«Это пристанище — восхитительнейший уголок на свете. Оно находится к югу от Орлеана, в каком-нибудь льё от города. Размеры поместья не превышают длины Луаре, странной речушки, судоходной от самых истоков. Тот ее берег, что обращен к городу, образует нечто вроде террасы, украшенной дивным виноградником и живописно разбросанными повсюду домами. На другом берегу начинается большой цветущий луг, простирающийся до Луары. Возле каждого виноградника виднеется загородный дом. Орлеан, расположенный уступами почти посередине склона, возле Луары, завершает перспективу.

На краю этой волшебной террасы и поселился министр-сластолюбец (Вам известно, сударыня, что как раз в этом заключалась его вина перед узким кругом, из которого его изгнали), именно там и обосновался в удобном и прелестном доме лорд Болингброк. Исток Луаре находится в саду; это водоем площадью двадцать — двадцать пять квадратных футов, из которого вытекает река, не столь широкая и глубокая, как в том месте, где она впадает в Луару. Этот вельможа превратил свое жилище в нечто вроде замка и сделал окружающий его сад необычайно красивым. Изысканные яства, которыми милорд потчует тех, кто навещает его в этой глуши, его любезный вид, остроумие и учтивые манеры привлекают сюда окрестную знать и, главное, должны привлечь Вас, ведь Вы здесь очень желанная гостья, сударыня. Я ничего не буду писать о г-же де Виллет; по доброте душевной она так восхищается моими сочинениями, что я не смею о ней говорить: меня могли бы обвинить в пристрастности, в то время как я всего лишь отдал бы дань истине».

Между тем Болингброк отправил г-жу де Виллет в Англию, чтобы она договорилась о его возвращении. Несмотря на прелести Ла-Сурса, милорд по-прежнему думал о своей стране и жаждал туда вернуться. Леди Болингброк (отныне она носила это имя) великолепно справилась со своей миссией в Англии, по-прежнему оставаясь верной подругой Сен-Джона, что никто не мог предполагать. Один лишь г-н Уолпол оставался противником Болингброка и испытывал к нему страшную ненависть, которую унаследовал его досточтимый сын. Боже мой! Когда он прочтет эти мемуары, сколько проклятий на меня обрушится! Однако женщины действовали решительно; любовница короля герцогиня Кендал вступилась за милорда, получив за это крупную сумму; Болингброк получил прощение от его величества и вернулся на родину.

Очень скоро наш герой стал скучать — это и понятно, ведь он уже был там никем! Милорд вернулся во Францию и вновь послал жену в Англию вести переговоры. Маркиза преодолела все преграды и вернулась к мужу с боевыми трофеями, то есть с его титулом и рентой в сорок тысяч экю. Однако бывшему изгнаннику не разрешили заседать в Палате лордов, чего он, разумеется, не мог простить Уолполу. Болингброк окружил себя умными людьми и величайшими мужами Англии, среди которых были Ньютон, Свифт и Поп; он писал в газеты и снова получил известность, но уже совсем иную, чем у него была прежде. Милорд даже защитил Роберта Уолпола от несправедливого обвинения и вел себя не только великодушно, но и честно; тем не менее, когда на министра стали нападать в Палате общин и уличили его во всех смертных грехах, Болингброк произнес памятные слова:

— Сегодня он услышал голос потомков…

Эти слова стали повторять; король отдал их автору тайный приказ вернуться во Францию, и тот подчинился. Болингброка держали на чужбине семь лет, посылая ему туда деньги и фактически запрещая переписываться с друзьями. Он поселился в снятом им замке Шантелу, где нам предстояло встретиться много лет спустя с другим опальным министром — герцогом де Шуазёлем. Милорд жил там до самой отставки Уолпола, вновь призвавшей его в Англию, где он стал свидетелем смерти своего ближайшего друга Попа и где за неимением лучшего погряз в литературных интригах, отнявших у него несколько лет.

В последние годы жизни Болингброк превратился в оракула, к которому обращались за советом и государственные деятели, и писатели. Маркиза де Виллет умерла лишь на двадцать месяцев раньше мужа; он не мог примириться с кончиной жены, горько оплакивал ее каждый день, и друзьям не удавалось его утешить. Страдая от страшного недуга — рака лица, — Болингброк держался с бесподобной стойкостью и терпением, необычными для людей его возраста: ему уже исполнилось семьдесят девять лет.

