках огромную охапку полевых цветов.

Представьте себе это зрелище и вообразите, о чем можно было говорить, находясь рядом с подобным уродом!

У герцога д’Эпернона, его брата, была другая страсть: медицина и хирургия; он хотел всех лечить и принимался сверлить череп, когда ему в руки попадал какой-нибудь потерявший сознание бедняга. В довершение всего этот эскулап женил одного из своих кучеров и заплатил ему двадцать пять луидоров за то, чтобы тот позволил сделать себе кровопускание в первую брачную ночь!

Мы с маркизом развлекли себя этим представлением и вместе возвращались в Париж. По дороге мы разговаривали, то и дело обмениваясь колкостями: г-н де Мёз попрекал меня моими требованиями — именно так всегда кончается любовь.

— Сударь, — сказала я, — я хорошо все обдумала, и, если это будет продолжаться, вы заставите меня помириться с мужем.

— Я не стану этому препятствовать, сударыня, прекрасно зная о своих обязательствах по отношению к вам.

— Я виню господина дю Деффана в самом страшном из всех смертных грехов: он наводит на меня тоску; если бы не это, ей-Богу, я не смогла бы найти мужчину, равного ему по достоинствам.

— Имею честь поблагодарить вас за эти слова.

— Прошу вас, будьте полюбезнее, маркиз: мы выставляем себя напоказ.

— Прошу вас, будьте менее требовательны, маркиза: мы выставляем себя на посмешище.

— Согласитесь, что об этом не стоит говорить.

— Согласитесь, что мы большие дети.

— Я соглашусь с чем угодно, лишь бы вы не были столь ветреным.

— Неужели?

— Именно так.

— Что ж, согласитесь, что господин Бертье вам не противен, согласитесь, что мадемуазель Аиссе познакомила вас с ним в надежде, что он сможет развеять вашу печаль.

— Возможно.

— Согласитесь, что вы попросили Бертье, чтобы он вам больше нравился, аккуратнейшим образом срезать две длинные букли с парика, которые его старят.

— Я не возражаю.

— Как! Вы это не скрываете?

— Зачем мне это скрывать? Я знаю, что вам такое безразлично, а мне тем более; не можете же вы полагать, что стыдно заниматься буклями парика.

Мы продолжали эту словесную перепалку до моего дома; когда маркиз уходил, попрощавшись со мной у входа, мой лакей доложил, что меня ждет какой-то господин, приехавший по поручению моего брата: он должен был передать мне важное письмо.

Я поспешила в гостиную. Меня ждал там один бургундский дворянин, который был мне хорошо знаком, и я встретила его с любезной улыбкой.

Он вручил мне записку брата, сообщавшую о смерти нашей бабки герцогини де Шуазёль, в девичестве Мари Бутийе де Шавиньи, в первом браке супруги Брюлара, первого председателя парламента Дижона. Она умерла накануне, почти скоропостижно, на улице Тампля; ей было восемьдесят два года. Я была тогда в Со, и близкие не сочли нужным оповестить меня об этом.

Мой брат, приехавший несколько дней назад, находился возле герцогини, как и г-н де Шуазёль. Я должна признаться, что виделась с ней очень редко.

Бабушка оставила мне ренту в размере четырех тысяч ливров; это было для меня существенным приращением доходов; я не стала плакать и легла спать в ожидании завтрашнего визита брата.

Он действительно приехал и начал бранить меня за мое поведение и за то, что я живу отдельно от г-на дю Деффана; это приводило в недоумение моих родных и ставило меня в особое положение по сравнению с другими женщинами.

— Попросите мужа вернуться, призовите его и держите при себе. Вы молоды, вы красивы; сестра моя, о вас злословят; к тому же вы стали теперь более состоятельной, не завести ли вам детей?

Брат долго и упорно меня терзал; к нему присоединились несколько его друзей, и заявлениям и возражениям с моей и с другой стороны не было видно конца.

В итоге я сдалась.

Мы условились, что г-н дю Деффан поедет к своему отцу и проведет там пол года; брат написал ему и, вместо того чтобы ответить, мой бедный влюбленный муж все бросил и нагрянул к г-ну де Шамрону, преисполненный столь неистовой радости, что был не в силах ее сдержать.

Брат поспешил сообщить мне эту новость; я начала возмущаться. Это было не то, чего я хотела.

Я решила жить полгода как весталка, прежде чем встретиться с мужем, ибо мне хотелось избежать оскорбительных подозрений, причем не со стороны г-на дю Деффана, а со стороны света; это возвращение настолько спутало мои карты, что я уже не знала, к кому обращаться за помощью.

Я послала за несколькими своими подругами, чтобы они обсудили это со мной и братом. Было решено, что нельзя отослать г-на дю Деффана прежде всего потому, что он отказался бы уехать, а также потому, что это выглядело бы неприлично в глазах тех, кто знал о поступке маркиза; мы с ним рисковали окончательно рассориться. Меня уговаривали встретиться с мужем.

Я возражала и слышала в ответ, что это не так уж страшно; вскоре г-жа Делоне отправилась встречать г-на дю Деффана.

Мне доложили о его приезде; я покраснела и попросила получасовую отсрочку.

— Ни в коем случае, — ответили все, — это примирение было бы для вас наилучшим выходом. — Идите к мужу и договоритесь, чтобы завтра эта новость облетела весь город и двор.

Я уступила, будучи из тех, кто тут же уступает, лишь бы мне не надоедали. Все удалились, за исключением брата, который привел г-на дю Деффана, а затем оставил нас одних.

Признаться, вначале я была несколько, а пожалуй, и даже сильно смущена, но, глядя на этого беднягу, приободрилась: он был в еще большем замешательстве, чем я.

— Сударыня… — начал маркиз и замолчал. — Я, я… очень рад.

Он взял мою руку и поцеловал ее.

— Я тоже, сударь, — ответила я, уже овладев собой. — Я тоже очень рада.

— Мы больше не расстанемся, сударыня, не правда ли?

— Прошу прощения, сударь, мы расстанемся.

— Опять?

— Да, и немедленно, если вам угодно.

— Как! Я здесь не останусь?

— Нет, сударь.

— Почему?

— Потому что это невозможно.

— С какой стати?..

— Я не хочу, чтобы о нас сплетничали все те, кто нас знает, и чтобы нас высмеивали в уличных песенках.

— Если бы какой-нибудь наглец только посмел!..

— Сударь, вы очень храбрый человек, мне это известно, но нельзя сражаться с целым светом, а все будут об этом сплетничать, ручаюсь.

— Что им за дело до этого?

— Им до этого дела нет, но это важно для нас. Вы не знаете парижской жизни, сударь. Здесь приписывают любовников всем дамам; напрасно или заслуженно, но я тоже удостоилась этой чести. Я не желаю, чтобы злые языки обвиняли вас в том, что вы делите жену с другими, и ясно докажу, что я не из тех женщин, которые обрекают мужей на подобные низости.

— Верю.

— Люди поверят, лишь если им это докажут чересчур убедительно, да и то вряд ли. Однако мои друзья поверят; вы и я будем это знать, и с меня довольно.