— Вы читаете мысли: о чем я сейчас подумала?

— О вашем лучшем друге; вы желаете знать его судьбу.

— Кто этот друг?

— Господин Хорас Уолпол.

— Это так; что его ждет?

— Ничего особенного. Он продолжит заниматься литературой, унаследует титулы своей семьи, будет относительно счастлив и прослывет одним из баловней века, до конца которого не доживет.

— Приедет ли он сюда снова?

— Без сомнения.

— Любит ли он меня?

Предсказатель на минуту задумался:

— Он любит вас на английский манер, сударыня, как человек, не являющийся вашим соотечественником и опасающийся насмешек своих земляков. Англичане по-настоящему чистосердечны в дружбе только с себе подобными. Они презирают другие народы, и все, что не имеет отношения к Англии, заслуживает разве что относительной приязни в глазах высокомерных островитян; все относительно в этой стране, где все строится на расчете.

Это истинная правда.

— Вы можете заглянуть в мое прошлое?

— Сколько вам будет угодно.

— Расскажите-ка мне историю моего сердца.

Колдун принялся тасовать карты, то и дело давая мне их держать и снимать; я могу указать лишь на эту подробность. Кроме того, он прикасался к своему деревцу и стеклянному шару — я слышала шелест и звон; герцогиня и король уверяли меня, что по мере его движений вода меняла цвет, а бутоны раскрывались один за другим. К сожалению, я ничего этого не видела.

Я вынуждена сказать, что за четверть часа чародей поразительно верно изложил всю мою жизнь; он не упустил ничего: ни хорошего, ни плохого из того, что меня затрагивало, и даже напомнил о забытых мной обстоятельствах, которым, как видно, дьявол ведет учет. От всего этого я пришла в полное замешательство.

Когда он закончил, мне пришло в голову поговорить с ним о нынешних временах, философах, политике и Руссо, о котором нам прожужжали все уши.

— Он умрет еще при вашей жизни, сударыня, презираемым и отчасти полоумным, — сказал вещун о философе, — но потомки отомстят за него, и его ждет великая слава.

— А Вольтер?

— Вольтер вернется в Париж и умрет здесь немного раньше своего соперника. Я написал об этом ему самому; он ответил мне шутками.

— А что будет с монархией?

— Ах! Что касается монархии, сударыня, это другое дело, и тут вы мне не поверите.

Колдун отказывался отвечать, я же настаивала. В самом деле, мне удалось вытянуть из него невероятные сведения; он заставил меня, как и короля, поклясться, что я не стану повторять сказанного им, и, право, я бы не посмела такое делать: прежде всего из-за Вьяра, которому это может повредить, и, кроме того, я стала бы опасаться, что мой труп потом выкопают из могилы и выбросят на свалку. После подобных предсказаний кудесник вряд ли мог спать спокойно.

Добавлю, чтобы покончить с рассказом об этом человеке, что я продолжала довольно часто встречаться с ним вплоть до прошлого года; однажды он внезапно исчез, и с тех пор никто не знает, что с ним стало; многие тщетно его искали, а соседи утверждают, что его забрал дьявол… Несомненно одно: дом колдуна пуст и заколочен.

Я же полагаю, что он чересчур много говорил, и о его участи может знать Бастилия.

Через некоторое время после этого ужина, на котором присутствовал чародей, я отправилась в Шантелу; тогда вошло в моду навещать г-на и г-жу де Шуазёль, сосланных в свое поместье; по дороге туда следовала нескончаемая вереница карет. Всем известно мое расположение к этим людям и то, что наши семьи связывали узы родства или, по крайней мере, дружбы, ибо это родство было мнимым. Мне уже давно хотелось провести несколько дней с моими дорогими бабушкой и дедушкой. Господин Уолпол почему-то хотел меня удержать; я сговорилась поехать туда с епископом Аррасским, но, отчасти из уважения к моему английскому другу, отчасти вследствие раздумий о своем возрасте, который несет с собой тоску и печаль, а также о том, что, пребывая в такой глубокой старости, неудобно тяжким бременем свалиться на голову людям, отказалась от этой поездки.

