Алина полагала, что она совсем одна; девушка взяла в руки букет, понюхала его, осмотрела со всех сторон и заметила записку, спрятанную под розой; она покраснела и уронила цветы. Очевидно, ее обуревали противоречивые чувства, и этой борьбе было суждено закончиться чтением мадригала; так оно и случилось. Письмо не было запечатано, и следовало быть трижды дурой, чтобы оставить его без внимания; даже самая добродетельная женщина не стала бы лишать себя такого удовольствия.

Алина прочитала эти строки дважды; она впитывала в себя слова первого в ее жизни любовного послания, ибо дерзость ее кузена еще не простиралась столь далеко, чтобы он отважился ей писать. Затем девушка опустила голову, уронила руки и задумалась.

Молодые люди все видели. Буффлер не смел дышать из боязни, что его услышат, а Куртуа очень тихо вздыхал; он не признавался себе, что огорчен, ибо прекрасно понимал эту пантомиму и причину этой задумчивости своей кузины.

— Кузина вас любит, — сказал юноша аббату.

— Увы! Я не знаю, не смею в это поверить; кажется, она не рада тому, что прочла.

— Она слишком долго размышляет и, стало быть, это ее не рассердило; кроме того, я хорошо знаю свою кузину: у нее совсем другое выражение лица, когда она недовольна.

— Ах! Если бы вы оказались правы!

Прошло добрых полчаса, прежде чем красавица пришла в себя и занялась своим туалетом, однако она не напевала, как обычно, расхаживая по комнате, а была по-прежнему очень задумчива.

Когда Алина спустилась в сад, к ее корсажу был приколот один из подаренных цветков. Юный аббат подпрыгнул от радости.

Четыре дня, которые молодые люди провели вместе, вызывали у них сплошной восторг. Они еще не объяснились, но каждое утро на окне красавицы появлялся букет; она брала его в руки, тотчас же находила стихи и прочитывала их; влюбленный, притаившийся в укрытии, радовался своему счастью и наслаждался им, а его друг радовался своей жертве. Я не взялась бы утверждать, что Алина не догадывалась об их присутствии: у юных девиц такое тонкое, такое верное чутье!

Когда настала пора уезжать и возвращаться в эту ужасную семинарию, Буффлер решил, что он умрет от горя. Он не смог удержаться от слез и поклялся, что скоро вернется, даже если бы ему пришлось штурмовать монастырские стены; никто в Шеврёзе ни на миг в этом не усомнился.

Алина также старалась не расплакаться, но две прекрасные светлорозовые слезы все же скатились по ее щекам, после того как они долго дрожали на бахроме ее черных ресниц.

Я почти дословно переписываю письмо Буффлера, повествующее об этом романе; у меня нет способности сочинять подобные слащавые банальности и так их расписывать. В ту пору, когда я познала любовь, все делалось по-другому.

XXXIII

Буффлер вернулся в семинарию, как бедная птица с подрезанными крыльями. Он проводил все время в саду, с тоской глядя на окружавшие его очень высокие и хорошо защищенные стены. Семинаристу позволяли выходить из них, лишь имея надежное поручительство; он уже совершил несколько проказ, из-за которых на него смотрели косо; все знали о способностях молодого аббата, готовили его к высокому церковному сану и не хотели, чтобы он покинул семинарию.

Между тем г-жа де Буффлер относилась к племяннику не слишком строго; она навещала юношу, привозила ему книги, ноты, лакомства и, когда он принимался чересчур жаловаться на судьбу, тихо говорила, обнимая его:

— Мужайтесь, дитя мое! Это время закончится, вы уйдете отсюда, подобно другим, и будете делать то, что вашей душе угодно.

В этих чрезвычайных обстоятельствах, впервые, когда семинарист действительно нуждался в свободе, он написал своей тетушке, попросив ее приехать, что она и сделала; он объявил г-же де Буффлер, что ему нужен двухнедельный отпуск для задуманного им небольшого путешествия.

Госпожа де Буффлер ответила, что это довольно большой срок и он должен обратиться к своему начальству, а она поддержит его просьбу.

— И только, сударыня? У вас не найдется для меня более обнадеживающих слов? Теперь я знаю, что мне остается делать.

