Между тем г-н де Ферриоль вернулся во Францию и обосновался здесь. Многие часто задавались вопросом, предъявлял ли бывший посол свои права на рабыню и являлся ли он для нее только отцом. Я могу заверить, что между ними ничего не было. Аиссе осталась невинной и никоим образом себя не запятнала. Она не только не пошла бы на это, но г-н де Ферриоль и сам ничего подобного от нее не требовал. Он относился к черкешенке с уважением, как к родной дочери, знал о ее безупречной добродетели и твердых принципах, которые она усвоила. К тому же чем мог семидесятилетний старик пленить столь юное создание?

Ни у кого в окружении Аиссе не возникало никаких подозрений; мы все как один были убеждены в истинном целомудрии девушки. Лишь впоследствии какой-то знаменитый философ, уже не помню кто именно, в минуту скверного настроения опорочил память этого ангельского существа. Я тогда пришла в дикую ярость и сурово обошлась с клеветниками.

Аиссе понравилась мне, как только я ее увидела, и я ей тоже понравилась; мы стали подругами с первой же встречи.

Она ездила ко мне в гости, и я навещала ее, встречалась с ней у г-жи де Ферриоль, у г-жи де Парабер, где она очень часто бывала, а также у посла, когда он поселился в Париже и Аиссе ухаживала за ним в последние годы его жизни.

Незачем говорить о том, что у нее было столько же вздыхателей, сколько знакомых. Девушка отвергла десять брачных предложений и еще больше признаний в любви, причем без всяких усилий, не кичась своей добродетелью, а лишь потому, что она желала остаться честной и боялась поддаться искушению.

Как-то раз, когда мы были в доме г-жи де Парабер, Аиссе встретила там господина регента; он был ослеплен ее красотой и оставался в гостях столь же долго, как она; забыв не только о Совете (то был для него пустяк), но и о своих приятелях-распутниках, а также о каком-то кутеже, где его ждали. Филипп Орлеанский безумно влюбился в Аиссе; то была неистовая страсть, одна из тех, что, не находя удовлетворения, переходят всякие границы.

Регент преследовал девушку повсюду, где она бывала; он писал ей пылкие письма, предлагал драгоценности, титулы, почести, поместье — все, чего она пожелает; Аиссе отказывалась сначала вежливо, а затем твердо, что привело влюбленного в отчаяние. Он обратился за помощью к г-же де Ферриоль, не отличавшейся щепетильностью, и та начала всячески докучать своей воспитаннице, но все было напрасно. Для нашего времени то было чудо из чудес.

— Нет, — неизменно отвечала Аиссе, — я не смогу полюбить человека, которого не уважаю; притом у нас с его высочеством слишком неравное положение: он находится гораздо выше меня, и ему пришлось бы спуститься вниз, а мне не хотелось бы видеть своего возлюбленного вне его положения, и, главное, повторяю: я совсем его не люблю; пусть мне больше о нем не говорят.

Однако красавице продолжали о нем говорить и довели ее до крайности: она написала господину регенту письмо, образец эпистолярного искусства, прося защиты от него самого и говоря, что если ей в этом будет отказано, то она уйдет в монастырь, ибо в таком случае у нее останется один лишь Бог, достаточно сильный, чтобы ее защитить.

Господин герцог Орлеанский понял, что ничего не добьется, и более не настаивал. Эта история была для него сплошной досадой и унижением.

Посол умер; он давно обеспечил Аиссе ренту в четыре тысячи ливров и, чтобы отблагодарить девушку за заботу, оставил ей вексель на довольно крупную сумму, которую должны были выплатить по предъявлению его наследники. Госпожа де Ферриоль была возмущена и высказала это в присутствии Аиссе; та молча, с необычайным достоинством встала и бросила вексель в огонь. Больше об этом не заходило речи.

Таким образом, Аиссе оказалась во власти Ферриолей, которые ее любили, особенно молодые люди, и ни о чем не беспокоилась; правда, вскоре у нее появились совсем другие заботы.