Как-то раз, когда г-жа де Мирпуа пила со мной чай, ко мне пожаловал епископ Аррасский.

— А! Вот вы и в Париже, ваше высокопреосвященство, — сказала я, — давно ли?

— Со вчерашнего вечера, госпожа маркиза.

— Долго ли вы здесь пробудете?

— Сколько прикажете.

— Почему?

— Дело в том, что я приехал предложить вам воплотить наш давний замысел в жизнь.

— Я от него отказалась.

— Отчего же?

Я изложила ему свои доводы.

— Ах! Боже мой, какая глупость! — воскликнул епископ. — Вы прекрасно себя чувствуете, стало быть, ваше здоровье отнюдь не является помехой; у вас достанет сил выдержать эту поездку, и, если понадобится, вы будете ночевать в дороге три, четыре, а то и пять ночей. Если у вас начнется недомогание, вы не станете продолжать путь и я отвезу вас домой; у нас будут две кареты: в моем, очень большом экипаже, хватит места для двух ваших горничных, вашего и моего камердинеров, а также ваших вещей; мы проведем в гостях столько времени, сколько вы сочтете уместным. В любом случае поездка пойдет вам на пользу.

Маршальша это предложение одобрила, и меня уговорили. Мы с епископом отправились в Шантелу в моей берлине, останавливались в дороге дважды и прибыли туда на третий день.

Меня встретили с распростертыми объятиями; невозможно проявить любезность в большей степени, чем это сделали мои милые родственнники. Я застала у них г-жу де Брионн, мадемуазель Лотарингскую, г-жу де Люксембург, г-жу де Лозен, г-жу дю Шатле и г-жу де Линь, а также г-на де Кастеллана, г-на де Буффлера, г-на де Безанваля и нескольких швейцарцев; кроме того, следует упомянуть аббата Бартелеми, столовавшегося в замке. Герцогини де Граммон, сестры г-на де Шуазёля, там не было.

Мне захотелось немного рассказать об этой поездке и беспримерной ссылке бывшего министра, к которому ездили в гости все царедворцы, несмотря на его опалу; кроме того, жизнь в Шантелу необычайно мне понравилась. Шантелу — прекрасный замок, построенный для принцессы дез’Юрсен, жаждавшей по возвращении из Испании превратить усадьбу в независимое княжество и, уверяю вас, ничего для этого не жалевшей. Там была многочисленная челядь, роскошная обстановка, великолепные сады, богатейший стол и все, что делает жизнь приятной.

По утрам мы были предоставлены самим себе. В час подавали обед, на котором можно было не появляться. Затем г-жа де Шуазёль собирала нас в гостиной, но те, кто предпочитал быть в другом месте, туда не приходили. В пять часов — охота или прогулка, а в восемь — ужин; что касается отхода ко сну, то это можно было позволить себе в любое время; все играли, беседовали, читали и наслаждались полной, совершенной свободой. Здесь не говорили друг другу никаких комплиментов, не вставали ни при чьем появлении и разговаривали с кем хотели; за столом обычно было по восемнадцать — двадцать человек, и все рассаживались по своему усмотрению, никто никого не ждал, а если кто-нибудь опаздывал, на это не обращали внимания.

После трапезы мы получали посланные нам письма и читали их где придется, обменивались новостями, а затем играли с теми, кто нам нравился, либо не играли вовсе — мы были в этом полностью свободны, как и в остальном.

Затем мы начинали беседовать и беседовали всласть, допоздна. Господин де Шуазёль занимался хозяйственными делами, покупал и продавал лес и скот; его больше не занимала политика, разве что политика Китая. Герцог неустанно повторял, что он никогда еще не был так счастлив.

— Честное слово, внученька, мои враги оказали мне услугу.

Так или иначе, они сделали это не нарочно, и ему не следовало их благодарить. Они считали, что г-н де Шуазёль пребывает в страшном унынии, а этот человек доказал, что он истинный мудрец.

Прожив в Шантелу больше месяца, я вернулась в Париж, где меня ожидало письмо от г-на Уолпола; он вовсю бранил меня, вбив себе в голову, что люди могут вообразить, будто я в него влюблена и отношусь к нему слишком нежно.