— И что же?

— Скоро увидите.

Буффлер взял перо, немного подумал и написал дюжину стихотворных строк; тетушка смотрела на племянника, ничего не понимая.

— Что вы там пишете?

— Письмо.

— Кому?

— Одной важной особе, которая за меня поручится, я в этом уверен.

— Кто это? Если я знаю этого человека, то возьмусь передать письмо.

— Вы его знаете, но я не отдам вам письмо, я вам больше не доверяю.

— Дитя мое, это очень плохо.

— Правда?

— Да, это очень плохо.

— Вы по-прежнему меня любите?

— Я люблю вас, как сына.

— Точно?

— Да.

— Читайте же и поклянитесь мне отдать это принцу, а это передать моей матушке.

Тетушка прочитала стихи, сочла их прелестными и растроганно сказала:

— Клянусь.

Мы сострадаем горестям, какие сами испытали!

Эта женщина достаточно любила на своем веку, чтобы не сочувствовать тем, кто был влюблен.

Она передала стихи племянника господину принцу де Конти. Он нашел их очень милыми и послал одну из своих карет в сопровождении личного камердинера, которому доверял, в семинарию за молодым аббатом, чтобы отужинать вместе с ним. Принцу не посмели отказать, и влюбленный уехал, пребывая в полном восторге.

Буффлер часто бывал в Тампле и был знаком с его высочеством; он поблагодарил принца со всем пылом владевшей им страсти. Господин де Конти расспросил юношу; принц был очень добр и держался чрезвычайно просто; к тому же высшая французская знать с давних пор привыкла относиться к родственниками короля как к равным, а Буффлер был слишком уверен в своем благородном происхождении, чтобы позволить себе робеть в беседе с принцем.

— Итак, аббат, — спросил принц, — стало быть, вы скучаете в семинарии?

— Да, сударь, притом основательно.

— А прошлой зимой вам там нравилось.

— О! Так это было зимой!

— Да, зимой птицы привыкают сидеть в клетке, а летом щебечут о своей любви; говорят, вы влюблены.

— Я не давал никому права изобличать меня в этом.

— Как! Даже графине?

— Никому, ваше высочество.

— Буффлер, я буду вашим доверенным лицом.

— Это большая честь, сударь, хотя мне пока нечего поверять вам.

— Полноте! А долина Шеврёза, а прекрасная Алина!

— Кто вам сказал?..

— Вы покраснели! Значит, меня не обманули. Послушайте, как бы вы отнеслись к другу, который дал бы вам резвого скакуна, лакея, сто луидоров на карманные расходы, туго набитую дорожную сумку и трехнедельный отпуск с правом распоряжаться им по своему усмотрению?

— Ах, ваше высочество, я стал бы благословлять этого человека.

— В таком случае благословляйте меня, ибо дело сделано. Я перехватил письмо вашей досточтимой матушки — все матери беспокоятся за своих детей, когда те далеко, — и послал вместо него свое. Мне известно, куда нередко заводят желания, подавленные затворничеством, и вы больше не узник; завтра утром слуга и две оседланные лошади будут ждать вас во дворе, готовые подчиняться вашим приказам; дорожная сумка в вашей комнате, а вот кошелек и отпускной билет; остается лишь получить право распоряжаться всем этим, и я вам его даю.

Молодой человек чуть не сошел с ума от радости. Он совсем потерял голову, чего не случалось с ним прежде, и пришел в себя лишь за бокалом шампанского; у него был сияющий вид.

— Этот молодой человек далеко пойдет, — произнес принц, выходя из-за стола, — но он откажется от духовного звания; Буффлер скорее создан быть мушкетером, чем носить сутану.

На следующий день Буффлер встал на рассвете и, наспех одевшись, вскочил в седло. Будучи вне себя от радости, он мчался галопом до самого Шеврёза, до милого домика, где его ждали, не надеясь увидеть, с утра до вечера. Алина первой заметила молодого аббата; она вскрикнула и быстро отошла от окна в глубь комнаты. Куртуа и другие обитатели дома пошли встречать влюбленного, хотя девушка жаждала видеть его сильнее всех.