Не прошло и десяти минут после нашего ухода, как в доме воцарилась тишина. Вскоре в коридоре послышались осторожные шаги, и смазанная маслом дверь бесшумно открылась. Пробил час любовного свидания, и Дора начал действовать.

Свекровь немедленно выходит и тихо крадется за кавалером, держа в руках хозяйский ключ, открывающий все двери и смазанный столь же тщательно, как и петельные крюки; она запирает дверь на два оборота ключа, после чего выйти из комнаты уже невозможно. В то же самое время вооруженный слуга становится на часах в саду, под окнами молодой герцогини. Влюбленных обложили со всех сторон.

Между тем красавица впервые собиралась согрешить и, как ей этого ни хотелось, она не смогла унять первоначальный порыв смущения и стыда — от этих чувств женщина не избавляется столь быстро, как полагают. Влюбленный, стоявший на коленях, заверял ее в своем страстном чувстве и верности, превозносил свой восторг и любовный пыл — словом, повторял то, что говорится в подобных случаях с незапамятных времен и будет говориться до скончания века.

Внезапно черты лица Дора искажаются невольной гримасой: крайне резкая боль поражает его в самый неурочный момент. Увидев, как он побледнел, герцогиня пугается.

— В чем дело? Что с вами? — спрашивает она.

— Ничего! Это от волнения, от радости, от затаенных чувств. У меня больное сердце, и такое со мной часто случается.

— Ах! Вам следует лечиться.

— Разумеется.

— Сейчас лучше?

— Нет, напротив.

Дора уже нс мог не понимать, что с ним; у этого явления одно название во французском языке: желудочные колики; страшные спазмы, казалось, выворачивали его внутренности наизнанку, грозя еще более страшными последствиями! Поэту казалось, что он стоит на краю бездны; он все больше бледнел и жестоко страдал; вскоре ему было суждено оказаться в чудовищном положении.

— Увы! Сударыня, — сказал он, думая только об одном: как поскорее уйти, — я вынужден вернуться к себе; я не в силах больше выносить эту пытку. Простите, я попытаюсь прийти в себя; позвольте надеяться, что завтра…

— О да, завтра! Да возвращайтесь же в вашу комнату и отдохните; ваше бледное лицо меня пугает.

Дора наспех целует даме руку, бормочет извинения и бежит к двери, не зная, успеет ли он до нее добраться. Он бросается на засов, отодвигает его, а затем пытается открыть дверь: тщетно, никакого движения, замочная задвижка не поддается, а ключа нет! Дама спешит к двери и в свою очередь пытается ее открыть, но ей это тоже не удается.

— Боже мой! Что делать? Нас заперли!

— Я не могу здесь оставаться, мне надо уйти.

— Я не хочу, чтобы вы здесь оставались, — продолжала герцогиня, которая уже начала отходить от любовной горячки, опасаясь скандала и испытывая страх перед своей свекровью. — Что я скажу завтра утром?

— А тем временем… Господи! Сударыня, я больше не могу сдерживаться, от этого можно сойти с ума!.. Ах! Окно!

Дора помчался к окну; комната находилась на втором этаже замка, над очень высоким первым этажом; расстояние до земли было немаленьким, но в довершение всех бед под окном мерно расхаживал часовой, и ствол его мушкета блестел в лунном свете. Этот путь к отступлению также был закрыт. Никакого выхода! Несчастные были заперты вместе и обречены на заклание духам ада!

И тут поэт заметил дверь в кабинет, суливший надежду найти там выход или, по крайней мере, обрести там возможность уединиться и облегчить свою нужду. Однако в кабинете не было выхода, в нем не было никакого сосуда и, кроме того, в этом уголке невозможно было закрыться. Герцогиня начинала догадываться, какой недуг поразил ее поклонника. Вскоре ее сомнения окончательно рассеялись, ибо настал миг, когда природа одержала верх и сокрушила все преграды.

Молодой человек упал в обморок от горя и стыда; что касается дамы, то она отошла к самому дальнему окну и поднесла к носу флакон с душистой водой, давая себе клятву, что больше с ней такого не случится.

