Сначала палач промахнулся и дважды приступал к делу. Зрители в толпе так радовались мучениям смертника, что хлопали в ладоши; они боялись, как бы его не помиловали. Всем известно, что графа де Лалли обвинили в лихоимстве в бытность его в Индии и в притеснениях подданных короля, находившихся в его подчинении. Я не могу больше ничего сказать об осужденном; мы с ним не были знакомы, но хорошо осведомленные люди, облеченные соответствующими полномочиями, уверяли меня, что он и в самом деле был виновен. Бог вынес этому человеку приговор, и люди тоже: старухе не пристало это оспаривать. Он обладал огромным мужеством и удостоверенной, неоспоримой доблестью. Графа превосходно защищал Пондишери, но он был надменный, скупой и коварный.

Я упоминала дам де Буффлер в числе моих близких знакомых; одна из них была любовницей принца де Конти, и я прозвала ее идолом Тампля; этот вельможа был великим приором Франции и обитал в Тампле; любовница жила там вместе с ним. Госпожа де Буффлер была очень умная женщина, но с большими претензиями, и думала только об одном: как бы женить на себе господина принца де Конти; однако это ей так и не удалось.

Другая г-жаде Буффлер была любовницей короля Станислава в Люневиле; она отличалась таким же недюжинным умом, как первая, и, главное, она была мать шевалье де Буффлера, этого баловня амуров и муз, которого мы все обожали (в молодости он и в самом деле был очень красив). Мне пришла на память песенка, которую его матушка сочинила экспромтом во время ужина в моем доме; я хочу поскорее ее записать, пока не забыла, что было бы досадно; вы увидите, что сын многое взял от матери. Ее спросили, чем она занималась всю неделю, начиная с прошлого воскресенья, когда мы вместе ужинали. Она тотчас же, не задумываясь, ответила стихами, будто прозой:

В воскресенье любезной была я,

В понедельник была я иной.

Я во вторник была озорная,

В среду стала по-детски простой.

Хоть в четверг я умом богата,

Отдалась парню в пятницу я И в субботу была виновата.

В воскресенье дружок изменил мне,

И померкла вся радость моя.^[18]

Очаровательный шевалье де Буффлер родился в Люневиле в 1737 году. Он был обречен носить сутану, так как король Станислав пожаловал ему бенефиции с годовым доходом в сорок тысяч ливров; подобное богатство следовало принять и даже беречь. И вот, представьте себе этого юношу с его милым, живым лицом, которого отдали в семинарию Святого Сульпиция; конечно, бедняга отнюдь не годился для такого занятия. Тем не менее он оставался там до тех пор, пока амурные дела не увели его из монастырских стен, подобно тому как голод выгоняет волка из леса.

Шевалье познакомился с неким молодым человеком, покинувшим семинарию еще раньше, ибо он также не был создан для подобного призвания. Этот юноша был сын отставного военного, долгое время служившего в Индии под началом г-на де Лалли. Несостоявшийся священник часто навещал своего приятеля в его заточении и расписывал достоинства одной своей юной родственницы, в которую он сам был влюблен. Девушку звали Алиной; она была родом из Прованса и провела все свое детство в Индии вместе со своими родителями.

Аббат де Буффлер, наслышанный о красоте и прелести Алины, пожелал с ней познакомиться; он попросил приятеля познакомить его со своей родней, и тот, придя в восторг от возможности похвалиться столь знатным другом, пригласил его провести следующее воскресенье в Шеврёзе, где у отца бывшего семинариста был загородный дом. Самое трудное заключалось в том, чтобы отпроситься в семинарии. Ведь надо было уехать в субботу вечером, ночевать в другом месте, о Господи, и к тому же в обществе молодого человека, который не любил себя до такой степени, что отказался от радостей, связанных с приобретением духовного звания.