Милорд оставил памятные подарки всем своим друзьям, в том числе маркизу де Матиньону и его сыну графу де Гасе. Они получили от него великолепный перстень с бриллиантом, подарок королевы Анны, который Болингброк всегда носил на руке. Господа Матиньон воздали милорду должное, оберегая его самого от врагов, пока он был жив, и защищая его память.

Мне же достались драгоценные записные книжки, куда Болингброк записывал стихи и где оставили записи многие его гениальные друзья. Я всегда буду их хранить и передам по завещанию г-ну Уолполу. Мне позволительно сыграть с ним эту посмертную шутку.

XXXV

По-моему мнению, воспоминания о какой-либо эпохе должны включать в себя воспоминания обо всем и обо всех, они являются историей эпохи в целом, историей выдающихся людей, а также нравов и обычаев того времени;

без этого невозможно как следует представить ее себе. Поэтому я рассказываю вам не только то, что касается меня лично, но и то, что касается моих друзей, врагов, знакомых — всех тех, кого я встречала в жизни. Я обещала вам рассказать истории всех гостей, присутствовавших на первом обеде у г-жи де Ферриоль. Выполняя это обещание, начинаю сегодня с прелестной мадемуазель Аиссе, которую я очень любила и горько оплакивала; она была гораздо более трогательной и милой, нежели Элоиза у Руссо и все героини, какие только могут быть созданы воображением. Никто не мог сравниться с Аиссе красотой, кротостью и очарованием; никто не был так любим, как она, притом человеком, в высшей степени достойным любви. Милая Аиссе! Какое счастье говорить о ней, описывать и превозносить ее; мне будет казаться, что я снова ее вижу, я, которой уже не суждено ничего видеть на этом свете, где мне довелось увидеть столько всего прекрасного и теперь уже не существующего!

Аиссе… по-моему, я вам о ней уже говорила; мой маленький секретарь утверждает обратное, однако я на нее не полагаюсь: это ветреница!..

(Госпожа маркиза, г-н Уолпол не далее как вчера писал вам то же самое, и в ваши годы такое уже непозволительно, тогда как в мои!..)

Не знаю, что марает на бумаге мой секретарь, но ее перо скрипит, я это слышу, хотя ничего ей не диктовала; наверное, это какая-нибудь злая шутка. Я возвращаюсь к мадемуазель Аиссе и ее происхождению.

Она была рабыня-черкешенка, которую купил в Константинополе г-н де Ферриоль во время своей посольской миссии. Девочке было тогда четыре года; он увидел ее на невольничьем рынке и взял к себе из сострадания к ее слезам и хорошенькому личику. Господин де Ферриоль заплатил за нее полторы тысячи ливров; вероятно, это было очень дорого, но Аиссе того стоила.

Будучи страшным распутником, г-н де Ферриоль хотел в дальнейшем сделать черкешенку своей любовницей и воспитывал ее соответствующим образом. Он привез Аиссе в Париж, определил ее к своей невестке г-же де Ферриоль и оставил там же, когда вернулся в Турцию. Таким образом, девочка росла вместе с сыновьями хозяйки — Пон-де-Велем и д’Аржанталем, о которых мать совсем не заботилась. Госпожа де Ферриоль была женщина легкого нрава, у нее не переводились любовники, и к одному из них она относилась особенно нежно, так как он был нужным человеком для нее и ее близких; то был маршал д’Юксель. Не любя друг друга, они долго жили вместе для того лишь, чтобы избежать расходов, связанных с разрывом. В этом заключается секрет многих длительных связей.

Дети выросли, будучи на чужом попечении, и, вероятно, это было лучше, чем если бы в их воспитание вмешивалась мать. Все трое считали друг друга родными. Аиссе поместили в монастырь Новых Католичек, и это было для девочки очень мучительно: она нежно любила своих юных товарищей и с болью разлучалась с ними. Впрочем, она недолго оставалась в монастыре и вернулась к мирской жизни, чтобы закончить образование. Аиссе стала истинной красавицей; когда я с ней познакомилась, она была по своей внешности близка к совершенству.