Дора продолжал лежать на полу, благоухая духами и испуская запахи, способные обратить в бегство целую процессию капуцинов. Влюбленные молчали и не смотрели друг на друга; обоим хотелось провалиться сквозь землю. И тут вдовствующая дама осторожно повернула ключ в замке, отпирая клетку, и быстро удалилась к себе. Пленники ничего не услышали; между тем надо было что-то предпринять. Дора встал и вернулся к злополучной двери, которая на сей раз открылась сама собой. Уверяю вас, что поэт поспешил убраться и вскоре оказался в своей комнате.

Герцогиня не двигалась до тех пор, пока не услышала, как он ушел. Она не отдавала себе отчет в том, что произошло, почему внезапно возникли эти преграды и в чем причина этого несвоевременного недуга. Дама позвала служанок, чтобы уничтожить следы катастрофы, и сказала им, что ей стало плохо; они легко в это поверили, так как у них не было оснований предположить нечто другое.

Когда все собрались за завтраком, герцогине передали записку от г-на Дора, приносившего ей свои извинения и выражавшего сожаления: срочное письмо, прибывшее тем же утром с нарочным, якобы отзывало его в Париж, и он должен был немедленно уехать.

— Мне очень жаль, — сказала вдовствующая дама, — я была бы рада провести с ним несколько дней. Он просто очарователен: вы не согласны, дочь моя?

— Но, сударыня, я не знаю… может быть… я не обратила внимания.

После этого беседа сошла на нет.

С тех пор Дора и герцогиня больше никогда не встречались. Сталкиваясь, они избегали друг друга и делали вид, что незнакомы. Самое интересное, что после этого случая герцогиня прониклась к любви отвращением и оставалась самой порядочной из придворных дам. Постарев, она считает себя моей должницей и совсем недавно снова благодарила меня за этот урок.

Что касается Дора, то я не знаю, винил ли поэт меня в своей неудаче, но, так или иначе, он больше не появлялся в моем доме.

XXXVIII

Философы похожи на духовников, не слишком требовательных в вопросах морали. Так, г-н Дидро и его приспешники изо всех сил воспевают свободу, провозглашают ненависть к тиранам и ратуют за приход к власти республиканского правительства, которого они жаждут всей душой. Между тем, когда российская императрица скупила в несколько приемов библиотеку Дидро, состоящую примерно из сорока тысяч книг, причем в качестве главного условия оговаривалось, что владелец библиотеки будет беречь и хранить ее до конца своих дней, он весьма охотно принял эти благодеяния и начал превозносить великую Екатерину, называя ее философом (вероятно, для очистки совести).

Благодарность Дидро была столь велика, что он даже забыл о грешках царицы, которые были бы сочтены за ужаснейшее распутство, если бы какой-нибудь другой государь посмел даже подумать о таком. А вся эта свора вопила: «Осанна!» Я часто говорила об этом с Вольтером, который лишь улыбался и отвечал:

— Что поделаешь, сударыня! Надо прощать некоторые слабости человеческой природе.

Одна улыбка Вольтера говорила о многом и раскрывала мне его мысли. Ни у кого нельзя было увидеть более лукавой и красноречивой улыбки. Когда поэт был молод, его лицо излучало особое очарование, которое я не в силах передать. Статуя работы Пигаля, как меня уверяют, очень хорошо передает его черты. Увы! Не мне об этом судить.

Между тем Вольтер всячески помогал своей челяди, в том числе деньгами, и осыпал ее милостями. Так, он пригласил в Ферне Лагарпа с женой, детьми и всем его скарбом — словом, со всем его хозяйством, потому что этот человек едва сводил в Париже концы с концами. В качестве благодарности Лагарп похищает у поэта одну из песен его «Женевской войны», которую автор еще не собирался обнародовать, и распространяет ее повсюду со своими комментариями. Множество неприятных слухов доходит до почтенного старца; он наводит справки и узнает из достоверного источника, кому он обязан этой изменой.

Справедливо раздосадованный Вольтер высказал Лагарпу свои замечания и жалобы. В ответ гость, продолжавший жить в доме патриарха в Ферне, стал писать ему чрезвычайно нелюбезные и обидные письма, причем эти дерзости занимали по четыре страницы.