Господин де Вольтер этого не потерпел и прогнал неблагодарного человека, который его предал; таким образом слухи об этом низком поступке Лагарпа распространились среди философов. Почтенный старец опасался повредить своему ученику и отрицал его вину, перекладывая все на обстоятельства, но не уточняя, на какие именно.

На свете нет более желчного, злобного и гадкого человека, чем Лагарп. Этот найденыш, которого его спасители назвали именем улицы, где он валялся на мостовой, так и не смог простить обществу своего жалкого происхождения. Он хотел бы быть первым повсюду, он считает себя гением и признает только собственное мнение.

Однажды Лагарп пожаловал ко мне, хотя я его совсем не знала; он пришел якобы по поручению Вольтера, чтобы поговорить со мной о «Танкреде»; спрашивается, зачем ему понадобилось говорить со мной о «Танкреде»? Сейчас вы это узнаете!

— Сударыня, вы видели «Танкреда»?

— Да, сударь, — ответила я, весьма удивившись.

— Это божественно, не правда ли?

— Да, это божественно! В самом деле, это божественно! И что дальше?

— Так вот, сударыня, недавно я был на спектакле с господином д’Аржанталем. Рядом с нами в партере находился какой-то иностранец, который кричал, плакал и аплодировал. Я повернулся к нему и спросил:

«Не правда ли, сударь, этот Вольтер — великий человек?»

А этот болван отвечает мне попросту:

«Да, сударь, конечно, все это очень, очень печально».

Что вы об этом думаете, сударыня?

Я не усмотрела в этом случае повода для визита к незнакомой даме. Поскольку я молчала, он продолжал:

— Ах, сударыня, существует ли нечто более странное, чем то, что происходит сегодня? Знаете ли вы врача, который снимает напряжение и лечит от всех болезней путем расслабления?

— Нет, сударь.

— Разыщите этого лекаря, он раскроет вам глаза, и вы будете прекрасно видеть. Все болезни определяются по пульсу, и всему виной только нервы; когда с них снимают напряжение, человек выздоравливает; напряженные нервы — источник зла. Врач кладет вас на постель и снимает напряжение. Он причиняет вам страшную боль, вы кричите, даете ему горсть экю, а затем танцуете жигу. О Мольер, где ты? Это необычайно смешно, не так ли?

— Да, сударь, но…

— А новая мода на кофейни, вы о ней слышали?

— Еще нет, еще нет, сударь, хотелось бы узнать…

— … что это такое? Расскажу с большим удовольствием. Всякая модная дама ныне устраивает кофейню, и вот каким образом это происходит. Выбирается какой-нибудь день и в большом зале ставятся маленькие столики — самое большее на четверых; на них кладутся жетоны, карты и все необходимое для игры. На другие столы ставят вино, кофе, лимонад и прочее. Хозяйка дома восседает за своего рода стойкой с апельсинами и пирожными; одета она на английский манер: в коротком платье, кисейном фартуке, шляпке и с остроконечным платком на шее.

Ликеры расставляются на верхней доске камина; лакеи ходят в белых куртках и белых колпаках; их называют гарсонами. Хозяйка дома нс встает со своего места, и к ней подходят с разговорами; в обеденном зале также размещают столики под номерами, и все тянут жребий, чтобы не возникало разногласий. Гости не едят ничего, кроме курицы с рисом, одного первого блюда и одной легкой закуски перед десертом; иногда подают большую порцию жаркого. Это экономично, но весьма напоминает детскую игру в обед; вы не согласны?

Я покорно выслушивала этого человека, полагая, что, в конце концов, он скажет, зачем пожаловал, и воспринимала его как ходячую газету. Люди, о которых он мне говорил, не входили в мой круг, но из его слов я узнавала нечто новое для себя.

— Нет ли других новшеств? — спросила я, пытаясь навести его на другую тему.