XXXVI

Как-то раз, когда я была в гостях у госпожи герцогини Беррийской, мы с г-жой де Парабер ждали принцессу в одном из ее кабинетов. Наконец, дверь открылась и в комнату вошел граф де Рион в сопровождении невысокого молодого человека, весьма невысокого и весьма молодого, и при этом с необычайно красивым лицом. Особенно дивными у него были глаза, белоснежная, матовая, как у девушки, кожа и бесподобно изящные манеры. Господин де Рион представил нам его как своего кузена, перигорского дворянина шевалье д’Эди, а сам шевалье сказал 0 себе со смехом:

— Постриженный клирик перигорской епархии, не дававший обета рыцарь ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

Этот молодой человек, хотя и прибывший из провинции, поразил нас своей любезностью. Госпожа де Парабер не удержалась и высказала это графу.

— Ах! — воскликнул тот. — Мой кузен в хороших руках: его воспитанием занимается дядя, маркиз де Сент-Олер; за неделю он преподал шевалье больше, чем я за полгода. Госпожа герцогиня Менская умело выбирает себе друзей.

В самом деле, г-н де Сент-Олер был чрезвычайно приятным старцем, состоявшим в тесной дружбе с герцогиней Менской — его допускали ко всем ее развлечениям, и он принадлежал к ее близкому кругу в Со. Маркиз посвятил герцогине знаменитые стихи, которые он сочинил экспромтом и благодаря которым перед ним открылись двери Академии:

Ты хочешь знать, какою тайной я владею?

Узнай, прекрасная: о, будь я Аполлон,

Была б Фетидой ты, не музою моею,

И мгла глубокая сокрыла б небосклон.^[6]

То был весьма скудный багаж, но Академия была благодушно настроена и довольствовалась этим. Подумать только, какие труды мы затратили, убеждая ее принять в свои ряды Дидро!

Шевалье д’Эди вел себя с нами как опытный льстец; у него нашлись для моей подруги именно те слова, какие ей следовало услышать, а это было непросто. Юноша говорил о ее очаровании как зрелый мужчина, знающий в этом толк, а о своей карьере — как человек, который о ней совсем не думает, разве только когда ему угодно об этом вспомнить. Маркиза смотрела на шевалье как на легкую и неизбежную добычу; она держалась с молодым человеком легкомысленно только потому, что рядом были свидетели, но ее взгляд, обращенный на него, был серьезным; я сразу это заметила, как и он сам.

И тут появилась принцесса; по одной лишь ее улыбке я поняла, что новый гость пришелся ей по вкусу, и то, как она встретила г-жу де Парабер, говорило о назревающем соперничестве. В их обоюдных реверансах и кивках явно чувствовались угрозы. Господин де Рион был слишком проницательным, чтобы этого не заметить, но он не опасался за своего юного родственника; граф достаточно хорошо знал шевалье, чтобы отдать его в качестве игрушки своенравной герцогине; он знал, что это нисколько не отразится на его собственном влиянии, а любви к ней у г-на де Риона не было: как известно, его сердцем безраздельно владела г-жа де Муши. Герцогиня была по-своему ревнивой; чтобы ей угодить, граф не обращал внимание на ее прихоти и потому казался ей таким бесстрастным: и ей, и ему этого было достаточно.

Нам предстояло ужинать в Люксембургском дворце; принцесса поняла, чем она рискует в этой игре, и бесцеремонно отменила свое приглашение, сославшись на усталость и желание спать.

— Нет ничего лучше, сударыня, — заявила г-жа де Парабер, которая никогда не смущалась. — Пусть ваше королевское высочество отдыхает, но я-то превосходно себя чувствую и страшно голодна; госпожа дю Деффан, конечно, тоже хочет есть, и эти господа хотят есть — все хотят есть; мы поедем ужинать ко мне. Господин регент не ждет меня сегодня вечером, он принимает своих наглых жеманниц, и я не собираюсь ложиться спать в такую рань из-за того, что меня не пускают во дворцы.

Госпожа Беррийская попыталась рассмеяться.

— Как! — воскликнула она. — Вы будете ужинать дома с госпожой дю Деффан, господином де Рионом и господином д’Эди?