Вскоре аббат кое-что придумал; он написал своей тетушке послание с просьбой приехать за ним в семинарию и в общих чертах изложил план, которому она должна была следовать и от которого он заклинал ее не отклоняться, обещая подробнее рассказать о своих намерениях при встрече. Графиня исполнила желание молодого человека и приехала забрать его в субботу утром, полагая, что он предпочел бы уехать на два дня вместо одного. Более того, она объявила, что вернет племянника не раньше вторника.

В то время Буффлеру было восемнадцать лет; он был самым привлекательным и милым юношей во всей Франции. Тетушка выслушала его нехитрый рассказ, когда они сели в карету.

Эта дама не отличалась строгостью по отношению к себе и была не менее снисходительной к другим. Она оказалась настолько любезной, что выделила племяннику для поездки в Шеврёз своих слуг и лошадей:

— Я не хочу, чтобы вы ехали туда, как святоша, мой милый мальчик, и предлагаю вам взять с собой вашего друга — это будет ему приятно.

Аббат был более чем доволен. Представьте себе радость обоих друзей, вырвавшихся на свободу, ведь им предстояло провести без надзора три-четыре дня, разъезжая в прекрасном экипаже и имея возможность важничать сколько заблагорассудится.

Молодой человек предупредил своего отца; когда они с другом приехали, их приняли с большой помпой и чествовали, словно победителей. Буффлер смотрел только на прекрасную Алину; он был поражен в самое сердце стрелой амура и нашел девушку еще более прелестной, чем ожидал.

Что касается красавицы, то юный священник тотчас же ей понравился; она покраснела, встретившись с ним взглядом, и приветствовала его робким восхитительным реверансом; почти весь день молодые люди пребывали в смущении и не разговаривали друг с другом. Вечером, после ужина, они осмелели. Дело было в июне, и вся округа благоухала. Как известно, долина Шеврёза великолепна, а это особенно хорошо обустроенный уголок и в самом деле был земным раем. Целый вечер все гуляли среди роз. У девушки был красивый голос, и ее попросили спеть; Алина заставила, чтобы ее немного упрашивали, а затем согласилась; ей было уже не так страшно, поскольку к этому времени стемнело и ее не было видно.

Аббата переполняла любовь. Оказавшись в своей комнате, куда проводил его друг, он бросился ему на шею и, совсем как ребенок, с полными слез глазами, заявил:

— Друг мой, я люблю, я обожаю вашу прекрасную кузину!

— О! Мне очень досадно это слышать, сударь, ибо я тоже люблю Алину; к тому же вы знатный вельможа и скоро станете священником; вы не можете на ней жениться.

— Я не буду священником и, если она меня полюбит, женюсь на ней, хоть я и знатный вельможа.

— Ах! Возможно ли это? — воскликнул добрый малый, уже готовый пожертвовать собой, коль скоро от этого зависело счастье его друга и счастье кузины. — Однако полюбит ли вас Алина? Да, полюбит; несомненно одно: меня она не любит!

Вместо того чтобы лечь спать, приятели всю ночь строили планы и придумывали, как воплотить их в жизнь. У Куртуа (так звали друга аббата) время от времени случались вспышки ревности, но он тотчас же гнал это чувство прочь, упрекая себя за то, что думает только о своей персоне, вместо того чтобы думать о других.

На рассвете молодые люди отправились в сад и собрали огромный букет цветов, еще влажных от росы; затем Буффлер поднялся к себе и написал свои первые, крайне непритязательные и смиренные, но очень нежные стихи. Он вложил их в букет, сходил за лестницей и оставил свое душистое послание на подоконнике прелестницы.

Сделав это, аббат спрятался в беседке вместе со своим наперсником и стал ждать пробуждения красавицы.

Этот миг вскоре настал. Алина тоже не сомкнула ночью глаз; она подошла к окну, и тут же ее взгляд упал на цветы. Девушка покраснела и улыбнулась одновременно. Сад казался ей безлюдным; даже птицы едва виднелись среди листвы; восходящее солнце улыбалось сквозь ветви деревьев; все вокруг излучало красоту и сияние; она жадно вдыхала пьянящие ароматы, исходящие в это прекрасное летнее утро отовсюду.