— О! А как же, и немало… В кофейнях показывают маленькие пьесы; их теперь играют повсюду. На днях я наблюдал любопытную сценку такого рода у госпожи Телюссон. Юм — вы прекрасно знаете Юма, английского историка и друга Руссо, этого высокого и толстого человека, — приехал, чтобы исполнить одну роль. Ему поручили сыграть султана, беседующего с двумя наложницами; он должен был очаровать дам своим красноречием и принести им утешение от их воображаемых огорчений. Англичанин уселся на диван; ему выбрали самых красивых парижских женщин; он начал вертеть головой, переводя взгляд с одной на другую, затем хлопать себя по животу и бедрам и, наконец, сказал им с рассеянным видом:

«Так что, барышни, вы пришли?.. Итак, вы здесь?»

И еще четверть часа в том же духе.

Одна из невольниц, потеряв терпение, встает и кричит, повернувшись к султану:

«Ах! Я так и думала, что этот человек способен лишь есть телятину».

Вы понимаете, что мы долго смеялись и над словами Юма, и над этой репликой.

— Я понимаю, что это, в самом деле, было очень забавно и, как мне кажется, господин Юм выглядел нелепо.

— Ах, сударыня, а известно ли вам, что приключилось с господином начальником полиции? Я расскажу вам и это. Он должен был ехать на торжественную трапезу, и ему непременно был нужен парик. Однако парик, заказанный с этой целью, все еще не принесли. Одного из камердинеров посылают за ним; мастер приносит свои извинения: у его жены были роды, и ребенок умер, однако парик готов, просто из-за этого несчастья его забыли отнести; парик был готов и лежал в коробке, которую вручили слуге.

«Сперва поглядите, и вы увидите, что он безупречен».

Коробку открыли и обнаружили в ней труп умершего накануне младенца.

«Боже мой! — вскричал несчастный отец. — Священники ошиблись, они похоронили парик!»

Господин начальник полиции отправился на торжество без нового парика, и, что еще хуже, потребовались повеление архиепископа, протокол и бесконечная бумажная писанина, чтобы похоронить ребенка и достать из могилы парик.

Лагарп умолк. Я испытала досаду: он меня забавлял, хотя я считала его редкостным чудаком.

— И это все, сударь? На этот раз ничего нового больше нет?

— Нет, не все, сударыня; я еще не рассказал о тяжбе маркизы де Сен-Венсан. Она заказала штаны для одного аббата, а теперь, когда они уже износились, не желает за них платить; священник тоже не может рассчитаться, портной требует вернуть долг, и маркиза, вероятно, проиграет суд. Есть такая пословица: «Кто бьет стаканы, тот за них и платит».

— Я бесконечно благодарна вам за эти сведения, однако мы забыли о господине де Вольтере. Вы же пришли от него…

— Да, то есть до некоторой степени. Он так часто говорил мне о вас, о вашем уме, о том, что вы дивная собеседница, вот я и решил составить об этом собственное мнение и считаю, что он вас недооценивает.

— Сударь, вы очень любезны. В самом деле, я превосходно умею слушать; мне всегда это говорили.

Лагарп посмотрел на меня своими красными, как раскаленные угли, глазами и все понял. Он был мастером по части насмешек.

— Я вас утомил, сударыня?

— Конечно нет, сударь, напротив.

— Что ж, в таком случае слушайте:

Все жанры хороши, лишь скучный не годится.

Это сказал Буало, наш общий учитель… Ах, простите, сударыня, правда ли, что кто-то написал стихи о вашей бочке, а вы на них ответили?

— Совершенно верно, сударь.

— Нельзя ли с ними ознакомиться?

— Безусловно, можно. Вы вполне это заслужили за все ваши новости.

— Сударыня, мне нравятся горячие новости; я хотел бы быть газетчиком.

— Вам нетрудно им стать.

— Я подумаю.

В самом деле, Лагарп стал поставщиком вестей то ли для царя, то ли для царицы, я не знаю точно.

Чтобы понять эти стихи, следует знать, что по моей просьбе для меня изготовили вместо кресла нечто вроде бочки штопальщицы; сиденье в этой бочке было очень мягким, и она защищала меня от всех сквозняков. Эта бочка вызывала неиссякаемый поток безымянных стихов; я получала их по почте, но их писала г-жа де Форкалькье, которую мы называли «Распрекрасная»:

Нет, не только в стране незнакомой Обретешь наслаждение ты,

И не только скитаясь, а дома Превратить можно в дело мечты.